Пески раскалились, как печь. Девушка задыхалась. Вода в бурдюках и тыквенных флягах сделалась теплой, и Зюлейка никак не могла утолить жажду. Ее сердце сжималось от дурного предчувствия. Девушка не привыкла к непереносимому зною, в Багдаде было гораздо прохладнее. Казалось, здешнее солнце способно воспламенить кожу и волосы, шерсть животных и одежду людей.

Наконец сделали привал. Девушки сели на расстеленные кошмы. Женщина, которую звали Сайда, раздала им лепешки и фрукты. Зюлейка не могла есть и лишь пила воду. В какой-то миг она поймала на себе подозрительный взгляд Сайды и закашлялась, а потом принялась с деланным равнодушием разглядывать дюны, напоминающие то ли купола мечетей, то ли округлые девичьи груди.

Зюлейку не покидала внутренняя дрожь, как бывает, когда подкрадывается опасная болезнь, душу разрывало ощущение пустоты. Она понимала, что осталась совсем одна, если не считать ребенка, который незаметно жил и рос в ней.

На первый взгляд прощание с Касимом, Надией и их детьми далось легко, но теперь Зюлейка начала понимать, что смертельно скучает по дому. Как жить дальше, когда приходится полагаться лишь на себя? Сайда обмолвилась, что их ведут в Хиджаз, в величественный древний город под названием Медина, где когда-то жил пророк Мухаммед, но что с того? Там ее ждет рабство, унижение, позор.

Привал закончился, и Зюлейка снова брела, наблюдая за медленным шествием солнца по бесконечному небу, терпеливо ожидая, когда на землю ляжет печать вечера. Горячий ветер обжигал лицо, слепил глаза, на зубах скрипели твердые, как камушки, песчинки.

Вскоре жара начала спадать, на истомленные зноем пески внезапно опустилась ночь. Только-только перед глазами пылало огромное солнце, западная часть неба была окрашена в шафрановый цвет – и вдруг все погасло. Горизонт заслонил непроницаемый мрак.

Караванщики разложили приготовленный заранее саксаул и зажгли костры. Разбили шатры, и Зюлейка, наконец, смогла прилечь. Она мгновенно заснула, свернувшись калачиком на кошме, и не слышала, как Сайда приподняла полог, выбралась наружу и направилась к хозяину.

Шакур ибн Фейсал сидел на шелковых подушках и покуривал кальян.

– Что тебе? – с недовольным видом произнес он, когда женщина, проскользнула внутрь.

– Одна из девушек нездорова, – мрачно промолвила Сайда, глядя в пол.

– Что с ней?

– Ничего не ест, господин. Несколько раз ее тошнило. Она очень бледна и еле идет.

– Возможно, это от солнца?

– Возможно. А может, и нет.

– Которая?

– Та, что вы купили последней.

Шакур медленно выдохнул ароматный дым. Свел брови, сжал рот. Через его руки прошли многие, и он был готов к любым неожиданностям.

– Эта – самая красивая. Она стоит дороже остальных. Надо узнать, что у нее за недуг. Проверь. Осмотри с головы до ног, вплоть до потаенных мест. Потом придешь и доложишь.

Грубое прикосновение Сайды вырвало Зюлейку из глухой, глубокой темноты сна. Девушка села и испуганно заморгала.

– Иди за мной, – бесстрастно произнесла женщина.

Через четверть часа она приволокла Зюлейку в палатку хозяина и бесцеремонно толкнула на ковер.

– Я все выяснила! Эта дрянь сама во всем призналась, едва я взялась ее осматривать! Она беременна: товар безнадежно испорчен, мой господин!

Шакур разразился бранью.

– Будь проклят лавочник! Ловко меня надул! Продать негодный товар за тридцать дирхемов! Пусть коршуны выклюют его нечестивые глаза, пусть шакалы съедят его печень!

Значит, Касим получил за нее деньги. Теперь понятно, почему тетка так сильно злилась, когда она отказалась от предложения незнакомца! Зюлейка подняла пылающий взор. Свет масляного светильника дрожал в ее зрачках, по высокому лбу и нежным щекам скользили мягкие матовые тени.

– Дядя не виноват. Он ничего не знал.

– Но ты-то знала, тварь! Когда и от кого ты успела забеременеть?!

– Вы никогда не узнаете его имени.

Взбешенный Шакур что есть силы пнул девушку ногой.

Торговец понял, что жестоко ошибся. Как ни была красива Зюлейка, ее нельзя отдавать в гарем. Шакур боялся обманывать постоянных клиентов: они могли отказаться иметь с ним дело. Лучше лишиться невольницы, чем терпеть из-за нее убытки.

Он сказал Сайде:

– Ты сделала свое дело. Иди. Очередь за мной.

Когда женщина ушла, Шакур протянул руку, схватил Зюлейку за волосы, намотал длинные пряди на свой кулак и вкрадчиво произнес:

– Ты не можешь представить, что случается с теми, кто посмел меня обмануть! Верблюд тащит их привязанные за длинную веревку тела по горячему песку, и им остается только смотреть в пустынное небо и чувствовать на себе взгляд смерти. Но с тобой я поступлю по-другому.

Торговец бросил девушку на кошму. Одной рукой он зажал ей рот, другой принялся шарить по телу. Зюлейку объял ужас, ей казалось, будто по ее коже ползают пауки и змеи. Вот что чувствует женщина, когда мужчина пытается взять ее силой! Девушка вырывалась, изворачивалась, кусалась. Распаленный грубым желанием, разгневанный ее непокорностью Шакур принялся жестоко избивать, а потом и душить пленницу. Он сжимал горло девушки до тех пор, пока она не начала хрипеть, а после потеряла сознание.

Слуги Шакура перетащили Зюлейку через соседний бархан и небрежно швырнули на песок. Не было нужды закапывать тело: могильщики пустыни, шакалы и коршуны, знают свою работу. От плоти не останется и следа, а кости занесет песком.

Девушка лежала на спине. В бледном сиянии звезд ее лицо казалось вырезанным из кости, волосы разметались по темному песку. Прошло много времени, Прежде чем она пришла в себя. Над пустыней плыла похожая на огромную жемчужину луна, плыла, заливая пески серебристым светом. Горизонт тонул во тьме, даль не имела ни очертаний, ни границ; было невозможно определить, куда нужно двигаться. До слуха не долетало ни единого звука. Пустыня молчала. Зюлейка с трудом подняла голову и осмотрелась. Никого и ничего!

Девушка встала на четвереньки. Руки подламывались, нестерпимо болела шея, тело было тяжелым, как камень. Она поползла по песку, а вскоре смогла подняться на ноги. Нужно идти, идти вперед. Иначе – смерть!

Незаметно наступило утро. Зюлейка продолжала брести. В волосы набился песок, в горле пересохло, она ощущала себя обожженной и ослепленной безжалостным солнцем. Здесь, в пустыне, казалось, не было времени, пространство выглядело безжизненным и бесконечным. Девушка быстро выбилась из сил. Зюлейка начала понимать, что ее ждет ужасная, медленная, беспощадная смерть. Каждый шаг давался с трудом; девушке казалось, что подошвы сандалий прилипают к песку, точно это не песок, а смола. Однообразие пейзажа сводило с ума: чудилось, будто на свете не существует ничего, кроме пустыни.

Постепенно усталость достигла предела и Зюлейка начала останавливаться через каждый шаг. Она не смела присесть, ибо знала, что потом просто не сможет подняться. Опереться было не на что, прислониться – не к чему. Невыносимо хотелось пить. Наверное, ее ребенок тоже страдает от жажды! Жив ли он? Зюлейка приложила руку к животу, но ничего не почувствовала. Оставалось верить, что он – там, что его не коснулись страдания, которые выпали на ее долю.

Меж песчаных волн плыла таинственная тишина, солнце светило тускло, словно пробивалось сквозь туманную дымку. Постепенно горизонт заволокла темнота, и послышались странные звуки. Это пела пустыня. Живя в Багдаде, Зюлейка кое-что слышала о песчаных бурях, однако все эти рассказы больше походили на сказки. На базаре болтали, что сокрушительный ветер пустыни, страшный самум,[13] сметает города и точит гранит, что он с легкостью поглощает целые караваны, что перед бурей безмолвие пустыни нарушают дикие голоса джиннов.

К счастью, Зюлейка была способна отличить правду от вымысла. Девушка знала: если поблизости нет укрытия, нужно лечь на песок и накрыться плащом, в противном случае несчастного путника ждет жестокая смерть от удушья. Она слышала приближающийся рев и свист бури, сеявшей песчинки, словно семена, семена из которых никогда ничего не вырастет. Минуты казались тяжелыми и неподвижными, как камни. Зюлейка в отчаянии смотрела на волнообразную поверхность барханов. Что делать?! Где спрятаться, чем укрыться? Из всей одежды на ней осталась только изорванная полотняная рубашка.