– Мистер Себеж, мистер Себеж! Гудбай, ауфвидерзеен, счастливый плавать!

Да это же прогрессивные девушки Гудрун и Ингрид! Антон с облегчением помахал им в ответ.

– А где Мелада? Мистер Глухарев сказал нам, что она в командировке, что плывет с вами. Можно, мы скажем гудбай и ей тоже?

– Только недолго. Нам через десять минут отплывать. Она в каюте внизу.

Гудрун и Ингрид поднимаются на борт, волоча за собой сумки. Красота воскресшей из пепла «Вавилонии» ошеломляет их. Они гладят пальцем сияющую медь иллюминаторов, они нюхают свежий лак перил, они перегибаются через поручни трапа, они срывают фуражку с Пабло-Педро и примеряют ее по очереди.

– Какой корабль! Какое совершенство линий! А нельзя и нам поплыть с вами?

Антон отечески улыбается двум шалуньям.

– Как-нибудь в другой раз. Когда мы не будем так спешить, обязательно прокатим вас.

– Дело в том, что сейчас нам как раз по пути. И конечно, мы заплатим за проезд. Нам обязательно нужно попасть в Финляндию.

– Почему бы зам не полететь самолетом? Думаю, это будет в пятьдесят раз быстрее.

– Морем – это так романтично. Кроме того, нам хотелось бы миновать паспортный контроль. Вы ведь знаете – английская бюрократия стала просто невыносимой. Чиновники цепляются к каждой мелочи.

– От души желал бы помочь вам. Если бы «Вавилония» принадлежала мне, вы были бы дорогими гостьями на борту. Но мы все здесь – на службе. Мы выполняем приказы пославшего нас адмирала. И нам категорически запрещено брать пассажиров.

– Жаль. Но ничего не поделаешь. А можно, мы хотя бы подарим вам ручные часы со счетной машинкой? Одна швейцарская фирма попросила нас раздавать их новую марку встреченным знаменитостям. В рекламных целях. А знаменитее вас мы еще никого не встречали. Есть разные размеры, разные покрытия. Вот эти, по-моему, очень хорошо выглядели бы на могучей руке штурмана. Вы позволите примерить?

Рональд любезно подставляет запястье, любуется подарком.

– Вам нравится?

– Немного тяжеловаты. Но в общем красиво. И такой мощный браслет. Словно наручник. А как он расстегивается?

– О, там небольшой секрет. Мы объясним его позже. Вот еще одна модель. Имитация золота. Такими любят щеголять молодые моряки. Вы не откажетесь?

Пабло-Педро пристально всматривается в протянутые ему часы. Потом вдруг прикрывает голову руками и бросается бежать. Он бежит на корму, вскакивает на поручни. И, не сказав ни слова, не оглянувшись, не сняв ни кителя, ни белых брюк, прыгает в воду.

– Он знает, он знает! – смеются прогрессивные немки.

Они кланяются друг другу, кланяются ошарашенным вавилонцам, как цирковые фокусницы после удачного номера. Ингрид достает из сумки черную коробочку с антенной, Гудрун театральным жестом швыряет часы далеко в воду. В тот момент, как часы исчезают под водой, Ингрид щелкает рычажком. Небольшой белопенный конус прорывает поверхность, доносится ватный звук взрыва. Две курортные сирены снова кланяются друг другу и забывшей аплодировать публике.

Пока длится суматоха, пока Рональд с недоумением рассматривает тикающие оковы на своем запястье, пока мокро-мазутный и пристыженный Пабло-Педро взбирается обратно на палубу, Антон находит в себе силы справиться с растерянностью и встретить очередную победу своего закадычного врага с оттенком достоинства. Он даже испытывает некоторое удовлетворение: вот ведь, значит, его сторожевой петушок работает исправно, верно предупреждал его с самого утра. А Горемыкал, словно издеваясь над тупостью проигравшего, останавливает его взгляд на газете, торчащей из открытой сумки непрошеных пассажирок:

«Взрыв филателистического магазина на Коллет-стрит, – гласят заголовки. – Двое раненых. Убытки исчисляются в 50 тысяч фунтов. Разыскиваются две незаконные иммигрантки…»

Беглые сирены наперебой утешают взволнованного Рональда:

– Вам нет никакой нужды волноваться… Взрыватель установлен на восемь часов вечера… А в восемь часов мы переведем его на двенадцать часов вперед… И так будем продолжать переводить вперед каждый день утром и вечером. Главное – не пытайтесь расстегнуть и снять часы своими силами… Взрыватель – вы понимаете?… Без знания кода это невозможно. А код знаем только мы… И в Хельсинки мы снимем часы с вашей руки и расстанемся друзьями… Вы не должны сердиться на нас… У нас не было иного выхода… Вот этот молодой мокрый матрос смотрит на нас так сердито… Ему бы очень хотелось выбросить нас за борт, сдать полиции… Но тогда некому будет перевести стрелки часов вечером… Так что вы уж проследите, чтобы с нами не случилось ничего плохого. Из-за кормы пассажирского лайнера вылетает катер береговой охраны, несется в их сторону.

– Эй, на «Вавилонии»! Мы получили сообщение, что у вас человек упал за борт!

– Он уже спасен, он уже вылез!

Ингрид машет своей пестрой шляпой и смеется. Гудрун присоединяется к ней.

– Все в порядке, констебль, никто не пострадал.

– Но вы только посмотрите на этого мокрого петуха. Сейчас мы будем отмывать его в ванной от нефти.

– Не пора ли дирекции Дуврского порта заняться очисткой воды?

– Мы отплываем через десять минут. Не правда ли, капитан?

Антон смотрит на свою приунывшую команду, на веселящихся девиц, на полицейских в толстых спасательных жилетах, на тикающий будильник на руке Рональда. Со вздохом кивает. Достойно принять поражение, пройти под взглядами к столу, подписать капитуляцию недрогнувшей рукой – что еще остается? Он отдает честь и поднимается в рубку.

Новенький дизель «Вавилонии» послушно наполняет корпус нетерпеливой дрожью.

Однажды мне довелось почти целые сутки ехать на автобусе из Чикаго в Нью-Йорк. Соседкой моей оказалась немолодая женщина, преподающая философию в одном из нью-йоркских университетов. Мы разговорились. Она пыталась объяснить мне разницу между бытом и бытием.

– Быт и бытие присутствуют в каждой секунде нашей жизни одновременно, – говорила она. – Но они отделены друг от друга невидимой гранью. Мы просыпаемся утром, ставим на газ кофейник, колеблемся минуту над банками – с кофеином пить или без? – пробегаем мимо окна, отмечаем, что температура сегодня упала на пять градусов, думаем «надо бы надеть свитер», не успеваем, выходим на крыльцо дома, дверь скрипит – ах, надо бы смазать, да ведь масленка куда-то опять задевалась, отвлекаемся, вспоминаем, что не вынули вчера письма из ящика, достаем, вот счет за телефон, на тридцать долларов выше, чем в прошлом месяце, – откуда? Вздыхаем.

Это быт.

И одновременно с этим, тут же, но в другом измерении, рука всегда держит кофейник, всегда скрипит дверь, мы всегда выходим на крыльцо, всегда над нами склоняется и шумит вечнозеленый дуб, всегда достаем письма из ящика, их солнечная белизна режет глаза, и мы, забывая цифру в телефонном счете, вдруг вздыхаем от счастливой своей причастности – через скрип, через прохладный ветерок, прокравшийся под плащ, через запах скошенной травы на газоне, через теплоту ключа в ладони – бытию.

Когда вы впервые открываете для себя это двуединство жизни, вы испытываете поначалу необыкновенную радость. Как хорошо уметь в любой момент покинуть наскучивший быт! Как хорошо уметь приобщаться вечности без всяких усилий! Бегство из быта в бытие становится вашей любимой игрой. Вам кажется, что в бытии можно спастись от любых повседневных огорчений и бед. Ах, как хорошо никуда не спешить – ведь в бытии невозможно опоздать куда-то, ибо там не бывает ни начал, ни концов. Как хорошо забыть о своих ошибках, просчетах, утратах – ведь в бытии они ничего не значат, ибо там вы бессильны что-то изменить. Как хорошо простить все упреки, оскорбления, обиды, нанесенные вам, – ведь ясно, что вы заведомо ни в чем не виновны, раз уж вы оказались там, где ничего нельзя ни улучшить, ни ухудшить.