И самое посольство, и речи Дионисия, и толпа народа — все окажется сном… Но дивное виденье не исчезало…
Почтенный старец Дионисий стоял перед ним. И слезы текли по его впалым щекам.
— Согласись быть царем, спаси Русь православную от разрухи! — молили теперь чуть слышно старческие губы.
Вихрь мыслей закружил Михаила. Мгновенно пронеслись тяжелые картины постепенной гибели Руси, смена царей… Смуты… Убийства… Лихолетье…
Ужасные времена!
Весь вздрогнув, он сжал руку матери… Взглянул в ее лицо…
О, как бледны и тревожны ее черты! Каким ужасом наполнены глаза старицы! Сейчас она похожа на вспугнутую орлицу, готовую защищать от гибели своего единственного детеныша…
И при виде этого милого лица, искаженного страхом за участь сына, при виде этих нечеловеческих страданий сердце захолонуло в груди Михаила…
— Нет! Нет! — вырвалось непроизвольно из груди юноши. — Не могу, не хочу, не смею я быть царем московским! — и слезы брызнули из его глаз.
И словно эхом за ним задрожал трепещущий голос Марфы…
Заговорила, едва держась на ногах, старица…
Видит Бог, не может она отдать юного сына на гибель, когда Русь разорена от смуты, когда самое тяжелое время сейчас в Московском государстве… Не справиться все едино юному мальчику-царю… Погибнет он… Народ ненадежен… Свели Федора Годунова, свели Шуйского с престола, погубили, предали их… Нет, такой участи она, Марфа, не уготовит сыну! Нет на это ее благословения!
Силой отчаяния и безграничной материнской любви повеяло от этих слов…
С сокрушением слушало ее речи посольство… Падали последние надежды спасти воцарением настоящего природного русского царя гибнущую Русь.
— Господи, размягчи сердце старицы! — шептал Дионисий. — Умудри ее великой силою Своей!
Снова загудели колокола Ипатьевской обители.
«Во храме Божием должны смириться мысли о житейском», — мелькнуло у многих членов посольства в мыслях, и все двинулись в монастырский собор…
Отслужили обедню… И, выйдя на амвон, прочли грамоту об избрании всем народом юного Михаила.
И снова вслед за этим зазвучал голос Дионисия под сводами храма.
— Весь народ избрал юного государя через указание Самого Господа. Так неужли отклонишься и сейчас, надежа Руси?
Михаил, всю обедню стоявший подле матери и горячо молившийся все время, вздрогнул невольно при этом восклицании.
Он надежда Руси?
О нем пишется в грамоте, что один он своим согласием может только спасти Русь? А может, и на самом деле, пожертвовав собою, он своим согласием хоть отчасти поможет восстановлению родины… Великий Боже! Неужели идти ему против воли Господа и народа?
Между тем Дионисия заменил Феодорит. Полилась мощная речь келаря-проповедника.
В ней говорилось о горе народном, о надежде рухнувшей, о печали и отчаянии в случае отказа государя царя.
И о плененном митрополите Филарете, томившемся в польском плену, упоминалось в ней… И о гневе Бо-жием в случае отказа Господнего избранника…
Последнее упоминание словно огнем опалило душу юного Михаила…
Горе народное, муки государства, разруху, лихие времена — все переживет он на престоле без единого укора и слова ропота, если родимый батюшка будет подле наставлять его советами, помогать мудростью и опытом. Лишь бы скорее вызволить его из плена Литвы…
И весь вспыхнул и загорелся от этой мысли Михаил. Да, с таким советником дерзнет вступить он на трон московский!..
Юноша выпрямился, поднял голову… Смелым огнем загорелись глаза…
Он повернул просветленное лицо к матери.
— Благослови, матушка! — произнесли тихо, но отчетливо уста избранного царя.
Марфа подняла голову, отодвинула черную иноческую наметку от глаз, взглянула на сына… И не узнала его.
Куда девалась недавняя робость в лице юноши?… Куда исчезли страх и сомнения, смешанные с отчаянием, из этих молодых глаз?
С лица этого полуребенка глянул на нее юный муж, готовый идти на подвиг и жертву, которой требовал от него русский народ.
С тихим рыданием обвила руками эту бесконечно дорогую ей голову Марфа… Прижала ее к себе…
Потом, выведя на середину храма сына, положила трепещущие руки на его юную голову и произнесла на всю церковь глубоко взволнованным голосом:
— Пути Господа неисповедимы… Да будет воля Его… Благословляю сына вступить на трон московский…
Народ упал на колени, проливая слезы. Громче, торжественнее зазвонили колокола… Архиепископ подошел к юному государю и вручил ему царский посох.
Начался благодарственный молебен…
Михаил Федорович Романов считался с этой минуты московским царем.
На левом клиросе среди инокинь-клирошанок стояла бледная и взволнованная инокиня Ирина.
Находясь в толпе черниц с минуты вступления посольства в обитель, бывшая боярышня Настя не переставала трепетать, внимая речам послов и ответам на них невестки и племянника.
Горячо молилась за обеднею прежняя Настя, молила Бога умудрить сердце юноши и наставить его мысли на правильный путь.
В ее собственном сердце жило непоколебимое сознание, что дорогой ее Миша должен согласиться на просьбы народные. Она верила в то, что вымолила и она отчасти своими грешными молитвами счастье для этого юноши, которого поднимала на ноги вместе с его матерью в долгие годы несчастий и ради счастья которого принесла в жертву свою любовь, молодость и собственную долю. Как молнии проносились быстрые мысли в голове молодой инокини, вспоминавшей то время, когда она, позабыв себя и свою личную жизнь, накрыв монашеским клобуком молодую голову, решила посвятить себя до могилы молитве за близких ей людей…
Одна только смиренная келейка была свидетельницей ее горячих слез и пламенных молитв. Счастья Мише, ненаглядному племяннику, счастья брату любимому и невестке и всем близким просила у Бога в этих молитвах Настя.
Давно спит в могиле князь Никита, горячо любимый ею и отвергнутый ради принесенного ею, Настей, Богу обета… Еще раньше умерли братья в ссылке, погибла Танюша-голубушка, не перенеся смерти мужа…
Ее жизнь разбита, но зато оставшиеся в живых будут счастливы. В этом убеждена глубоко самоотверженная и чистая душа девушки. Красным солнышком Руси взойдет на престол едва не погибший ее дорогой племянник. Вернет брата из ссылки, даст покойное существование близким под крылышком своим…
— Только умудри его, Господи, только наставь согласиться! — шептала молодая инокиня, и холодный пот градом лился по ее лицу, и слезы капали на черную власяницу. И когда прозвучал впервые твердый и звонкий голос Михаила, возвещавший о своем решении, она, как подкошенная, упала на колени с залитым слезами лицом, и тихим облегченным стоном вырвалось из ее груди:
— Благодарю тебя, Господи! Царица Небесная! Кончились муки наши великие… Посетил Ты милостию Своею наш романовский род!
И, замирая, припала пылающей головой к каменным плитам храма…
Заключение
С самого раннего утра 11 июля 1613 года на высокой звоннице колокольни Ивана Великого ударил глухим ударом колокол…
Ему кряду же отозвались все прочие колокола церквей московских, и пошел по всей Москве «малиновый перезвон», словно в Светлую Христову заутреню.
И толпы народа еще до восхода солнца затопили Красную площадь.
В Успенском первопрестольном соборе в это знойно-прекрасное летнее утро происходило царское венчание. Между двух столбов был устроен «чертог», или «чертежное место». На нем был царский трон, обитый золотой парчою и украшенный самоцветными каменьями.
Возле находилось место митрополичье. Справа аналой с царским крестом, шапкою Мономаха, бармами, скипетром и державою.
На царском месте восседал юноша — «всею землею» избранный царь Михаил Федорович. Князь Димитрий Пожарский и князь Иван Черкасский, родственник князя Бориса, торжественно привели сюда юного царя, поддерживая его под руки. Венчание на царство совершал митрополит Казанский Ефрем.
