Тогда микрофон у очередного «союзовца» взял координатор группы «Союз» Ю. В. Блохин. Он внес предложение заслушать для полной ясности руководителей МВД, КГБ и Минобороны. Лукьянов заметил, что это не планировалось, но, если депутаты требуют, он в перерыве договорится с министрами. «Рояль» оказался в кустах — Б. К. Пуго, В. А. Крючков и Д. Т. Язов не только нашли время срочно явиться в Верховный Совет, но и явились очень и очень подготовленными. Депутаты проголосовали, чтобы заслушать их на вечернем заседании в закрытом режиме.

В 14 часов объявлялся перерыв до 16.00. Лукьянов и Нишанов уезжали в Ново-Огарево обсуждать проблемы Союзного договора. Я оставался вести сессию. Как только Лукьянов сообщил мне об этом, я стал настойчиво просить его, чтобы по приезде в Ново-Огарево он сразу же сообщил президенту о требованиях Павлова и хоть как-то дал мне знать о реакции Горбачева, а лучше, если бы тот позвонил сам. Увы, ни того ни другого не случилось.

В 16.00 сессия продолжила работу. Министры выступили с развернутыми сообщениями о надвигающемся хаосе, о росте преступности, о брожении в армии, особенно в рядах офицерства, о губительной роли «агентов влияния», своего рода «пятой колонны», направляемой из-за рубежа. Из всего следовало, что без предоставления Кабинету министров дополнительных полномочий обойтись никак нельзя.

Где-то в половине шестого (сессия заканчивала работу в 18.00) в зале начали нарастать крики: «Голосовать! Голосовать!» Предложение было одно, внесенное самим Павловым и процитированное выше. Я понимал, что может случиться непоправимое, что депутаты, которые, как Э. А. Памфилова, говорили о попытке конституционного переворота, не так уж и неправы. Во всяком случае, видно было, что «силовики» уже изготовились. Одному за другим я предоставлял депутатам слово «от микрофона» — С. Н. Рябченко, К. Д. Лубенченко, В. Д. Юдину, тянул время. Группа «Союз» неистовствовала. Дождавшись 18.00, я закрыл заседание.

Через день или два все в той комнате председателей палат я наблюдал свекольно-красного Павлова и насупившегося Лукьянова, был, по-моему, и Янаев. Я пришел, когда «огонь» уже догорал и Горбачев заканчивал их наставлять на путь истинный, но результаты были «на лице». К сожалению, президент из этой истории надлежащих выводов не сделал.

Несколько раз Горбачев и Ельцин еще «бодались» на площадке Союзного договора, но грянул август 1991 года и круто наклонил «лодку» на ельцинский борт. Дальше ему уже не было нужды особенно считаться с президентом СССР, тут стало фонтаном выплескиваться все — и политическое, и личное. Несколько вежливых замечаний о том, что он в постоянном контакте с Горбачевым, что президент СССР после путча сильно изменился в лучшую сторону, не могли уравновесить ту унизительную экзекуцию, которую российский парламент устроил Горбачеву 23 августа 1991 года. Еще некоторое время президент СССР пытался держаться за румпель, проводил международные встречи, помогал нам формировать новый Верховный Совет, восстанавливал отношения с президентами союзных республик. Ельцин тем временем готовился к последнему шагу. 8 декабря 1991 года наша государственная «лодка» совершила поворот «оверкиль», то есть перевернулась.

17 октября 1991 года Б. Н. Ельцин, выступая на Всероссийском съезде судей, успокаивал взволнованных юристов: «Россия никогда не выступит инициатором развала Союза». Всем хотелось в это верить, но, увы, — заявление президента РСФСР было лишь очередным обещанием «лечь на рельсы», очередным обманом доверившейся ему страны. До встречи трех в Беловежской пуще оставалось менее полутора месяцев, тайная подготовка к ней велась уже давно, претензии на правопреемство РСФСР по отношению к Советскому Союзу соратники Бориса Николаевича заявляли уже в десятый раз. Развязка неотвратимо приближалась, но лживые уверения в верности идее совместного обновления и сбережения СССР продолжали звучать. Во всяком случае, в России.

Последнее уточнение считаю необходимым потому, что для некоторых союзных республик эта тема была закрыта более двух лет назад, еще в середине 1989 года. В том году 28 июля закон о суверенитете своей республики принимает парламент Латвии. 25 сентября объявил незаконным присоединение к СССР Верховный Совет Литвы. 19 ноября следует, на мой взгляд, еще более важный шаг — парламент Грузии вводит право «вето» республики на союзные законы, а через три месяца денонсирует Союзный договор 1922 года. В декабре 1989 года XX съезд компартии Литвы провозглашает ее независимость от КПСС, а в марте следующего, 1990 года Верховный Совет республики отменил действие Конституции СССР на литовской территории.

Весь мир с тревогой ждет, а что же сделают Москва, Центр в ответ на все эти вызовы, как прореагирует «империя» на односторонние действия прибалтов и грузин. Реакция следует, но только в виде назидания — 15 марта 1990 года 3-й Съезд народных депутатов СССР квалифицирует попытки Литвы выйти из Союза ССР как незаконные и приостанавливает решения ее парламента до того момента, как будет установлен законный порядок такого выхода. О решении парламентов других республик речи почему-то нет. Литва не обращает внимания на эти уговоры, поведение ее руководства становится все более вызывающим.

Международное общественное мнение обеспокоено настолько, что два крупнейших политика Европы, понимая, чем это все может закончиться, пытаются дипломатично урезонить Литву и 26 апреля 1990 года направляют Председателю Верховного Совета Литвы В. В. Ландсбергису такое письмо:

«Господин Председатель,

Мы выражаем нашу озабоченность в связи с изменением положения в Литве.

Мы хотим, чтобы Вы об этом знали.

Литовский народ недвусмысленно продемонстрировал готовность воспользоваться своим правом на суверенитет.

За это его нельзя упрекать.

Но история породила сложную ситуацию, сложившуюся из многочисленных связей политического, юридического, экономического характера. Поиск выхода из нее потребует времени и терпения и должен идти классическими путями диалога.

Поэтому мы хотим скорейшего начала переговоров между советскими властями и Вами, с тем чтобы найти приемлемое для всех сторон решение нынешнего кризиса.

Вероятно, было бы целесообразно для обеспечения открытия этих переговоров приостановить на время действие решений, принятых вашим парламентом, которые никак не утратят своего значения, поскольку опираются на общепризнанный принцип: принцип самоопределения народов.

Мы приветствуем Вас, господин Председатель, и выражаем наши чувства симпатии, а также наши наилучшие пожелания вашим соотечественникам.

Франсуа Миттеран,

Гельмут Коль».

Намек, как говорится, более чем прозрачный: прекращайте дергать за хвост тигра, который и в более безобидных ситуациях размалывал в своих зубах то Венгрию, то Чехословакию; стоит Горбачеву двинуть к вам одну левую ногу — и о свободной Литве придется надолго забыть. Но, опьяненный своей смелостью, Ландсбергис не внял советам. И оказался прав — руководство СССР ничего и никуда своевременно не двинуло. Посмотрев на такое развитие событий, 4 мая 1990 года о восстановлении своей независимости заявила Латвия.

Можно с полной определенностью утверждать, что союзное руководство не было готово к такому решительному движению республик к самостоятельности. Хваленый КГБ СССР, десятилетиями приучавший нас бояться собственной тени, как оказалось, не имел систематизированной информации о глубинных процессах в той же Прибалтике. После почти полувекового пребывания Литвы, Латвии, Эстонии в составе СССР, при наличии в этих республиках многочисленного русского населения наши спецслужбы не имели там не только сколько-нибудь надежной опоры, но даже пресловутых «агентов влияния». Информация, предоставляемая руководству страны, как правило, носила отрывочный, персонифицированный характер, представляла все происходящее как происки отдельных «националистов», «сепаратистов», «антисоветчиков». Как покажут последующие события в Вильнюсе и Риге, у КГБ СССР вообще не было продуманных планов действий в случае чрезвычайных ситуаций. Все сводилось к попыткам взять на испуг.