Смутное время в России — явление повторяющееся. Оно наставало то после Ивана Грозного, то после Петра Великого, то после Сталина, пока Н. С. Хрущев не справился с «антипартийной группой» в составе Молотова, Маленкова, Кагановича и «примкнувшего» ним Шепилова. Смутными и нелепыми для истории останутся и три года после смерти Л. И. Брежнева, которые только внешне представали спокойными.

Смута началась на нашей земле и с августа 1991 года. И в государстве, и в умах. Легкость, с которой власть над громадной ядерной державой перешла сначала в руки заговорщиков, тут же став достоянием Б. Н. Ельцина, а через три дня вроде бы опять вернувшись к законно избранному президенту СССР, озадачивала и шокировала не одних только политиков. Люди искали ответ на вопрос, почему так могло произойти? Ответа не было. И давать его, как теперь можно судить, никто не собирался. Тогда народ стал отвечать на этот вопрос сам, на свой лад. По стране, а по Москве тем более, пошли густые волны слухов и сплетен.

Нам пришлось вернуться к задачам той комиссии, которую мы образовали на сессии Верховного Совета СССР 26–31 августа, приняв для этого специальный Закон «Об образовании, полномочиях и порядке деятельности парламентской комиссии по расследованию причин и обстоятельств государственного переворота в СССР». Возглавил комиссию депутат А. М. Оболенский, который запомнился соотечественникам своим самовыдвижением в председатели Верховного Совета СССР, когда избирали Горбачева, что сделало те выборы альтернативными. Следы работы этой комиссии ныне таинственно затерялись, во всяком случае в многочисленных книгах на тему переворота мне их обнаружить не удалось. Но после 5-го Съезда народных депутатов СССР ее работе придавалось чрезвычайное значение.

Не обошла комиссия своим вниманием и меня, запросив соображения о причинах путча. Тогда, по горячим следам, я направил Оболенскому следующую большую записку:

Народному депутату СССР

тов. ОБОЛЕНСКОМУ А. М.

Уважаемый Александр Митрофанович!

Возглавляемая Вами комиссия (т. Юдин В. Д.) попросила меня поделиться своими соображениями о причинах антиконституционного переворота 19–21 августа.

Каждый из нас, наверное, все еще пытается определить для себя эти причины и скрытые пружины путча. Но для того чтобы наши суждения были достоверными, мы должны обладать гораздо большей информацией, чем обладали и обладаем сегодня. Поэтому мои заметки будут закономерно субъективными и ни в коем случае не могут претендовать на какой-то законченный анализ.

Сейчас появилось немало трактовок того, что главный путчист — это пустой прилавок в магазине, что именно плохое состояние рынка товаров народного потребления вызвало это антиконституционное, антинародное выступление. Мне кажется, что это не так, что пустой прилавок, равно как и другие наши экономические проблемы, был лишь одним из поводов, но отнюдь не причиной и тем более не главной причиной событий 19–21 августа. Главная причина, на мой взгляд, состояла и состоит в том, что десятилетиями правившие этой страной структуры начали ощущать реальную потерю реальной власти. Эти структуры известны — КГБ, МВД, армия и в центре — партия, точнее ее руководство. Можно даже сказать, это была единая структура, потому что одни и те же люди составляли и Политбюро ЦК партии, и возглавляли «силовые» министерства. Положения проекта Союзного договора, будь он подписан, окончательно закрепили бы для них потерю власти. Вот почему, мне кажется, 19–21 августа был просто отчаянный бросок за ускользающей властью, хотя вернуть ее прежним носителям стало практически невозможно уже значительно ранее, может быть после выборов Президента РСФСР. Но, видимо, здесь они сами поверили той дезинформации, которую гнали «наверх» и образцы которой представили нам, когда Павлов требовал дополнительных полномочий.

Особого осмысления заслуживает роль «главных» властей страны: законодательной, исполнительной, судебной. Конечно, слабость исполнительной власти, ее некомпетентность объективно работали на путч. Но вряд ли есть смысл адресовать исполнительной власти основной упрек — ведь путч, по сути дела, именно исполнительную власть возводил на пьедестал верховной власти, снова сращивая власть политическую и экономическую и снова отбрасывая всякие представления о правовых основах этой власти. Можно даже сказать, что исполнительная власть в том виде, в каком она у нас была, не могла не оказаться участником путча, ибо реформа разрушает прежде всего тоталитарный режим, а значит — пирамиду исполнительной власти.

Судебная власть, по сути дела, себя никак не проявила ни в участии в путче, ни в защите от него, ибо до сих пор остается — во многом из-за Верховного Совета СССР — властью бессильной, зависимой, неустроенной, необеспеченной и потому неэффективной.

Самые сложные вопросы мы должны задать себе — представителям законодательной власти. Был ли путч возможен, если бы у заговорщиков не было серьезной надежды на законодательное оформление своих действий? На правовую индульгенцию совершаемого греха? На поддержку законодателями антиконституционных шагов, коль скоро они «во благо страны»? Мне кажется, есть не так уж мало оснований ответить на эти вопросы утвердительно. Покорность, управляемость Верховного Совета, постоянные призывы самих депутатов к твердой руке, к твердому порядку, звучавшие с трибуны союзного парламента предложения ввести чрезвычайное положение в отдельных регионах, президентское правление и т. п. — не могло ли все это морально содействовать возникновению идеи путча? И никто из нас не может с полной уверенностью сказать, в каком составе был бы собран Верховный Совет, скажем, 19 или 20 августа, или какое решение он принял бы.

Наконец, хочу записать еще одно свое наблюдение. Оно касается нашего отношения к страшным словам. Здесь слово страшные не приходится брать в кавычки. Сколько раз и мы, и Президент, находясь в нашем зале, слышали заявления о том, что надо наконец проявить решительность, о том, что когда-то надо и власть, т. е. силу, употребить, о том, что Президент должен навести порядок. Хотя все понимали, что речь идет о применении принуждения, эти слова ведь находили немалое сочувствие в зале. А из него летели на всю страну и убеждали народ, что, да, так и надо поступить. На эти слова и требования не реагировал Президент, не реагировал в том смысле, чтобы показать их неприемлемость, недопустимость. И постепенно многие и многие свыкались с мыслью: а может быть, только в этом и заключается выход? Думаю, что это назойливое навязывание силовых решений, эта молчаливая реакция Президента, наверное, иными принимаемая за согласие, тоже должны быть проанализированы и рассмотрены с полной объективностью.

И последнее. Одной из причин путча — это для меня несомненно, — явилась кадровая политика Президента. Позволяя расчищать вокруг себя «кадровое пространство» и соглашаясь на удаление людей мыслящих, смелых, «неудобных», он заполнял это пространство людьми послушными, несамостоятельными, не беря в расчет, что именно послушные и несамостоятельные бывают самыми завистливыми и злобными. Атмосфера серости, которая сложилась вокруг Президента и в которой он должен был осуществлять политический анализ обстановки и принимать решения, установленная, как мы теперь знаем, его ближайшими сотрудниками практика неполного информирования или даже дезинформации, по-видимому, создали у Президента ошибочные представления о положении в стране и «в высших эшелонах власти», а у членов ГКЧП — представление, что в этой мутной воде именно они являются главными щуками, и позвали их «на охоту».

Но частью этой кадровой политики была ведь и процедура утверждения в Верховном Совете. Это тоже нельзя сбрасывать со счетов. Верховный Совет оказался удивительно доверчив к «министерским сказкам». Рассуждения о легионах шпионов, лезущих в нашу страну со всех сторон, о готовности бесчисленных врагов в любую минуту напасть на Советский Союз и поработить нас, об организованной преступности, на борьбу с которой мы наперебой звали товарища Пуго, не озадачивая себя требованием представить и хоть какие-то результаты борьбы, все это как бы пресекало возможности дальнейшего анализа и, главным образом, не давало родиться вопросу: а является ли этот кандидат самым лучшим или все-таки надо еще подумать? Голосование шло почти всегда под конец дня в спешке, а если кто-то отклонял кандидатуру, то тут же поднимались доброжелатели и начинали рассказывать о том, какого замечательного человека мы недооценили, недопоняли, недоголосовали. Переголосуем? И зал дружно отвечает: «Переголосуем». Так комплектовалась команда. А теперь наступило время задавать себе проклятые вопросы: кто виноват в том, что она так комплектовалась? Виноват Президент и виноват Верховный Совет. Они создали команду, которая была призвана охранять государство, охранять Конституцию, а вместо этого решила опрокинуть Конституцию и, как итог, окончательно разрушила государство.