Впрочем, чемпионат Европы 1978 года ребята выиграли. Но не вызывало сомнений, что на чемпионате мира основными конкурентами Иры и Андрея будут Наташа Линичук и Гена Карпоносов. Ученики Елены Анатольевны Чайковской больше и лучше тренировались, я бы сказала, более целенаправленно. Мои же питомцы, как никогда, подолгу выясняли на льду отношения. К тому же в тот год у Наташи и Гены был отличный, на мой взгляд, лучший за всю их спортивную жизнь произвольный Танец и замечательный оригинальный пасодобль — танец, - который органически соответствовал характеру этого дуэта.
При исполнении обязательного танца — романтическое танго — Ира споткнулась. И тут же, на этом же
Шагу, вслед за ней споткнулась и Наташа, но оценки Линичук и Карпоносов получили выше. Такая ситуация не смутила, а раззадорила Моисееву и Миненкова, произвольный танец они прокатали на таком высоком уровне, вложив в него столько экспрессии, что в зале установилась абсолютная тишина. Кроме музыки, можно было услышать, наверное, только, как я дышу. И когда в финальном такте Андрей поднял Иру на руки, я сказала: «Все». Я не сомневалась — победа за нами. Он повторил за мной: «Все!» И тут же споткнулся, уронил партнершу, и они покатились кубарем по льду.
Потом Андрюша говорил, что я его сглазила, но, конечно, дело не в одном слове, сказанном вроде бы под руку. Они могли выиграть, но могли и проиграть, что и случилось. В тот год дуэт Моисеева — Миненков не выглядел абсолютно сильнейшим, это был не чемпионский дуэт. Они плохо тренировались накануне решающего старта, тратя время на выяснение, кто у них в паре главный, и совсем перестали меня понимать.
Ира и Андрей всегда занимались очень нервозно, а тут они, почувствовав себя полноправными чемпионами (в 1975 году они знали, что Пахомова и Горшков вернутся на лед), совсем распустились и стали выяснять и оспаривать правильность каждого шага, пропустив в спорах буквально месяцы тренировок. Я разными способами пыталась пресечь разгильдяйство. Наконец, обратилась к родителям, но и вмешательство родителей ни к чему не привело, они словно закусили удила.
Перед отъездом в Канаду я сказала дома, что ехать не хочу, потому что знаю — ребята проиграют. Гак готовиться к чемпионату мира нельзя.
С Родниной и Зайцевым я уехала после чемпионата в турне по Америке. Там все время думала об Ире и Андрее. Накупила пластинок, подобрала им музыку, придумала, какие танцы мы с Леной будем им ставить.
О Елене Матвеевой, балерине Большого театра, надо сказать особо. В жизни Иры и Андрея она сыграла большую роль. Лена — моя давняя подруга, ее я пригласила хореографом в 1976 году. Мы работали с ней очень дружно. Ира и Андрей стали ее любимцами, она в них просто души не чаяла, и когда они от меня ушли, она ушла вместе с ними.
Летом на тренировках, предшествовавших чемпионату в Канаде, мы еще работали вместе, вчетвером. Идея показательного танца «Кармен», одного из лучших танцев Моисеевой и Миненкова, с которым они объездили весь мир, принадлежит Лене. Мы подбирали к этому танцу движения, танцевали его с Матвеевой дома, задолго до сборов. Лена всегда мечтала поставить Ире и Андрею «Кармен», она их «видела» в испанском танце. Мы много спорили, но никогда не разделяли совместного труда: какой элемент придумала она, какой придумала я. Тот редкий случай, когда я прекрасно уживалась с хореографом. Единственное, что мне не нравилось, так это то, что когда я ругала ребят или их наказывала и они, оскорбленные, обычно уезжали в угол катка, следом за ними туда отправлялась Лена успокаивать их. Она там разучивала с ними то, что им хотелось, или так, как им нравилось. Я считала подобные уступки капризам спортсменов антипедагогичными, у тренера и хореографа должна быть единая линия в работе с учениками. В результате мы начали часто ссориться с Леной, которая, как безрассудная мамаша, ничем не хотела обидеть Иру и Андрея. У меня же не было ни сил подстраиваться под настроение учеников, ни времени. Помимо Моисеевой и Миненкова, в группе занималось еще семь дуэтов. Отношения наши зашли в тупик. Переносить постоянное психологическое напряжение на тренировках мне становилось все труднее и труднее. Меня ругали за их слабые (в применении, конечно, к ним) обязательные танцы. А что ругать: обязательные танцы — это прежде всего огромный и постоянный тренинг. Ира же и Андрей все, о чем не договорили дома, приходили выяснять на тренировках. Настоящей работы уже быть не могло. Миненкова я предупреждала: «Возьми себя в руки, или я передам вас другому тренеру». Я была измучена, меня угнетает, когда тренировка проходит непродуктивно. Но мое предупреждение они всерьез не приняли.
Я пошла на прием к председателю Спорткомитета СССР и сказала, что хочу передать свой танцевальный дуэт Моисеева — Миненков другому тренеру.
— Кому? — спросил он у меня. — Может быть, Людмиле Пахомовой?
— Мне все равно, — ответила я, — у кого они будут заниматься. Они мои любимые дети, дороже у меня не будет никого, но как тренер я уже не могу им ничего дать.
Конечно, в какой-то степени на мои отношения с ними накладывалось и то, что у меня тренировались Бестемьянова и Букин. Я ходила влюбленная в них, как девчонка, не скрывала этого, что очень раздражало Иру. Как любимым и избалованным детям, им хотелось, чтобы на первом плане стояли только они. Даже то, что Бестемьянова и Букин делали первые шаги в большом спорте, а Моисеева и Миненков ходили в признанных мастерах, не успокаивало Иру. Она ревновала, и это чувство с каждым днем все больше и больше накаляло атмосферу в группе.
За месяц до чемпионата мира 1979 года в Вене я привела к ним Милу Пахомову, и до отъезда на соревнования мы тренировали их вместе. И на чемпионат, где ребята стали третьими, пропустив вслед за Линичук и Карпоносовым еще и венгерский дуэт Ракоци — Шалаи, мы поехали вместе с Пахомовой: официально Мила еще не стала их тренером.
Сразу же после возвращения с чемпионата Пахомова начала работать с парой одна. Но вскоре, не более чем через полгода, их содружество распалось. Ребята продолжали ссориться. Тренировки проходили впустую, а ни один настоящий тренер терпеть этого не будет, какие бы ни были ученики великие-развеликие.
Ира и Андрей сами лишили себя возможности вернуться на высшую ступень пьедестала. Последние годы с ними работала Елена Матвеева, делала им хорошие показательные номера, программы, но для спорта, где живут чемпионы, они себя потеряли. Так работать, как работали они, тем, кто думает о победе, непозволительно.
Когда они начали тренироваться на другом катке, я вдруг ощутила необыкновенное облегчение. Складывалась парадоксальная ситуация: с одной стороны, мне их не хватало, с другой — у меня как будто бы прибавилось сил, хотелось радоваться и смеяться.
Но из души их не вычеркнешь. Я до сих пор с удовольствием с ними встречаюсь. Был момент, когда, не сказав ни одного слова, они дали мне понять, что хотели бы вернуться. Может, кто-то и сочтет, что я поступила неправильно, но я ответного жеста не сделала.
Они остались в моем сердце, и я помню все, что связано с ними. Ира и Андрей совсем разные, хотя внешне очень похожи друг на друга. Ира любит выглядеть лучше всех, чтобы платья у нее были самые модные, чтобы еда, приготовленная ею, была самой вкусной. Но в конце спортивной карьеры ее трудолюбие и старательность, которыми она так выделялась в обыденной жизни, на пороге зала умирали, наверное, она сильно устала или не очень любила фигурное катание.
Мне кажется, Ира очень рано потеряла удовольствие от катания, а Андрей пытался продолжать совершенствоваться, и это ему удалось. В последние годы как фигурист он стал ярче, чем она, несмотря на ту фору, которую ей давали выразительные руки. Андрей работал на льду больше, высчитывал радиусы дуг и угол наклона к ним, используя свои математические способности в тренировках. Андрею многое в танцах давалось тяжело, но если он что-то выучивал, то, как Зайцев, выучивал навсегда. Андрей относился к спорту серьезнее, он больше любит кататься. Даже сейчас, когда Ира родила, он все равно мечтает остаться действующим спортсменом. А вот настоящая чемпионская закваска была все же у Иры. Необъяснима сила вдохновения! Она могла собраться и блестяще откатать программу, которую провалила на тренировках. Это происходило, вероятно, потому, что каждодневная работа ее утомляла, не нравилась ей. Но чемпионство, сидящее в Ире, покоя не давало, оно требовало выхода. Это же качество, редчайшее и сразу же заметное у спортсмена, делало ее на редкость терпеливой к боли. Одних только уколов сколько — и внутривенных и обезболивающих — перенесла она.
