К сожалению, ничто не вечно под луной. Постепенно дичи становится все меньше, климат — все неприветливее, некогда привольные угодья съеживаются наподобие шагреневой кожи, и охотники все чаще вынуждены возвращаться домой несолоно хлебавши. А быть может, всему виной был вовсе не климат, а банальное относительное перенаселение — как известно, присваивающий тип хозяйства накладывает жесткие ограничения на плотность населения. Так или иначе, встревоженные люди снимаются с насиженных мест и спешат на север вслед за уходящей дичью. Начинается великий африканский исход.

Около 40 тысяч лет назад одна из популяций сапиенсов просачивается в холодную Европу и селится на самом краю ледника. Трескучие морозы и пронизывающие северные ветра не дают ни на минуту расслабиться, но зато здесь видимо-невидимо зверья. Олени, бизоны, дикие лошади, мамонты, горные козлы… Охотничьи приемы пришельцев, отшлифованные до совершенства в африканских саваннах и многовековых блужданиях на чужбине, не идут ни в какое сравнение с косной технологией аборигенов-неандертальцев. Переселенцы неизменно одерживают верх. Давным-давно позабыв оранжерейные условия своей далекой исторической родины, они превратились в бодрое, динамичное племя, готовое выживать любой ценой. «В стойбище будет много мяса!» — кричат охотники, и успех неизменно им сопутствует. Теперь это уже не вальяжные узкие специалисты, почивающие на лаврах, а самые настоящие маргиналы, поставившие на карту все. Они рискнули сыграть ва-банк и неожиданно сорвали большой куш.

Существование на краю будит фантазию и требует предельного напряжения всех сил. Тугодумам и увальням тут не место. Потом случилось то, что должно было случиться: грянула ориньякская промышленная революция, и техника обработки камня взлетела до неслыханных высот. Охота стала еще успешнее, мяса было вдоволь, и у человека появился досуг, может быть, впервые в истории. Некоторые исследователи даже полагают, что свободного времени у верхнепалеолитических охотников было куда больше, чем у нас с вами. И тогда первобытный художник, взяв в руку острый, как бритва, кремневый отщеп, уверенно прочертил в мягком известняке карстовой пещеры первую линию. Он рисовал Большого Зверя, потому что не кто иной, как Большой Зверь, привел его предков в эту суровую и неприветливую страну.

Мы не знаем, для чего первобытный человек рисовал. На этот счет существует много версий, но ни одна из них не дает исчерпывающего ответа. Весьма сомнительно, что первые места в списке приоритетов древнего художника занимали эстетика и самовыражение. По-видимому, первобытный художник в первую очередь преследовал некую утилитарную цель. Многие исследователи ищут истоки палеолитического искусства в древних магических обрядах. (Вспомним о ритуальном танце африканских пигмеев, который завершается броском копья в изображение зверя.) Но нам ничего не известно о широком бытовании магических или анимистических представлений в верхнем палеолите (пусть даже в самой зачаточной форме). Аналогия — это еще не аргумент. Кроме того, полнокровный реализм наскальной живописи абсолютно не вяжется с культовой обрядностью, которая почти всегда тяготеет к стилизации и лаконизму.

Отдельные ученые склонны выводить палеолитическую живопись из игрового поведения приматов вообще и человека в частности. При этом неявно предполагается, что игра является своего рода разновидностью «бескорыстного удовольствия» и в таком качестве приобретает самодовлеющую ценность. Конечно, в общефилософском плане подобные соображения могут представлять некоторый интерес, но на практике они работают плохо, потому что никто еще внятно не объяснил, каким образом непритязательные звериные игры превратились в высокое человеческое искусство.

Многие ученые полагают, что доисторический рисунок выполнял коммуникативную функцию. Хотя происхождение человеческого языка остается тайной за семью печатями, сегодня почти все специалисты единодушно признают, что в начале начал звук, пантомима и жест следовали рука об руку. Другими словами, язык первобытного человека был еще нерасчлененным конгломератом самых разнообразных значащих элементов, поскольку речь в чистом виде в те далекие времена не обеспечивала коммуникативной достаточности. Австралийские аборигены и южноамериканские индейцы до сего дня широко используют пантомиму и жест, а если находят эти приемы не вполне убедительными, то чертят изображение того, о чем хотят рассказать, на земле. Таким образом, представляется весьма вероятным, что первоначальным источником палеолитической живописи был наспех сделанный ситуативный рисунок, призванный уточнить высказывание или усилить его эффект. И лишь спустя много веков, по мере совершенствования членораздельной речи, пантомима и графическое изображение приобрели самодовлеющую ценность и стали нагружаться дополнительными смыслами — обрядовыми, эстетическими, культовыми и т. д.

На проблеме происхождения языка мы более подробно остановимся в следующей главе, а здесь только отметим, что коммуникативный подход при несомненных его достоинствах все равно не в состоянии исчерпывающим образом ответить на вопрос о генезисе палеолитического искусства. Поэтому не станем спешить и отметать альтернативные версии. Гипотеза Большого Зверя, на наш взгляд, имеет уже то преимущество, что неплохо объясняет многочисленные неувязки и нестыковки, с которыми не могут справиться ортодоксальные теории. И в самом деле: если некий объект является осью, вокруг которой вращается жизнь человеческого социума, и точкой приложения сил всех его членов, то почему бы не изобразить его в материале?

Согласно современным представлениям, охотником в полном смысле этого слова стал только человек современного типа; многочисленные его предшественники — от Homo habilis до Homo erectus и неандертальца — были по преимуществу собирателями и трупоедами, а охотой занимались от случая к случаю. Охота на крупных животных, причем коллективная, загонная, требующая четкой организации, слаженности действий и немалой изобретательности, — открытие Homo sapiens. Такая охота немыслима без развитой членораздельной речи, благодаря которой человек разумный одним великолепным прыжком перемахнул пропасть, отделяющую его не только от всех остальных приматов, но и от своих двоюродных братьев, рано или поздно упиравшихся в эволюционный тупик.

Проблема происхождения языка — одна из сложнейших и занимает достойное место в ряду так называемых вечных вопросов. Она столь же далека от окончательного разрешения, как и проблемы возникновения Вселенной, происхождения жизни или рождения разума, причем имеются серьезные основания полагать, что ответ на этот вопрос никогда не будет найден. Теорий происхождения языка существует великое множество, и большая их часть представляет на сегодняшний день сугубо исторический интерес. Таковы, например, теории звукоподражания, трудовых выкриков, общественного договора и различные их модификации; такова идея о божественном происхождении языка, которая вообще находится за пределами строгой науки. Поэтому отнюдь не случайно Парижское лингвистическое общество еще в середине позапрошлого века объявило, что решительно исключает проблему происхождения языка из числа вопросов, которые могут быть на нем предметом обсуждения. И хотя в наши дни пессимистов несколько поубавилось, многие лингвисты отказываются всерьез говорить на эту тему.

Но мы все же попытаемся. Во избежание нестыковок договоримся сначала о терминах. В повседневной жизни слова «язык» и «речь» используются как синонимы, однако языковеды знака равенства между этими понятиями не ставят. Что-либо сообщить можно и не прибегая к речи: яркий тому пример — жестовый язык глухонемых. Языками в широком смысле слова являются и азбука Морзе, и флажковая сигнализация, и разнообразные способы имитации речи посредством свиста, и даже система правил дорожного движения. Такие языки иногда называют языками вспомогательного общения, и многие из них строятся на базе естественного человеческого языка. Хорошо известно, что своя сигнализация существует и в мире животных, причем нередко весьма изощренная. Например, пение птиц, язык свиста дельфинов или сигнальный язык шимпанзе. Для создания надежной и работоспособной системы сигнализации иногда не требуется даже высокоразвитого интеллекта — достаточно вспомнить о танцах пчел, с помощью которых они обмениваются значащей информацией. Когда говорят о языках животных, то слово «язык», как правило, заключают в кавычки, поскольку совершенно очевидно, что сигнальным системам коммуникации приматов или дельфинов до членораздельной речи человека — как до Луны. Любой самый простой человеческий язык неизмеримо сложнее коммуникативных систем животных.