– Благодарю вас. Я буду помнить об этом, – ответила Нанетта. Он еще помедлил, и Нанетта решила, что он уже хочет поцеловать ее, но он только улыбнулся и сказал:
– Да благословит вас Господь.
Нанетта проводила его глазами, пока он не скрылся в доме, и пошла дальше. Аякс ковылял позади нее. Она все еще размышляла над тем, правильно ли она поступила, и ей захотелось помолиться. Ей хотелось бы оказаться в часовне, где так покойно, что слышен даже шепоток собственного сердца. Ей хотелось домой, но как долго еще сможет она называть Морлэнд домом?
...Какое же сердце не чувствует прилива счастья при наступлении весны? Весна – это конец долгой зимы, это снова свежее мясо и овощи после длинных месяцев солонины и сушеных бобов; это свежий воздух после спертой атмосферы закрытых на зиму комнат, где всегда душно, хотя и не слишком тепло. Это теплый ветерок, обдувающий побледневшие лица и согревающий покрытую следами обморожений кожу. Снова можно ходить повсюду и наслаждаться твердой почвой под ногами, после того как месяцами месишь грязь и снег, если не хочешь сидеть взаперти. Появляются первые ростки травы, почки на деревьях, подснежники – символы красоты обновленного мира, все сильнее дающего знать о себе под блеклыми голубыми небесами, а в Йоркшире это, прежде всего, появление приплода у овец, который усыпает склоны холмов, подобно хлопьям снега.
Нанетта тоже чувствовала себя счастливой, на что уже не надеялась. Весной 1541-го ей исполнилось тридцать три года, и образ ее жизни устоялся, как она полагала, раз и навсегда. Она сидела у окна в горнице, вышивая покрывало для алтаря, который должен быть готов к Пасхе – наиболее почитаемому христианскому празднику, и она вышивала его самыми любимыми узорами, символизирующими священную тайну смерти и возрождения природы. Символизирующие пасху цвета – золотой, пурпурный и белый – напоминали ей пасхальные цветы, крокусы.
С ней сидела ее младшая сестра, Джейн, в свои двадцать восемь лет уже матрона, как это ни казалось поразительным. Она слегка поправилась, но оставалась прелестной, а ее одежда была сшита по последней моде. Джейн обладала талантом перелицовывать старые платья, и ей всегда удавалась одеваться так, что никто не узнавал в новых туалетах ее старые костюмы. Она работала над одним концом гобелена, а близнецы Елизавета и Рут – над другим. Это полотно было предназначено для спальни Елизаветы, которую она на следующую зиму должна разделить с Робертом. Близняшкам было уже пятнадцать, и их манеры и поведение улучшились с момента приезда в Морлэнд. Однако шитье им до сих пор не нравилось. Нанетта с улыбкой следила, как они корпят над гобеленом. У Рут еще хватало терпения, чтобы справиться с какой-нибудь трудностью, но Елизавета была слишком нетерпелива, она сражалась с иглой и ниткой так, словно они были живыми существами, и довольно капризными. Если бы Джейн не приходила им на помощь, то Нанетта усомнилась бы в том, что работа будет готова к свадьбе хотя бы наполовину.
Миссис Стоукс на другом конце горницы время от времени бросала на них отчаянные взгляды, явно желая сделать все сама, но Нанетта строго запретила ей вмешиваться, считая, что этот гобелен должен быть сделан только самими близнецами, так что той оставалось лишь время от времени контролировать работу девочек, отрываясь от своих новых воспитанниц – дочерей Джейн: высокой худой восьмилетней Фейт, шестилетней Хоуп и четырехлетней Чэрити, милой золотоволосой толстушки, которая уже старалась показать во всем свою самостоятельность. В общем, они не требовали слишком много внимания, так как Фейт получила хорошее воспитание у монахинь в Кале, а Хоуп и Чэрити с самого начала воспитывала лично миссис Стоукс.
– Ты сегодня подаешь нам не лучший пример, сестрица, – улыбнулась Джейн, – за четверть часа ты не сделала и стежка. Ты о чем-то задумалась? Что тебя тревожит?
Нанетта улыбнулась в ответ и поспешно подняла иголку:
– Да, есть много вещей, о которых надо подумать, хотя они не столь уж важны. Я подумала, как прекрасно, что началась весна – дороги снова стали проходимы и скоро мы получим свежие новости, например о королеве. Я беспокоюсь за нее – ведь она кузина королевы Анны, и интересно, находит ли сходство с Анной сам король?
– Ты знавала ее при дворе? – спросила Джейн, и при этом вопросе близнецы одновременно подняли головы и с интересом посмотрели на нее.
– Нет, ее, конечно, не было тогда при дворе, но я однажды видела ее, когда королева Анна посещала Ламбет. Не могу сказать, что я рассмотрела ее и помню хорошо – там было так много девушек. Эти Ховарды многочисленны и очень бедны, а Кэтрин только одна из многих. Невозможно было поверить, что она сможет стать королевой – она ведь была всего лишь ребенком.
– Но достаточно взрослым, чтобы привлечь внимание короля, – сказала Джейн слегка неодобрительно.
– Но ведь брак с принцессой Клевской так и не был завершен, – ответила Нанетта, – так что его аннуляция была вполне законна, Джейн.
– То есть устраивала обе стороны, – уточнила Джейн, – и клан Норфолков вовремя использовал ситуацию и побудил короля к этому браку.
Нанетта кивнула и внезапно вспомнила Анну, которая как-то сказала в свои последние часы: «У меня никогда не было выбора – я не могла поступить иначе».
– У НЕЕ тоже не было выбора, бедная девочка! – проговорила она. – Интересно, соображала ли она вообще, что делает. Ее просто ошеломила внезапная слава, драгоценности, лесть придворных, однако она остается ребенком, чуть старше нашей Элеоноры.
– Но ведь ты довольна браком Элеоноры? – спросила Джейн. – Ведь она счастлива?
Нанетта кинула на Джейн быстрый взгляд и, не желая, чтобы ее заподозрили в недовольстве, сказала:
– Разумеется. Я полагаю, это лучшая партия, которую она могла сделать, ведь Джеймс так добр и нежен с ней, как никто другой.
Джейн отложила иглу:
– Нан, это правда, что ты отказала ему? Кэтрин сказала, что – да, именно поэтому он и женился на Элеоноре. Но почему? Ведь это была бы великолепная партия.
Нанетта пожала плечами:
– В то время я так не считала. Я могла полагаться только на волю Божью и думала, что у меня другая судьба. А сейчас мне кажется, это ощущение какого-то иного предназначения исчезло, вот удивительно! Может быть, все вернется. Но тогда оно было очень сильным.
– А теперь? Ты жалеешь? – Джейн выразительно посмотрела на дверь, как бы указывая на Эмиаса, который принимал посетителей в кабинете управляющего. – Ведь твоя жизнь не украшена розами.
– Я привыкла, у меня есть устоявшийся образ жизни, который почти ничто не нарушает. Мы нашли общий язык.
– Кто все эти люди? – поинтересовалась Джейн, чье любопытство превозмогло правила приличия. – Зачем они приходят к нему? Мне кажется, они говорят там часами.
– Я не знаю большинства из них, но там бывает сэр Джон Невилл и Томас Дэвисон, представитель дома Перси, Хью Смитсон, остальных я не знаю. А о чем они говорят – мне кажется, какая-то очередная авантюра. – Поняв, что это тоже нарушает приличия, Нанетта резко переменила тему разговора. – Хорошо бы «Мария Флауэр» привезла нам свежую моду. Джеймс говорил, что при дворе становятся все популярнее воротники в стиле Медичи. Интересно, что будет дальше?
Шли дни, и в Морлэнде появлялось все больше гостей и посетителей. Нанетта начала опасаться, что Эмиас замышляет что-то опасное – его радостно-озабоченный вид нисколько не ободрял Нанетту, а Одри начала приносить ходящие среди слуг слухи о том, что планируется что-то политическое, и даже – так она и сказала – мятеж. Нанетта резко оборвала ее и приказала придержать язык. Если Эмиас и готовит что-то такое, то чем меньше людей говорит об этом, тем безопасней для него.
Однако, когда Эмиас пришел к ней сообщить, что утром он уезжает в Понтефракт, ей стало известно о его плане в общих чертах.
– Пришло время узнать вам, мадам, – напыщенно начал он, когда они сидели за ужином в зимней гостиной, – что завтра, в это самое время, большая часть севера будет в наших руках.
