Здесь Микар отстранялся от видимого им, он не хотел лицезреть в деталях картины смерти, бывшей повсюду, подступавшей со всех сторон. Он освобожденным духом рвался в небеса, чтобы не видеть самого трагического и страшного, момента гибели, ставшего единым для великого множества людей, еще вчера ходивших по благодатной, цветущей земле, радовавшихся своим немудреным успехам и делам. Свой внутренний взгляд Микар вновь обращал к земле уже тогда, когда наступала развязка.

Все было кончено для его Атлантиды. Там, где еще недавно были дворцы и дома, сады и зеленеющие всходами поля, прекрасные площади и буйствующие прохладной водой фонтаны, там, где слышался смех влюбленных, степенный, неторопливый разговор пожилых, веселые звуки пьянящей музыки на площадях во время празднеств, теперь царило лишь безмолвие бескрайней глади воды, поглотившей все, что создавалось многими веками, все, что дышало, смеялось и пело. Повсюду, куда проникал взгляд, было одно лишь море, спокойное и безмятежное, под ослепительным и сияющим благодатным светом Солнца. Наблюдая за неторопливым бегом волн, даже и представить было нельзя, что всего лишь короткий миг назад здесь, на этом самом месте, разыгралась страшная трагедия, коей будет суждено долгим, пронзительным эхом звучать в веках, тысячелетия ей будет суждено потрясать умы множества поколений, все еще беспрестанно сменяющих друг друга на этой бренной земле.

И только лишь одна единственная метка, как вечная память, осталась на века от великой и процветающей Атлантиды — над морской гладью волн все еще возвышался трезубец горы центрального пояса Аталлы, который был главным ориентиром для плывущих из дальних стран в Атлантиду и страждущих пристать к ее богатым берегам, только лишь он оставил призрачную память о великой земле. И настолько призрачной была эта так и не канувшая в лету память, что будущие поколения людей вряд ли смогут поверить в ее истинность.

Микар с болью следил внутренним взором ока Богов, которому не было преград ни в канувшем лету времени, ни в том времени, что еще должно наступить, и понимал, что, несмотря на ужас увиденного им, не эти картины всеобщей гибели беспокоят его. Но тогда от чего так зябко и тревожно его душе, будто бы вселенский холод пронзил ее насквозь, насытил ледяным дыханием межзвездных ветров? Вновь и вновь вглядываясь в развертывающуюся пред его взором безмолвную картину морской бездны, безжалостно поглотившую целый мир великой цивилизации, Верховный жрец, дарованными ему Сынами Богов мудростью, вдруг понял, что же так терзало его душу. Он понял, наконец, что это страх, страх полного забвения пред временем и грядущими веками его великой Атлантиды, ее высоких знаний, прекрасных искусств, ремесел. Когда-то родятся другие люди, ныне существующие же земли сменят новые, — те, что уже были когда-то на поверхности вод, а теперь покоятся на дне пучины, тая в себе тайны прошлого. Но для возродившихся поколений это будут новые, неизведанные земли, и как никто не ведает о том, что скрывают эти вновь возродившиеся из чрева матери Земли материки память веков, так никто из людей других поколений не будет знать о его любимой Атлантиде, о ее высокой цивилизации, прекрасных искусствах, великих знаниях. Забвения, всею душой Верховный жрец Атлантиды страшился забвения своей великой страны.

Он вдруг всеми фибрами души ощутил непреодолимую жажду стремительных и неотложных действий. Микар осознал, что именно он должен был немедленно отдать необходимые распоряжения для спасения великих знаний — древних книг, рукописей, предметов искусства и старины. Но спасти все эти сокровища могли только избранные, те, кто бы стали нести знания Атлантиды, дарованные ей самими Сынами Богов, другим народам, темным и непосвященным, ради их же блага. А для этого уже сейчас, без раздумий и промедления, следовало начать поиск достойных, не опутанных цепями материи, посвященных в знания, чистых сердцем и собственными помыслами.

Но отыскать среди народа и выбрать достойных было не так то просто, ведь не каждый мог быть привлечен к великой миссии. И потому Микар, не откладывая, решил созвать к себе всех жрецов, а также и писцов храма Верховного жреца, людей умудренных опытом и тайными знаниями. Именно они, по замыслу Верховного жреца, должны будут отправиться в школы и гимнасии, к умелым мастерам и ваятелям, чтобы, не открывая истинного смысла исканий, дабы не сеять панику среди народа, выбрать самых просвещенных и прилежных. Их, снабженных всем необходимым при воплощении сей великой миссии, и следовало снарядить для дальних морских путешествий во все стороны света.

Микар принял решение, и наконец-то его душа перестала трепетать в беспокойстве и тревоге, обрела успокоение. Он знал, что это единственно верный путь. Пусть эти люди спасутся сами и донесут до народов великие знания, а также память об Атлантиде. И да помогут им Боги! А им, остающимся на этой, пока еще живой, земле, придется со смирением и покорностью принять все, что уготовано им Небесами. О, Мудрые Боги, да свершится святая воля ваша, мысленно произнес Микар и опустился в безмолвии на колени пред величественной статуей Бога Солнца, возвышавшейся почти до самого купола храма Верховного жреца.

События последних дней, такие яркие и радостные для ее души, в памяти Лессиры вдруг, словно, покрыл туман, густой и непроницаемый. Как местность, укутанная плотным туманом, не выдает своих очертаний, и отзывается лишь гулкими звуками, так и память Лессиры, хранившая недавние волнующие события, не давала ей ярких и четких картин произошедшего с ней, лишь одни мимолетные образы. Память, действуя сама по себе, будто бы старалась предать быстрому и полному забвению эти воспоминания. Поначалу Лессира пыталась найти объяснение своему неожиданному забвению, но события, которые она старательно перебирала в памяти, казались ей такими далекими, почти нереальными, а главное, они больше не волновали ее сердце и кровь, и она как-то незаметно даже для самой себя отступилась от них.

Зато на первый план, опять-таки будто бы против ее воли, настойчиво, почти навязчиво, выступали другие, те, которые поначалу были восприняты ею, как мелкие, не стоящие даже и мимолетного ее взгляда. Она вновь и вновь вспоминала свою встречу с архонтом Гроджем, но не ту, у фонтана, когда с нею был Тод, а утреннюю, когда отец, Гродж и сама Лессира увиделись за трапезой. Она, в это утро немного рассеянная и погруженная в свои мысли, неохотно спустилась в зал для трапез, где по обыкновению они встречались с отцом за огромным овальным столом. Обычно они располагались лицом друг к другу с разных сторон белоснежного овала, а предупредительные, молчаливые слуги подавали им перемены блюд, сервированных искусно и красиво. Стол, как и всегда, был изысканным и разнообразным: всевозможные овощи и фрукты, сладости.

Но в тот день трапеза была необычной, ведь Лессира к своему изумлению увидела за столом архонта Гроджа. Она мельком, недовольно отметила про себя, что ее будто бы и не ждали: царь Хронос и его гость, оживленно беседуя, уже приступили к трапезе. При ее появлении архонт встал и почтительно поклонился, отец же с улыбкой кивнул ей и продолжил прерванный ее приходом разговор с Гроджем.

Архонт Гродж, сидевший меж отцом и дочерью, охотно беседовал с Хроносом, но не забывал бросать мимолетные взгляды на Лессиру, устремившую взор в пространство и рассеянно перебиравшую тонкими, нежными пальцами сочный спелый виноград. Казалось, она и не замечает, что ягоды плачут в ее руках красными слезами ароматного сока, а она, не останавливаясь, все трогает их. Необычное состояние дочери было замечено и Хроносом, он посмотрел на нее обеспокоено и тревожно, справился о ее самочувствии. Лессира, словно очнувшись ото сна, ответила, что просто немного не выспалась, ведь прошедшая ночь была особенно душной.

— Слава Небесам, ты здорова, дочь моя, — с облегчением промолвил Хронос, и даже попытался пошутить: — надо сказать, что я уж было подумал, что ты влюблена, и с тобою случился любовный недуг.