Их глаза встретились, боль и страх в его глазах уступили место другому, какому-то более древнему и простому чувству. Его темные глаза сияли странным, диким блеском.

– Нан, – произнес он так тихо, что слышала только она.

– Вы в порядке?

Его рука была прижата к животу, и когда он отнял и поднял ее, они оба увидели, что под ней одежда окрасилась алым цветом крови. Ноздри Нанетты раздулись, и она услышала собственное всхлипывание.

– Ерунда, это только поверхностная рана, – с трудом проговорил он.

Егерь нахлестывал рычащих собак, и вскоре они, скуля, замолчали. Олень протяжно вздохнул последний раз и вытянулся. Его кровь потемнела, ее брызги впитывались в юбку Нанетты.

– Все будет хорошо, – успокоил ее Пол и положил пальцы на ее руку.

Она посмотрела вниз, и ее глаза расширились от страха – его пальцы были в чем-то алом и пачкали ее. Она перевела взгляд на лицо Пола и поняла, каким, должно быть, было выражение ее собственных глаз – они горели откровенным желанием. Ее захлестнул ужас – она вскочила на ноги и побежала к лошадям. В одно мгновение Нанетта оказалась в седле, оттолкнула рукояткой хлыста свою служанку, приказывая ей остаться, и, натянув поводья, помчалась прочь от этой кровавой расщелины. Словно в тумане, ей чудились крики позади, но это только заставило ее пришпорить лошадь еще сильнее, и она понеслась вперед, как только что мчался от гончих олень.

Когда Нанетта, наконец, оказалась дома, все остальные охотники уже прибыли, а Пол лежал в комнате управляющего, где обрабатывали его рану. Нанетта не стала говорить ни с кем, оставшись ждать у двери, пока Пола оденут и она сможет увидеть его. Он отпустил слугу, и как только они остались одни, он шагнул к ней. Нанетта яростно замотала головой.

– Нет! – воскликнула она.

– Нанетта, что случилось? – взмолился Пол. – Слуги ищут тебя повсюду.

– Мне нужно было побыть одной, после того, что произошло…

– Тогда я не представлял себе... Ты чувствовала то же, что и я.

– Нет. Пожалуйста, даже не думайте об этом. Пол, вы могли погибнуть. Зачем вы сделали это?

– Не так-то просто стоять в стороне и смотреть, как погибает твой сын, – с горечью обронил Пол, – хотя, может быть, стоило позволить ему погибнуть, или погибнуть самому.

– Не говорите так!

– Почему? Ради чего мне жить?

– Ради всего.

Он с надеждой посмотрел на нее:

– Нанетта, ты станешь моей женой? Там, в овраге, когда ты смотрела на меня, мне показалось... я понял...

– Я не могу, – сурово ответила она. – Я не могу поддаться этому чувству. Я не знаю, может быть, я безумна, проклята, или Господь испытывает меня, но кем я стану, если поддамся этим желаниям? Я хочу вас, но знаю, что это невозможно.

Слезы текли по ее щекам. Нанетта представляла собой жалкое зрелище – с растрепанными волосами, грязная, перемазанная кровью, с дорожками от слез на щеках, и когда Пол шагнул к ней и обнял ее, она не сопротивлялась.

– Не говори так, глупышка, ты не понимаешь, что говоришь. Моя дорогая Нанетта, моя птичка, выходи за меня, и все образуется. Твои чувства естественны, я нужен тебе, а ты мне. Мы созданы друг для друга, и Господь таким способом решил сообщить это тебе. Не противься этому, любовь моя.

Нанетта не ответила, но через какое-то время ее дрожь прекратилась, и она мягко, очень мягко освободилась из его объятий. Пол увидел выражение ее лица и понял, что упорствовать нет смысла, и его руки упали. От резкого движения возобновились кровотечения, и теперь на ее платье, как и на подоле, осталось красное пятно.

– Я не могу, – произнесла она, – мне нужно возвращаться. Я нужна Анне, я поклялась, что не брошу ее. Так что даже если бы я... если бы я захотела, то не смогла бы остаться. Но... – Она слегка запнулась, потом с трудом продолжила: – Я никогда не выйду замуж за другого, Пол. – Да?

– Если бы я могла понять...

Больше сказать было нечего, и продолжать разговор становилось слишком трудно. Нанетта повернулась и тут только вспомнила, о чем хотела поговорить с Полом.

– Пол, моих сестер нужно выдать замуж. Кэтрин заигрывает с Эзикиелом, а Джейн подражает ей во всем. Я не хочу, чтобы они повторили мою судьбу. Они готовы к браку, и если их не выдать немедленно, они погибнут.

Он кивнул, затем сказал:

– У Джона Баттса есть два сына. Они не женаты. Думаю, Джон не будет слишком возражать против такого брака.

– Сделайте это, – попросила Нанетта, – и как можно скорее. Если он согласится, то устройте все побыстрее.

– А что будет с тобой? Ты вернешься ко двору? Останься здесь хоть ненадолго.

– Мне лучше уехать. Я не могу слишком долго оставаться вдали от нее.

– Ты нужна мне.

– Я нужна своей госпоже. – Она оглядела маленькую, бедно обставленную комнату. – Это не мой дом. Я уеду в конце недели, если вы сможете устроить мой отъезд.

Пол ничего не ответил, только склонил голову, разрешая ей удалиться, а она присела в книксене и затем вышла из комнаты.

Князь католической церкви, кардинал Вулси, скончался. Простые люди радовались, так как для них «жирный мужлан в красной шапочке» был олицетворением всего отвратительного в Церкви – богатства и его наглой демонстрации, легкой жизни и кумовства, игнорирования закона. Церковные иерархи радовались, поскольку его смерть открывала возможность продвижения, ведь, пока он был жив, оставалась вероятность, что король вновь приблизит к себе опального кардинала. Дворянство радовалось, потому что для них он был изобретателем новых налогов. Скорбел только король.

Он был на стрельбище в Хэмптон-корте, когда секретарь Вулси, Кавендиш, принес печальную весть. Вулси был арестован за измену, по обвинению в подстрекательстве папы к отлучению короля от церкви, а также в планировании испанского вторжения в пользу королевы. Гарри Перси, недавно, после смерти отца, ставший графом Нортумберлендом, был послан арестовать Вулси и препроводить его в Тауэр.

– Надеюсь, Гарри будет рад отомстить, – сказала Анна Нанетте, узнав, что эта миссия поручена именно Гарри. – Кардинал – причина его несчастий.

Но Гарри некогда был секретарем кардинала, и в этом человеке, пусть старом и больном, все же оставалось нечто, требующее почтения. Рассказывали, что Гарри так и не смог прямо ответить кардиналу, зачем он прибыл, и Вулси в конце концов пришлось прийти ему на помощь. В сопровождении длинного эскорта они отбыли в Лондон, остановившись переночевать в Лестерском аббатстве, двадцать девятого ноября, и здесь, через несколько дней, кардинал умер от удара.

Изложив это, Кавендиш, служивший у кардинала с детства, со слезами на глазах передал Генриху последние слова своего господина. Глаза короля тоже увлажнились:

– Я хотел бы, чтобы он остался жив. Это был мой друг.

Нанетта взглянула на Анну, стоявшую в это время рядом с королем. Она побледнела, но ей удалось не выказать радости или облегчения, и только по тому, что ее глаза невольно закрылись на мгновение, Нанетта поняла, что ее подруга облегченно вздохнула. Она всегда боялась кардинала, и даже когда король отдал приказ о его аресте, не было уверенности, что он не простит его и не вернет ему фавор. И его последние слова недвусмысленно указывали на то, что он не допустил бы, чтобы его друг подвергся наказанию. Генрих и Кавендиш уже говорили о кардинальских долгах и как уладить их.

– Ну, слугам заплатить не трудно, – объявил король, – да и тебе тоже, Джордж. Это я беру на себя. Сколько он тебе должен? За год? Фунтов десять?

Кавендиш, все еще плача, только кивнул. Король успокаивающе похлопал его по плечу.

– Ты тоже любил его, правда, Джордж? С его поместьем также можно разобраться – ты сможешь распустить его двор и рассчитать слуг? Ты сделаешь это для него – и для меня?

– Разумеется, ваша светлость, – дрожащим голосом ответил Кавендиш.

– А потом, когда все будет кончено, не хочешь ли присоединиться к моему двору? Ты ведь будешь служить мне, Джордж?