Человек не только хорошо плавает, но и замечательно ныряет. Все мы наслышаны о ловцах жемчуга и губок, которые погружаются на большую глубину и проводят под водой несколько минут. Между прочим, в крови профессиональных ныряльщиков, занятых поиском жемчуга у берегов Австралии, физиологи обнаружили повышенное содержание молочной кислоты. Это говорит о том, что у людей, научившихся надолго задерживать дыхание, происходит своеобразная перестройка на биохимическом уровне: анаэробный (бескислородный) тип дыхания начинает решительно преобладать над привычным аэробным. В этом смысле мы отчасти уподобляемся китам, которые могут уходить на большую глубину и подолгу оставаться без воздуха. Весьма примечательно и то обстоятельство, что новорожденные и очень маленькие дети неплохо держатся на воде. Учить их этому нет никакой необходимости: древняя инстинктивная программа лучше знает, как надо. К сожалению, со временем эта полезная способность бесследно утрачивается, если не получает должного подкрепления. Обычно это происходит вскоре после того, как ребенок начинает ходить.

Имеются серьезные основания полагать, что наши далекие предки вели полуводный образ жизни. Вот как это представляется Алистеру Харди. Когда-то давным-давно жестокая конкурентная борьба с соседями вынудила одну из популяций человекообразных обезьян навсегда покинуть лес и поселиться на берегу обширной лагуны. Обезьяны боятся и не любят воды, но голод не тетка, и самые отчаянные члены стада стали от случая к случаю осторожно забредать на мелководье. Совершенно неожиданно для себя они вдруг обнаружили, что в прибрежной полосе видимо-невидимо самой разнообразной пищи, добыть которую не составляло ровным счетом никакого труда. В теплой воде копошились моллюски и плескалась мелкая рыбешка, в горячих лужах между камнями в изобилии водились рачки и крабы, а в песке приливно-отливной зоны было сколько угодно вкусных жирных червей. Но раковины и крабы на мелководье сравнительно быстро были съедены, и обезьянам в поисках пропитания волей-неволей приходилось все дальше уходить от берега. Темные воды глубоки, а потому мужественные первопроходцы были обречены изо всех сил тянуться во весь свой небольшой рост, чтобы не остаться на бобах. Прямая походка неожиданно сделалась ценным эволюционным приобретением и залогом успеха, да и разгрызать раковины оказалось гораздо удобнее в вертикальном положении, держа руки над водой. С течением времени умные приматы сообразили, что раскалывать неподатливые раковины значительно проще с помощью острых каменных отщепов, а зубы лучше поберечь. Поколения мелькали как в калейдоскопе, и постепенно бипедия стала устойчивым признаком прибрежных обезьян. Само собой разумеется, что технология обработки камня тоже не стояла на месте.

Такой полуводный образ жизни потянул за собой разнообразные анатомо-физиологические изменения. Прежде всего исчез за ненадобностью обильный волосяной покров, ибо густой мех быстро намокал, что не лучшим образом отражалось на процессах терморегуляции. Вдобавок он мешал плавать, а наши обезьяны довольно скоро сделались неплохими ныряльщиками и пловцами. Но вот на голове волосы сохранились и даже стали пышнее, поскольку хорошо защищали от палящих лучей тропического солнца. Продолжительное пребывание в воде привело к тому, что увеличился слой подкожного жира, надежно предохраняющий тело приматов от переохлаждения.

Конструкция носа тоже подверглась радикальному пересмотру: носовые кости стали уже, а ноздри изменили первоначальное положение и были теперь направлены не вперед, а вниз. Подобное техническое решение является оптимальным для долгого нахождения под водой, сопровождающегося задержкой дыхания.

Детеныши первых акванавтов, вероятнее всего, появлялись на свет здесь же, в прибрежной полосе, и с первых дней своей жизни попадали в воду. С тех пор над планетой неслышно прошелестели тысячелетия, а очертания континентов не единожды изменили свой рисунок, но мы — незадачливые потомки водоплавающих отцов — сумели сберечь многое из бесценного наследия далеких предков. Генетика — упрямая вещь, и мы по-прежнему приходим в этот мир с кучей атавизмов. Мы сохранили счастливую способность держаться на воде в первые месяцы после рождения, умеем замедлять частоту сердечных сокращений на большой глубине и можем при необходимости переключиться на анаэробный тип дыхания. Мировой океан является колыбелью и естественной средой обитания нашего вида ровно в той же мере, что и лесостепной ландшафт в зоне Великого Африканского разлома.

Алистер Харди предложил свою теорию на суд почтеннейшей публики более 50 лет назад, и сегодня большинство специалистов относятся к ней довольно скептически. Беда в том, что в распоряжении ученых нет ни одного материального свидетельства, указывающего на полуводный образ жизни австралопитеков, а последние, как мы знаем, почти единодушно признаются древнейшими предками человека. Едва ли не все африканские окаменелости, извлеченные на свет божий за последние полвека, были найдены к востоку от зоны рифтогенеза, очень далеко от морского побережья. Но кто сказал, что alma mater <Буквально: кормящая мать (лат.) — Ред.> первых гоминид должен быть непременно материковый шельф Индийского океана? С точно таким же успехом на роль инкубатора древних людей может претендовать цепочка великих восточноафриканских озер, протянувшихся с севера на юг на десятки и сотни километров. Будем надеяться, что новые археологические находки позволят со временем как-то прояснить ситуацию.

При всех своих недостатках гипотеза Харди весьма убедительно объясняет некоторые странности нашей с вами физиологии, хотя бы врожденный плавательный рефлекс. А от кого, спрашивается, мы могли унаследовать эту программу, если все без исключения приматы смертельно боятся воды? Версию Харди можно принять и не целиком, а подвергнуть своеобразному усекновению, допустив на минуту, что полуводное существование возникло не в глубокой древности, а на стадии формирования Homo sapiens — анатомически современных людей. Будет обидно, если гипотезу Харди спишут в архив: в ней угадывается некое благородное безумие. Надо бы не спешить, а подождать новых открытий.

Итак, мы вынуждены констатировать, что проблема генезиса бипедии отнюдь не столь проста, как это представляется на первый взгляд.

Ничуть не лучше обстоит дело и с орудийной деятельностью древнейших гоминид, ибо мы не можем с уверенностью сказать, в какой мере они подходили к изготовлению орудий творчески, а в какой — следовали врожденной видовой программе. Конечно, рубила эректуса несколько отличаются от грубо оббитых галек человека умелого, но все же эти отличия не столь велики, чтобы всерьез говорить о глубоком технологическом прорыве. Вплоть до верхнепалеолитической революции, когда люди современного типа превратили технику обработки камня в высокое искусство, каменная индустрия наших предков отмечена печатью поразительного, чудовищного консерватизма. Если сравнить олдувайские гальки и рубила прямоходящего человека с изделиями классических неандертальцев, населявших Европу свыше 50 тысяч лет назад, то заметить сколько-нибудь ощутимый прогресс (особенно непрофессионалу) будет весьма и весьма непросто. А ведь габилисов и неандертальцев разделяет целая геологическая эпоха — никак не менее 2,5 миллиона лет. Как могло получиться, что изменения ползли с черепашьей скоростью и только около 40 тысяч лет назад произошел технологический взрыв? Не наводит ли это на мысль, что и Homo habilis, и Homo erectus, и даже неандерталец изготавливали свои орудия не сознательно, не творчески, а подчиняясь инстинктивной программе?

Вопросы и в самом деле очень сложные, поэтому более подробно мы рассмотрим их в следующей главе, когда речь пойдет о неандертальском человеке. Здесь же отметим только, что умение манипулировать с предметами отнюдь не является исключительной заслугой нашего с вами вида. Многие животные вообще, и человекообразные обезьяны в частности, широко используют орудия в своей повседневной деятельности. Поэтому сегодня антропологи полагают, что отличительной чертой человека следует считать изготовление и применение каменных орудий. Грань весьма зыбкая, особенно когда поближе познакомишься с крайне примитивной технологией Homo habilis. Птицы и млекопитающие зачастую проявляют ничуть не меньше смекалки. Например, африканский стервятник разбивает прочную скорлупу страусиного яйца, метко бросая в него камень, а вот калан (морская выдра), наоборот, использует плоский камень как наковальню. Наловив придонных моллюсков и прихватив камень соответствующей формы, он поднимается на поверхность, ложится на спину, устанавливает камень у себя на груди и разбивает об него твердые раковины.