К сожалению, нам неизвестны причины «стилевой разноголосицы» верхнего палеолита. Даже объяснить «безлюдность» палеолитических фресок не так-то просто. И в самом деле: почему сначала людей почти не рисовали, а потом рисовать начали? Ведь мастерство художников Ориньяка или эпохи Мадлен ни у кого сомнений не вызывает. Ответа нет, есть только версии, более или менее убедительные. Главное в жизни кроманьонцев ледниковой эпохи — охота на крупного зверя. Это не блажь, не каприз, а суровая необходимость: успешная охота — залог выживания и процветания рода. Поэтому зверя рисуют много и охотно, причем в первую очередь зверя промыслового. А вот опасные хищники — медведи, тигры и львы — встречаются на палеолитических фресках сравнительно редко. В мезолите жизнь людей постепенно меняется. Ледник отступает, и вместе с ним уходит крупная дичь. Люди начинают приручать животных, экспериментируют с культурными растениями, и охота мало-помалу теряет свое прежнее значение. Охотиться, конечно, продолжают, но это уже не альфа и омега доисторического бытия. Поэтому фигурки животных становятся мельче и схематичнее, былого полнокровного реализма в них уже не отыскать.
Но почему на палеолитических рисунках нет людей? По-видимому, это каким-то образом связано с обрядовой магией далекого прошлого. Отголоски охотничьих обрядов седой старины дожили до наших дней и сохранились у пигмеев, австралийцев и некоторых других народов. Как это выглядит? Сначала вычерчивается контур зверя, которого следует убить. Затем начинается ритуальный танец. В определенный момент охотник должен метнуть стрелу или копье в изображение. Обряд закончен. Очевидно, что пигмею или австралийцу человека рисовать ни к чему, поскольку художник является не только действующим лицом пантомимы, но и частью картины. Объект и субъект составляют единое целое и не могут существовать друг без друга. Вполне вероятно, что и у первых кроманьонцев человек и зверь мыслились как равноправные элементы более сложной системы. Человек был естественной и необходимой частью миропорядка и не смотрел на себя со стороны. Попросту говоря, он не выделял себя из природы. А вот охотники мезолита, по всей видимости, частью картины себя уже не считают — отсюда и множество человеческих фигур, загоняющих дичь. Охота постепенно отходит на второй план, у человека появляются другие интересы, магические представления становятся все более изощренными, порывая с наивным реализмом далекого прошлого, поэтому и рисунок утрачивает живость палеолитической фрески, делаясь условным, схематичным и стилизованным.
Ничуть не меньше вопросов вызывает и «дней Александровых прекрасное начало» — ориньякский культурный взрыв как таковой. По современным представлениям, анатомически современный человек — почти ровесник неандертальца и населяет нашу планету уже около 200 тысяч лет. Однако лишь сравнительно недавно он совершает революцию в технике и начинает рисовать, причем происходит это внезапно, что называется, на ровном месте и вроде бы безо всяких видимых причин. Три четверти его истории — это абсолютная terra incognita <Земля неизвестная (лат.); незнакомая область, что-либо непонятное. — Ред.>, не отмеченная никакими выдающимися достижениями. Поэтому некоторые ученые склонны разделять ископаемых людей современного типа на ранних и поздних сапиенсов. Согласно этой точке зрения, при всей анатомической схожести двух популяций поздние сапиенсы пережили своего рода творческий взрыв, который скачкообразно привел к возникновению речи, символики и наскальной живописи. Катастрофизм и скачкообразность у большинства ученых не в чести, поэтому отнюдь не все специалисты готовы разделить столь экстравагантное мнение. Они настаивают на постепенном совершенствовании трудовых и охотничьих навыков, неторопливом усложнении социальных связей и вполне резонно указывают «революционерам» на безупречное мастерство самых первых художников верхнего палеолита, свидетельствующее о богатой культурной традиции. Спор этот, надо полагать, разрешится еще не скоро, но совсем недавно «градуалисты» получили дополнительные аргументы в пользу своей концепции.
В южноафриканской пещере Бломбос (более 300 км от Кейптауна) американский археолог Кристофер Хиншелвуд обнаружил стоянку ранних Homo sapiens, которые изготавливали орудия из камня и кости, охотились на мелкую дичь и ловили рыбу, но самое главное — умели рисовать. Были найдены тысячи кусочков охры и специальные приспособления для растирания. На первый взгляд, ничего удивительного, поскольку краску случалось находить и на стоянках неандертальского человека. Но в пещере Бломбос стены покрывала густая сетка цветных линий и схематические рисунки (именно рисунки, а не хаотичные «черты и резы»). По мнению Хиншелвуда, обилие охры (принесенной, кстати, издалека) говорит о том, что ее использовали не только для рисования по камню, но и для раскраски тел, как это и сегодня принято у современных дикарей. Анализ артефактов (в том числе и наскальных рисунков), выполненный двумя независимыми экспертами, дал возраст около 77 тысяч лет, то есть наскальная живопись пещеры Бломбос по крайней мере на 30 с лишним тысяч лет старше самых ранних ориньякских изображений.
Здесь следует сказать, что в ходе жарких дебатов специалисты давно сформулировали перечень необходимых признаков, делающих человека человеком в полном смысле слова. Помимо деталей анатомического строения, это умение обрабатывать не только камень, но и кость, ловить рыбу и создавать наскальную живопись. Этим критериям удовлетворяют первые кроманьонцы, заселившие Европу около 40 тысяч лет назад. Но и обитатели пещеры Бломбос, как мы видим, тоже отвечают им полностью. Открытия американского археолога переворачивают привычные представления о предыстории Homo sapiens. Еще совсем недавно считалось, что люди современного типа покинули Африку около 100 тысяч лет назад и долгое время жили бок о бок с неандертальцами и последними представителями славного племени Homo erectus. Анатомическое расхождение между различными популяциями рода Homo давным-давно сомнений не вызывает, а вот памятники материальной культуры грешат, к сожалению, удручающим единообразием. Великий технологический прорыв совершается много позже и традиционно связывается с появлением пришлых чужаков в ледниковой Европе. Понятно, что Хиншелвуд этой точки зрения не разделяет. По его словам, теперь «следует считать, что вся Южная Африка была населена биологически современными людьми, которые… были биологически современными уже 70 с лишним тысяч лет назад».
Разумеется, согласны с ним далеко не все. Одни ученые полагают, что Хиншелвуд совершенно неправомерно «вчитал» дополнительное содержание в примитивный охряной орнамент, а других озадачивает то обстоятельство, что в тридцати с лишним местах обитания людей современного типа на африканском континенте ни разу не было найдено ничего даже отдаленно напоминающего наскальную живопись Ориньяка. Впрочем, сам Хиншелвуд не сомневается, что археологи просто плохо искали. Как всегда, он предельно оптимистичен: «Я уверен, что вскоре здесь будут найдены десятки Бломбосов». Что ж, поживем — увидим…
Слов нет, градуальный подход имеет уже то неоспоримое преимущество, что ставит во главу угла в первую очередь преемственность и постепенность, решительно пуская побоку малоубедительные катаклизмы в духе Жоржа Кювье. Но и гипотезу «творческого взрыва» отметать с порога тоже не резон, если не понимать ее слишком буквально. Бросать с парохода современности что бы то ни было — занятие легкомысленное, поскольку такие «замахи» никого еще не доводили до добра.
Вполне допустима следующая ситуация. На протяжении почти 100 тысяч лет головастые сапиенсы процветают в африканских саваннах. Стада копытных простираются за горизонт, реки текут молоком и медом, и удачливые охотники не знают горя. Каждый божий день они возвращаются в родное стойбище, отягощенные добычей. Для чего выдумывать новый наконечник, если неповоротливые гиппопотамы по-прежнему пускают пузыри в зловонных лужах, пугливые лани исправно приходят на водопой, а птичьи яйца великолепно испекаются в горячих источниках на склоне вулкана? Размеренная жизнь не сулит никаких сюрпризов, население растет как на дрожжах, а творческие порывы обленившихся мастеров колеблются около точки замерзания.
