В ответ ему было обещано, что, если сдержит клятву, быть ему ландмейстером вместо Грюнингена, который продолжал воевать на южных рубежах с литвой и земиголой. А потом — и гроссмейстером всего ордена. Эту клятву принимали легат нового римского папы Целестина и многие ливонские епископы. Вместе с легатом в Ригу приехал некий таинственный магистр. Он был смугл, черноволос, не имел ни бороды, ни усов, носил французское имя Мари де Сен-Клер, и ему воздавались особенные почести, а когда сей человек благословил Андреаса, прикоснувшись острием своего меча к его плечу, все стали пылко поздравлять Вельвена, уверяя его, что теперь уж он точно одолеет Александра.

Позднее, когда Сен-Клер уехал из Риги, вицемейстер в разговоре с ландмейстером Дитрихом заметил:

— Странные все же эти франки! Ведь Мари — женское имя. К примеру, мы, немцы, не носим женских имен. И еще эти ногти…

— Ничего странного, — усмехнулся фон Грюнинген. — Магистр де Сен-Клер — женщина.

— Какой же орден она возглавляет? — смущенно и озадаченно спросил Вельвен.

— О том ведает только папа римский, — был ответ ландмейстера. — Мы же знаем только одно — эта Французская стерва имеет такие посвящения, какие нам и не снились.

После Рождества в Риге Андреас довольно быстро стал набирать войско для решительного похода на Александра. В феврале он двинулся и пришел в Дарбете. Здесь со своим полком его ожидал Эрих фон Винтерхаузен, которого многие именовали «Эрих Мертвая Голова», потому что с недавних пор он носил на своем шлеме настоящий человеческий череп. А в феврале сюда привели свои отряды из Феллина[112] и Оденпе[113] Йорген фон Кюц-Фортуна и Габриэль фон Тротт. Всего набралось более двенадцати тысяч отборных рыцарей и подчиненных им хорошо вооруженных воинов. А со всех окрестных сел сволокли ополчение из племен эстов, виров, еревы, мохи, нурме и саккалы — всех тех, кого русичи, объединяя, именуют словом «чудь» или «чухна». Этих набралось до двадцати тысяч, а может, и до двадцати пяти, ибо их никто особо не считал — так, на глазок.

Со своими отрядами вновь пришли и датчане — Кнут и Абель, но на сей раз их было не так много, не более трехсот человек. За прошедший год в Данию достаточно было увезено добра из Водландии и Прилужья, и теперь сыновья короля Вальдемара желали просто поучаствовать в окончательном разгроме Александра, стяжать себе славу, потягаться друг с другом, кто храбрее и выносливее.

Тут-то и объявились братья Людвиг и Петер фон дер Хейде с сообщением о падении Плескау. Наглый Александр велел передать им, что отныне все земли к востоку от Дарбете и Оденпе вновь принадлежат русским. Мало того! Сей варвар предупреждал, что лишь в этом году не намерен отвоевывать Дарбете и Оденпе, а как придет время — явится и отвоюет. Разгневавшись, вицемейстер отправил Людвига и Петера назад к Александру с заявлением, что нынешним летом немцы будут пировать не только в Плескау, но и в Ноугарде, Плоскау и в самом Переслау.

Наступил март, и все собравшееся в Дарбете многочисленное воинство, заканчивая последние приготовления, ожидало лишь приказа к выступлению. Но рыцари медлили, пережидали морозное время, чтобы идти на войну, когда станет потеплее. Оттепель наступила в праздник Благовещения, когда русичи по обычаю выпускали на волю птиц. В сей птичий праздник вицемейстер красиво выступил из Дарбете, пуская вокруг себя птиц и приговаривая во весь голос:

— Вот так же я буду освобождать от тел души всех, кто встанет на моем пути!

Наконец он извлек из клетки большого белоснежного голубя и выпустил его со словами:

— А это будет душа самого князя Александра, если только он не присягнет мне и папскому престолу!

В тот день они дошли до небольшой крепостицы Кастер, расположенной на берегу Эмбаха, и на другое утро здесь узнали о том, что князь Александр захватил Изборск, а позавчера вышел со своим войском из Плескау и теперь стоит на берегах речки Пимбах, которая впадает в Пейпус на юго-западе и которую русские называют Пимжей. Между Эмбахом и Пимбахом лежало расстояние в сто миль.

— Что ж, — волновался Андреас фон Вельвен, — стало быть, через несколько дней мы встретимся. И пусть тогда русские запишут себе за ухом, кто должен владеть здешними пространствами. Или как там у них говорится в таких случаях? — спрашивал он у своего оруженосца Йоргена Квадеворта.

— Пусть зарубят себе на носу, — отвечал Йорген, приученный к тому, что его господин обожает поговорки и любит сравнивать благородные немецкие выражения с грубыми русскими.

— Вот именно! Мы всем им отрежем носы и тем самым оставим навсегда заметку.

— Лучше мы отрежем им подбородки вместе с бородами и наделаем из них щеточек для смахивания пыли, — сказал Эрих фон Винтерхаузен. — У меня имеется одна такая с прошлого года, когда мы взяли Эйзенборгс. Многие у меня просили прислать им такие же из этого похода.

— Я предпочел бы иметь такую щетку из бороды самого Александра, — стал мечтать Йорген фон Кюц-Фортуна.

— Не обольщайся, брат, — разочаровал его вице-мейстер. — Вспомни, какая у него она жиденькая. Хотя мы видели его три года назад, перед свадьбой. Может, обженившись, он и в лице приобрел больше мужественности.

Из Кастера они перешли в другую крепостицу, Хаммаст. Здесь вдруг кончилась оттепель, засияло ослепительное весеннее солнце и ударили морозы. В Хаммасте задержались на два дня и получили известие о том, что Александр движется быстрее и уже находится в селении Вебе, которое русские называют Вербное. Теперь два огромных войска разделяло расстояние в пятьдесят миль. При желании они могли встретиться и сойтись хоть завтра. В субботу, двадцать девятого марта, немецкие войска подошли к речке Айбах, именуемой русскими просто Ая. Отсюда на следующий день, в воскресенье, они пошли дальше на сближение с войсками Александра и во второй половине дня вошли в столкновение с передовым отрядом русских в окрестностях селения Мост. Битва была недолгая, но кровопролитная.

Поначалу Андреас подумал, что Александр совсем зарвался и привел сюда столь маленькое войско, но потом, старательно разглядывая участвующих в сражении витязей, узнал тверского воеводу Кербета, давнего знакомого Домаша и главного оруженосца Александра — Савву, но самого Александра тут не было, а стало быть, это были всего лишь дозорные. Но радости они доставили много, когда погиб от тевтонского оружия главный ноугардский военачальник Домаш, а затем были выбиты из седел, изрублены и исколоты Кербет и Савва, которых русским с огромным трудом удалось вытащить и унести с поля боя, истекающих кровью.

Мало кому из них удалось уйти, несколько десятков русичей спаслись бегством от своего позора, плена или погибели. Да и как спаслись-то! Бросились немцы за ними в погоню, а те вдруг за собой следом рассыпали какие-то стальные кованые закорючки, на которых кони напарывались копытами и падали. Передовой отряд, бросившийся вдогонку за русскими негодяями, весь на этих подлых и коварных занозах поспотыкался и попадал, а один добрый воин даже насмерть зашибся. Пришлось прекратить погоню.

И все же тевтоны торжествовали победу. Белый снег, залитый красной кровью, распростертые тела, дымящиеся раны, горестные и растерянные лица мертвецов, гримасы смерти… Все это радовало глаз Андреаса, ибо сам бог войны Тор, один из двенадцати асов, пребывал сейчас рядом с ним, наслаждаясь плодами победы. Подсчет потерь не мог не веселить сердце воина — двадцать немцев против сорока восьми русичей! Стало быть, каждый тевтон, уходя в Валгаллу, забрал с собой и бросил в ад двоих русов с половиною. Если так же получится в главном сражении — быть Вельвену гроссмейстером.

Дарбетский епископ Герман, похожий лицом на орла, отслужил панихиду по погибшим и благодарственный молебен о добром начинании похода. На закате Андреас фон Вельвен обратился к своему рыцарству с пламенной речью. Он сидел на мощном коне, рыжем Фенрире, под ноги которому было брошено истерзанное и бездыханное тело ноугардского воеводы Домаша, ветер трепал полы плаща, звенели доспехи, вицемейстер чувствовал, что выглядит превосходно, и возбуждался собственным голосом: