Судья. Но дежурный, три контролера, а также двое осужденных из обслуги показали, что никто вас не бил до пореза. Вы можете доказать обратное?

Петя. Я вообще ничего не могу доказать, я раб, понимаете, раб! Пусть следствие доказывает и проверяет! Вы что, не знаете закона? Они все — одна банда, знают друг друга по двадцать лет, по локоть в крови! И вы еще спрашиваете?! А двое осужденных… это завхоз и шнырь БУРа, понимаете?..

Судья. Не понимаю.

Петя. Ну это та же администрация, делают, что и те… Да их самих бросят на растерзание нам, если скажут не так. Да и не скажут, люди в БУРе не работают, люди сидят…

Судья. Скажите, Богомолец, вы часто содержались в ШИЗО и ПКТ? К какой категории осужденных вы вообще относитесь? В деле есть справка, что вы придерживаетесь воровских убеждений…

Петя. Что вы, как зам по POP: часто, не часто? Кадкой масти? Такие, как я, вообще не должны вылазить оттуда!.. Два медведя в одной берлоге не уживаются, а здесь шакалы и людоеды над нами!

Судья (строго). Отвечайте на вопрос и не паясничайте!

Петя. Да часто, часто!..

Судья. Раньше вас в белье содержали или как всех?

Петя (совсем растерян, видит, что толку с этого суда не будет). Голым, голым содержали!!! Вы такие же твари, как и они! Козлы, хуесосы!!!

Выхватывает откуда-то осколок лезвия и несколько раз изо всей силы бьёт себя по обеим рукам на уровне локтя… Струи крови заливают одежду и пол.

«Нате, нате, нате!!!»

Контролёры бросаются к Пете, судья закрывает тонкое дело и встает.

По лагерной радиоточке объявляют приговор злостному нарушителю Богомольцу: «Три с половиной года строгого режима плюс неотбытые четыре месяца».

Урал, 83-й год

Рано утром на пересыльном пункте начинается оправка. В камерах обычно по пятьдесят—семьдесят человек, половина спит прямо на полу. Полно вшей, клопов, крыс, ужасная духота, постоянно варится чифирь, кадят сигареты и самокрутки. Никто не хочет выносить злодейку-парашу — железный бак в метр высотой и сантиметров семьдесят шириной. Как правило, ее хватает где-то на два дня и — доверху. Все стараются выскочить из камеры первыми, четверо последних обречены нести.

Коля Сытик и Юрий Петрович, два пожилых особиста, недавно переведены на строгий режим, они еще не успели понять «юмор» черного режима; живут понятиями и постановкой особого, где больше правильного, где почти все по жизни и как должно, где зарезать бандита или зарвавшегося хулигана совсем просто. Менты там тоже не исключение, «шелковые»… Необходимым условием является наглость и несправедливость, если это есть, завтра или через месяц вас обязательно прирежут или случайно придавят трактором. Если вовремя не одумаетесь.

— Парашу!.. — Контролер Гена Глист, спекулянт-прапорщик с двадцатилетним стажем работы на одной пересылке, напоминает зазевавшимся особистам о параньке. Он явно прикалывается над бедолагами, соображая, что почем, как настоящий зек.

Коля и Юрий Петрович переглядываются между собой, лихорадочно прикидывая, как быть. «Молодежь ушлая свалила, а выносить так и так надо, потому что до следующего утра не откроют». «Что за козья постановка?! Почему мы?! Надо разобраться с этим, нашли молодых!»

Особисты, безошибочно и не переговариваясь, набрасывают в уме «спектакль», и начинается игра.

Они молча подходят к параше и начинают валять ваньку…

— Ой, да мы не сдвинем её, старшой! — Коля и Юрий Петрович буквально краснеют от натуги, но руки и не думают напрягать.

— Ну сволочь, тя-же-лая… Не-е-е, надо пару человек молодых. Фу! Аж «мотор» прихватило сдуру! — Коля потирает грудь и корчится. — Ой, да она, кажись, привинчена к полу, Петрович! И не приподымешь глянуть, мать твою в так! В натуре, как привинчена! Старшой, её раньше-то выносили или нет?! Может, ты новенький, не в курсе, а?

Глист, понятно, давно «выкупил» разыгрываемую перед ним комедию и выжидает, смотрит, что будет дальше. Наконец ему это надоедает.

— Ну идете или я закрываю дверь? — не глядя на особистов, безразлично бросает он.

— Идём, идём, командир, ты чего! — в голос кричат особисты и летят к двери. Параша уже в четырех метрах от стены, все-таки кое-как они её немного оттащили.

Глист даёт им выскочить, заходит в камеру, опирается спиной о стенку и опрокидывает парашу на пол, успевая при этом отскочить. Дверь быстро закрывается на засов.

Семеро солдат и три овчарки десять минут загоняли в камеру шестьдесят человек, не желавших входить в зловоние. Глист гогочет и с удовольствием щелкает пальцами: «Это вам не у Кати за столом! От параши ещё никто не умирал».

Больше особисты к параше не подходили. Ночь прошла спокойно.

14 сентября 90-го года

Ровно шесть дней до свободы, восемнадцать лет позади! Ничего не лезет в голову, постоянно рассеян и где-то витаешь. Ждешь и одновременно боишься свободы.

Вчера утром снова погиб человек, Юра Медведников, родом из Кинешмы. Одно бревно, точно в голову. Может, судьба, кто знает!.. Но почему погибают только зеки, почему? Почему ни одной такой «судьбы» за последние одиннадцать лет не случилось ни с одним офицером? Почему?.. Десятки «почему?» и грустная усмешка… Это надо видеть и знать!

Земляки из Кинешмы с ходу отбили телеграмму родственникам погибшего. Надеясь, что родители таки приедут за телом, допустили неслыханную дерзость — обтянули простой, грубый зековский гроб дешёвой материей, неизвестно где раздобытой. Помянули с чифирем, поговорили. Прощаться с покойным не положено. Около восьми вечера в секцию влетает Коля Гусев, друг погибшего, и шальными глазами ищет меня.

— Пашка!!! — чуть ли не плачет он и весь трясётся. — Прости, Бога ради, я знаю, тебе не до этого, шесть дней осталось, но больше некому, некому!.. Гады! Козлы! Людоеды! И покойнику режим, и покойнику, Паша! — Губы его бледные и сильно дрожат.

Я успокаиваю его и прошу рассказать толком, что произошло.

— Мы обтянули материей гроб, Паша, чтоб хоть на что-то был похож. Родители уже под воротами, выехали сразу. А они… замполит Ливанов и режимник Рыбаков ворвались к шнырю вахты, где гроб лежит, и сорвали все, одни гвозди торчат! Материю унесли, шнырю дали в зубы. Он и рассказал все втихаря только что. Паша!.. Я и ты… Больше никто не узнает! Я понимаю, шесть дни, но не бойся, раньше времени они не узнают, клянусь! Запиши данные, запиши: Юра Медведников, тридцать один год, город Кинешма… Может, даст Бог, люди прочтут и узнают! Я знаю, у тебя много чего написано, мне говорили… Запиши, Пашок, запиши! Майор Ливанов и майор Рыбаков…

Апрель 91-й года