Лессира тревожно смотрела в его глаза. Ей не нравилось то, что он говорил, ибо говорил он с нею, будто прощаясь навсегда. Отчего такая тоска в глазах, отчего так грустно звучит его голос? Но разве кто-то сможет запретить ему видеть ее, если она, Лессира, дочь самого царя Хроноса, захочет этого? Кто посмеет наложить запрет для того, что желаемо ею?

— Почему ты так говоришь, печально и тоскливо? Ты увидишь, что все останется по-прежнему.

— Я верю тебе! Но забудем о сегодняшних печалях и сомнениях! Смотри, какой сегодня ветерок. Хочешь, возьмем лодку и поплывем?

— Куда? — смеясь, спросила Лессира.

— Куда? Да хотя бы к самому морю! — восторженно воскликнул Тод.

— Через все каналы!

— Конечно! О, если бы ты позволила, я бы увез тебя к самому горизонту, на край земли, туда, где никто нас не увидит и не найдет!

— К горизонту, это далековато, а вот к морю я согласна!

Спустившись по крутой лестнице к самому каналу, они быстро нашли на его берегу свободную лодку. Ее владелец, приветливо улыбаясь, пригласил их отправиться в плавание. Осторожно ступая по шаткому дну, Лессира и Тод удобно устроились под трепетавшим на ветру нежно-розовым балдахином. Лодка, послушная смуглой руке кормчего, легко скользнула по лазурной глади канала под арку акведука, которая вела прямо к порту первого пояса Аталлы.

Весь день царь Хронос провел на острове Туле, коим правил безмерно почитаемый им Синапериб. Хронос уже давно собирался посетить Туле, чтобы убедиться своими глазами, что жизнь на острове, не в пример некоторым иным, по-прежнему мирная и спокойная, что нет, как и не было здесь доселе, распрей из-за благодатных земель, как в самой столице и других островах его процветающей страны, столь омрачавших думы царя. Минуло уже несколько лет с той поры, как все громче и громче на народных собраниях стали звучать голоса, провозглашаемые за передел земель. Царь чувствовал растущее недовольство теперь уже многих граждан своей страны, считавших себя обделенными.

Долго размышлял Хронос, чтобы ему предпринять для успокоения людей, но нужных мер найти так и не смог. Сложившийся порядок распределения земель возник еще в давние времена, и Хронос, свято чтивший законы предков и мудрых Богов, установивших оный, никогда бы не осмелился что-то перекраивать на свой лад. До последнего времени он жил призрачными надеждами, что утраченный мир наладится сам собою, без принятия с его стороны каких-либо жестких мер.

Но случилось так, что последняя встреча с Верховным жрецом, самая трагическая и тревожная из всех немногочисленных, личных его встреч с Микаром, отодвинула на дальний план все события, кроме тех, что узрел Верховный жрец оком мудрости. Все то, что еще вчера волновало Хроноса, сегодня увиденное в ином свете, больше не трогало ни ум его, ни сердце. Свою поездку на Туле он хотел бы объяснить желанием убедиться, что здесь нет волнений и недовольства из-за земель, но, на самом деле, причины визита были иные. Недовольство же народа его из-за земель теперь менее всего волновало царя, болезненный еще вчера, сегодня вопрос этот уже не так, как ранее, трогал его душу. Да и к чему беспокоиться о том, чего, быть может, уже завтра не будет?

Впрочем, со времени встречи Хроноса с Микаром проходили дни и месяцы, а мир вокруг него оставался неизменным. Это волей неволей успокаивало смутные думы царя, вводило жизнь в привычное русло. Но в глубине души царь не переставал печалиться о судьбе своей страны и ее людей, ибо понимал, что предсказания Микара когда-то сбудутся обязательно. Только вот когда? Знать бы ему это наверняка! И хотя мысли его с течением времени принимали все более размеренное движение, и повседневные, важные для сего мига, дела выступали вперед, но Хронос ни на мгновение не забывал о словах Микара. Больше всего его волновало то, что он так и не смог принять какого-то определенного решения, способного превратиться в действия. Он так и не решил, где искать пути спасения, если не для всей страны, спасти которую при таком расположении к ней мудрых Богов, даже ему было не под силу, и не для всех людей, но хотя бы для кого-то из них. Когда в своих мыслях он приближался к этой болезненной теме, то будто упирался в непреодолимую стену собственных сомнений. Обойти эту стену ему не удавалось. Как угадать, как почувствовать душой единственно верный момент своевременности сигнала к спасению? Должен ли он уже сейчас объявить людям о необходимости бегства, или для жизни Атлантиде отпущены Богами еще многие годы, а это значит, что паника ни к чему? Этого Хронос не знал.

Синапериб, радостно улыбаясь, вышел навстречу Хроносу. Они, оживленно беседуя, рука об руку миновали наполненный ярким солнечным светом балкон и оказались в просторном, немного сумеречном зале, раскрашенный живописными картинами свод которого подпирали ряды массивных колонн. Меж ними, в самой глубине, почти неприметные, невидимые для мимолетного взгляда, затерялись два пиршественных ложа и приземистый столик, украшенный скромными блюдами.

— Я безмерно рад видеть тебя, достопочтенный царь Хронос, — сказал Синапериб, чье лицо, обычно сосредоточенное и серьезное, с момента появления Хроноса не покидала сердечная улыбка. — Долго, очень долго наш царь не посещал сей свой скромный удел!

— Слышу, слышу в голосе твоем скрытую иронию, — воскликнул Хронос, он, освобожденный на краткий миг от тяжких дум радостной встречей, весело и беззаботно улыбался Синаперибу в ответ.

— Ирония? Отнюдь! — Синапериб опустился на ложе, покрытое приятным на ощупь, мягким бархатом, и, как радушный и внимательный хозяин, пригласил Хроноса последовать своему примеру. Они без церемоний оставили сандалии на полу, и, блаженно вытянув уставшие и немного отекшие в жару ноги, расположились свободно и легко.

С облегчением вдыхая прохладу помещения, надежно защищенного от нестерпимого летнего зноя, они пили ароматное вино и вели неторопливый разговор. Сколько раз бывало такое! Время в приятной беседе течет незаметно, то и дело раздается смех, блюда на столе незаметно сменяются новыми, а они, встретившись словно после долгой разлуки, все говорят и говорят. Правда, сегодня разговор большей частью касался серьезных, государственных тем, Хронос и Синапериб, оба сосредоточенные и углубленные в печальные свои думы, негромко обсуждали дела насущные, не оставившие им поводов для веселья, так что смех, этот обычный и приятный спутник их бесед, редко всплескивался над пиршеством.

По своему обыкновению, царь Атлантиды прибыл к архонту Туле поговорить с ним о разном: политике, искусствах, видах на урожай, но последние события лишали желанную встречу с другом обычного оживления и радостных впечатлений, тоскливые мотивы в душе не умолкали, они звучали беспрестанно, куда бы ни поехать царю и с кем бы ни говорить. Вот и сегодня, намереваясь забыть о тревогах в приятной беседе с Синаперибом, он так и не смог отстраниться от печали, поселившейся в его сердце.

— Как живется нашему царю? — спросил Синапериб, с тревогой вглядываясь в усталое лицо Хроноса.

Архонту не нравился внешний вид царя: за время, прошедшее с последней их встречи, Хронос изменился: черты лица, обычно спокойные и умиротворенные, как будто лишившись жизненной силы, тревожно обострились, глаза, всегда смотревшие на мир прямо и открыто, были отрешенными, казалось, их взор обращен теперь куда-то в глубины души, туда, где таится ответ на терзающие царя вопросы.

— Нет больше покоя моей душе, — признался Хронос. — Мне иногда кажется, что все краски мира, такого доселе яркого и радостного, вдруг померкли, все теперь для меня будто затянуто пеленой, тусклое и безрадостное. Силы покидают меня. Я беспрестанно размышляю о том, когда же быть беде, и потому нет желания думать о насущных делах.

Синапериб, внимательно слушающий Хроноса, в задумчивости опустил кубок с вином, прозрачная жидкость редкими каплями пролилась на красный шелк бархата.