Сбывается по слову пророка! На посмеяние народам, на поругание всем землям отдам тебя за поклонение ложным идолам!

Но не слышите вы в безумии своем, и не откроются глаза ваши даже тогда, когда хлынут через ваши границы подросшие выкормыши, когда начнут падать под их пулями ваши жены и дети, когда запылают ваши капища, набитые священными полутрупами, когда побегут жрецы ваши прислуживать новым повелителям и новым истуканам!

«Жизнь свята!» – вопите вы. Этим заклинанием хотите отогнать страх смерти. Трусость – подножие вашего кумира, эгоизм – балдахин над ним, маска сострадания – на лице его. Ниц распростерлись вы, не поднять вам глаз, не взглянуть на разгневанный лик Истинного Бога. Ибо жизнь – ненасытный идол. И за поклонение ему ждут вас кары небесные.

Я слушал этого проповедника, и разум мой слабел перед напором его ненависти и убежденности. Как можно остановить таких людей, как погасить в них горечь и злобу, как научить добру и всепрощению? Дорогие радиослушатели – кто из вас возьмется, кто найдет слова, чтобы доказать им, что жизнь – действительно – священна?

Жир капал из бараньей туши, взрывался на раскаленных углях, улетал наверх прозрачными дымками, оседал корочкой на блестящих ребрах. Профессора, аспиранты, студенты – звания и ранги забыты – семенили в очереди к бочонку с пивом, бродили меж расставленных на траве столов. Антон почти никого не знал. Жена-1 знакомила его со своими коллегами каждый год, но ему не по силам было удержать в памяти их имена от пикника до пикника. Кроме того, у него было чувство, что на обзаведение новыми знакомыми эти люди смотрели как на вредную тяготу с тех пор, как им открылась более высокая ступень человеческого общения – создание полезных контактов и связей.

По крайней мере он знал в лицо несколько постоянных членов кафедры и считал, что это дает ему право не обращать внимания на заезжих гастролеров. Те текли и текли через факультет, почти каждый год – новые, съезжались со всей страны и со всего света. Где-то в глубинах отведенных им кабинетов и аудиторий они производили положенные по договору километры устных, письменных, печатных, компьютерных словес, выпивали свою долю коктейлей и исчезали, разбогатев на несколько важных контактов, на две-три строчки в профессорском послужном списке.

Да и о чем ему было говорить с ними? Они все занимались изучением Перевернутой страны, а он тогда, в молодости, знал о ней лишь то, что поезд идет там от границы до границы десять дней, да еще помнил название местечка, из которого его дед уехал много лет назад, еще во время первой Большой войны. (Название запомнить было нетрудно, поскольку дед превратил его в свою фамилию.) Правда, он почти свободно говорил на этом рыкающем, недоступном американской гортани языке. Но стоило ему попытаться пустить его в дело, факультетский народец начинал с укоризненными и недоумевающими улыбками пятиться от него подальше.

Наверное, он потому и подошел тогда к Кэтлин, что она тоже была очень одна. Он увидел ее в дрожащем мареве бараньего костра. Она была большая, пышноволосая и печальная. Антон обогнул двух студентов, вертевших оглоблю с насаженной тушей, и, пока он шел к ней, любовная горошина в его груди дрогнула и начала слегка набухать.

Она посмотрела на него без улыбки и сказала с некоторым вызовом, что ее пригласила подруга, работающая на факультете, и что она заплатила за вход. Он сказал, что вот уж не думал, что он похож на контролера – проверяльщика билетов, да никто их здесь и не проверяет, слава Богу, потому что он и сам здесь на птичьих правах (а про жену промолчал), но что у него тоже уплачено, так что он не намерен упустить свой ломтик баранины.

– Обычно мне нелегко найти общий язык с университетскими, – сказала она. – Они любят разговаривать только о сегодняшнем или вчерашнем. О самом важном – о будущем – с ними невозможно поговорить. Они как дети.

– Зато студенты есть очень милые. Я и про вас сначала подумал, что вы – новая студентка.

– Мне кажется, когда я училась, профессора были другие.

– Говорят, за последние десять лет атмосфера в колледжах очень изменилась. Потакательство студентам стало просто эпидемией. Идут на все, лишь бы завлечь побольше числом. Я читал, что один профессор психиатрии в Нью-Йорке ставил своему курсу зачеты за посещение нудистских пляжей, порнографических кинофильмов, публичных домов. Он называл это практическими занятиями по сексопатологии.

– Вы видите того высокого мужчину с усами? У которого на футболке написано «Суперлингвист»?

– Я его знаю. Это он каждый год заведует пикником. Закупает барана, насаживает его на оглоблю, готовит костер. Он интересно рассказывает о кавказских шашлыках.

– Я попыталась объяснить ему, какой пенсионный план я придумала для себя. И представляете – выяснилось, что он даже не знает, что это такое. А ведь он вдвое старше меня. Как люди могут так жить, не заботясь о будущем?

Она смотрела на гомонящую толпу с кассандровской печалью, словно перед ней были беспечные пассажиры, поднимающиеся на борт «Титаника». Антон почувствовал, что горошина в его груди начинает стремительно раздуваться, что размеры ее летят вверх по плодово-ягодной шкале – вишня, слива, апельсин.

– Я слыхал, – сказал он, – что в Калифорнии появилась компания, страхующая от внезапного снижения пенсий в будущем. Вы знаете, неизвестно, какое правительство придет к власти через двадцать лет. Это могут быть страшные консерваторы, которые отменят пенсии вообще. Компания предлагает очень умеренные расценки.

Лицо Кэтлин начало розоветь на глазах. Она отбежала к мусорной корзине, бросила туда бумажную тарелку так, что помидорные дольки разлетелись с нее веером во все стороны, вернулась к Антону, на ходу доставая записную книжку из сумочки.

– Вы помните название этой компании? Адрес? Что-нибудь известно об их репутации? Это солидная фирма? Судя по описанной вами идее, там сидят очень неглупые люди.

Антон смотрел на нее, слабея от нежности, не веря своим ушам, обмирая от – ох, не спугнуть бы, не разбить невзначай! – от неожиданно приблизившейся вплотную мечты.

– Если вас все это интересует, я могу дать вам довольно много интересных адресов. Ведь я и сам работаю в этом бизнесе. Вообще, расскажите мне, что у вас уже есть. Тогда мне легче будет подобрать недостающее. Медицинская страховка, страховка жизни, от огня, от наводнения – об этом я не спрашиваю. Я вижу, что вы относитесь к своей судьбе серьезно. Это все наверняка есть. Зубоврачебная, автомобильная, от ограбления? Да-да, мне ясно, что главная крепость у вас уже готова, стены построены. Теперь пришла пора возводить башни. Как насчет страховки от случайной беременности? Вы замужем? Нет? Впрочем, это неважно, все мы не ангелы бесплотные и не всегда способны сохранять холодную голову. А как насчет страховки от увольнения, от отравления, от похищения? Да-да, есть уже компании, предлагающие такое. А от нежелательного соседства? Если рядом с вашим домом начнут строить атомный реактор, или завод по производству цианидов, или тюрьму для особо опасных преступников? Сейчас я вам объясню, как это работает.

Университетский пикник катился по заведенной программе, не будучи в силах ни оторвать, ни отвлечь их друг от друга. Им не досталось ни глотка пива, ни поварешки пунша, ни ломтика жареной баранины, ни даже сосиски в булочке. Только бутылка вина, которую Антон в самом начале разговора машинально вытащил из ящика со льдом, помогала им освежать пересохшие языки.

Подруга Кэтлин несколько раз подходила к ней и озабоченно расспрашивала о чем-то, но та только глядела на нее сияющими, непонимающими глазами и мотала головой. Лицо жены-1 проплывало поблизости и беззвучно исчезало в круговороте лиц. Прочь, прочь, оставьте нас в покое, занимайте каюты в своем «Титанике»!

Всю свою жизнь, сколько он себя помнил, Антон воевал с таинственным и главным врагом своим, жившим в Завтра, в После – в следующей неделе, месяце, году. Поначалу у него не было имени. Только клички – Беда, Несчастье, Опасность. И он всегда нападал из будущего. Изобретательность его была неистощима и убийственна. Он налетал то приоткрытым люком в тротуаре, в который семилетний Антон падал и ломал руку, то очередным увольнением отца, то болезнью матери, то переездом в еще более бедный квартал, то просто куском асфальта, брошенным неизвестно кем и содравшим всю бровь над правым глазом, так что она висела на лоскутке кожи отдельно от лица, и когда он добежал до дома, кровь уже струилась по щеке, по рубашке, затекала под ремень брюк.