Разговоры с ними — тягостны и невероятно интересны. Вдруг начинаешь сознавать, что, пользуясь одним и тем же языком, мы вкладываем в слова принципиально разные значения. То, что виделось нам в 1990–1991 годах как исторический поворот в движении Советского Союза, они видят совершенно иначе. Да, говорят они, СССР распался или его развалили, мы в этом ничего не понимаем, вы, политики, наверное, знали, что делали. Ну а почему распались, скажем, энергетические системы? Продовольственный обмен? Транспорт? Почему вообще вся экономика была дольками разрезана? А наша общая армия? Что, дешевле содержать пятнадцать армий, чем одну? А науку, которую все вместе развивали, как и зачем поделили? А здравоохранение, образование, культуру? Где теперь великие артисты из маленьких республик, которые через всесоюзную сцену выходили ко всему миру? В заштатном театрике бедствуют? А уважать нас в других странах стали меньше или больше? А наши семейно-родственные отношения — их-то зачем искромсали десятками границ и граничек, на каждой из которых надо мзду давать? Хорошо хоть не спрашивают, куда вы нашу страну дели… Но ведь спросят.
Из тьмы вопросов, над которыми размышляют стихийные философини, вырисовывается один ответ, от которого невольно хочется увернуться: ведь все эти вопросы в тот момент, когда они вешали себе на шею образки с изображением Бориса Ельцина, не существовали для них и в самых страшных снах. Привычно, по-советски, полагая, что власть, взявшись за реконструкцию страны, уж как-нибудь и о народе вспомнит, они не связывали распад СССР с распадом всего уклада своей собственной жизни. И когда не строй, не страна, а вся устоявшая ткань их и без того беспросветного бытия расползлась на рвущиеся дальше отдельные клочки и нити, они потеряли то личностное качество, которое ученые-философы называют идентичностью. Теперь им трудно, почти невозможно соотнести себя со своим Отечеством — старого Отечества нет, а нового они не знают, не понимают, боятся. Гайдары, Чубайсы, Немцовы, Кириенки и иже с ними вызывают в глубинке вовсе не любопытство, а желание осенить себя крестным знамением от нечистой силы. Вместе с другими «отцами русской демократии» они могут, конечно, считать и провозглашать себя носителями добра реформаторства, но основная часть российского населения поместит их по другую сторону роковой черты.
Основания для этого более чем достаточны. В конце XX столетия ельцинское государство явило миру невероятные примеры бесчеловечности. Десятки миллионов людей перестали получать зарплату, труд стал практически рабски бесплатным. Все социальные гарантии, которые за 80 лет удалось вырвать у тоталитарной системы, рухнули. С 1992 по 1998 год все население России, по крайней мере, трижды лишалось своих трудовых сбережений. Доходы трудящихся, если сопоставить их с ценами, то есть посчитать в реальном выражении, по меньшей мере, на треть уступают 1989 году. Мы жили очень бедно, с этим никто не станет спорить, но определенный уровень жизни был обеспечен. Теперь же чуть ли не три четверти наших соотечественников просто рухнули в нищету. Человеческие страдания этих лет можно сопоставить только с самыми великими бедствиями в истории цивилизации.
И все это называлось «реформы»!
Но, может быть, заплатив столь высокую цену, мы действительно уверенно двинулись вперед? Может быть, тяготы и лишения, перенесенные десятками миллионов людей, оказались не напрасными?
К сожалению, невозможно ответить утвердительно на эти вопросы. Наши радикальные реформаторы, разрушившие почти все, что можно и даже чего нельзя было разрушить, и не создав практически ничего, подвели под будущее России громадную мину. Они так удивительно осуществили приватизацию, что бюджет страны нисколько «не поправился» от ее итогов. Гений будущего историка будет долго биться над загадкой, как можно было «продать» более половины собственности гигантской страны, обладательницы самых крупных в мире запасов полезных ископаемых, и оставить открытым вопрос: а где деньги? Может, не продавали, а раздавали, чтобы спешно создать «класс собственников»? Тогда на основе каких законов и принципов? Я сам не раз слушал, как на заседаниях правительства РФ Чубайс, Кох, Бойко докладывали о предполагаемых доходах от приватизации — речь шла о десятках триллионов неденоминированных рублей. Параллельно с такими доходами Россия торопливо залезала в долги западным странам и старалась увеличить свой сырьевой, прежде всего нефтяной и газовый, экспорт. Однако в экономике России странным образом ничего не прибавлялось. В ход пошел аргумент о необходимости наращивать инвестиции. Нарастили: в 2000 году инвестиции составили 20 процентов от уровня 1990 года! Какой «рост»! Нельзя не согласиться с моим давним знакомым американским политологом Стивом Коэном, у которого я взял эту цифру, что Россия при Ельцине жила во многом за счет накопленных при советской системе ресурсов, от запасов капитала до наработок в сфере образования, в то время как «реформы» только конфисковывали, перераспределяли и растаскивали ее собственность и другие блага.[70]
Последние два года этот процесс был смикширован небывало высокими ценами на нефть. Сколь бы много «нефтедолларов» ни оседало в западных банках, наше государство также не остается в накладе. Оно в основном рассчиталось по старым долгам с армией, с пенсионерами, с бюджетниками, поддержало дотационные регионы. Центробанк последовательно наращивает валютные резервы. Появились новые «соловьи прогресса», которые запели о стабилизации и начале подъема. Осторожно! Какой подъем, от какого уровня? Наш валовой внутренний продукт (ВВП) составлял в 1999 году немногим больше половины ВВП начала 90-х годов. Уважаемые российские экономисты, когда им нужно, умело применяют прием своих старших советских коллег: сравним с 1913 годом — рост будет «в разы». Главное, деньги в экономику по-прежнему не идут, наши основные фонды все больше ветшают, население даже таких относительно благополучных городов, как Москва, все больше занимается натуральным хозяйством на своих 6 сотках, а это значит, что мы все еще проедаем накопленные богатства и очень мало производим сами. Любое колебание цен на нефтяных рынках бросает в дрожь наших министров, и они уже начинают предупреждать, вскоре экономический рост опять замедлится. Другими словами, разрушение советской экономики преодолеть не удается, разрыв между нами и индустриально мощными странами продолжает расти.
Представители России по десятому разу объезжают мир, приглашая западные деловые круги смелее идти в нашу страну, инвестировать капиталы в нашу экономику. Особым успехом эта теперь уже многолетняя деятельность пока не отмечена. А ведь мы помним 1986–1990 годы, когда такие предложения делали не мы, а нам! Москва была переполнена посланцами иностранных фирм и банков, которые привозили с собой самые смелые и масштабные проекты. Развернувшаяся борьба за власть, пробуксовывание перестройки, путч очень сильно сбили энтузиазм возможных инвесторов. А когда им довелось понаблюдать, как под прикрытием разговоров о демократии и рыночных реформах разные группировки наших «элит» делят экономическое наследство СССР, доходя при этом до орудийной стрельбы по собственному парламенту, они просто не захотели иметь дело с такими оголтелыми реформаторами. И не хотят, видя, что даже те, кто у нас в стране «сделал себя сам», честно работал и смог заработать, живут в постоянном страхе перед «наездами» криминала, а главное — перед государственным рэкетом, в результате которого бизнесмен лишается не только своих денег, но и свободы, и чести. Постоянно рассуждая о «классе собственников», власть разделила его на два «подкласса». С одним из них ей уже трудно справиться — это олигархи, которые в ельцинскую эпоху сами указывали власти, что ей надлежит делать. С другим — это малый и средний бизнес — можно не церемониться, здесь и законы не спешат приниматься, и проверки обгоняют одна другую. Не всякий это выдержит, не у всякого хватит характера и денег, чтобы регулярно одаривать бесчисленное алчное племя чиновников. По этим двум «подклассам» разрастается и наша коррупция, каждый действует на своем «этаже». Как все повторяется!
