– У тебя есть месяц. Решай сама. Но я ничего не хочу знать. Не могу я этого захотеть – хоть ты меня режь.
На десятый день жизни в Хьюстоне он напился. Бар был украшен портретами автогонщиков, вынутых из кабин, их шатало на земле от недостатка скорости, и все посетители у стойки дружно, как на параде, поворачивали головы к телевизору, когда с экрана доносился очередной рев стадиона. Потом он брел по ночным улицам и нес в руке зажженную зажигалку, потому что девушки в коротких кожаных юбках просили у него прикурить чуть не на каждом углу. Потом он сидел на кровати в своем номере, и одна из девушек торопливо раздевалась в углу – видимо, ей казалось, что он вот-вот заснет, а он был ничуть, ни в одном глазу, только ему хотелось прочесть название ее книжки, он и выбрал ее за то, что у нее была книжка в руках, ко она вдруг открыла книжку, которая оказалась коробкой, и вытряхнула из нее на столик кучу предохранительных причиндалов, свернула полученные деньги в рулончик и спрятала их в пластмассовую статуэтку третьего-лишнего, и пошла к нему, неся на растопыренных пальцах резиновый чехольчик – его всегда поражало, насколько мал этот выступ на конце, – неужели они думают, что там достаточно места для всех его молодцов? – но в этот раз ни выступ, ни сам чехольчик не понадобились, потому что третий-лишний не проявлял ни малейшего интереса, как они его ни уговаривали вдвоем, он только мотал головой на мягкой шее и рвался без разрешения исполнять другие свои функции, которые в этот момент казались ему не в пример более важными. Девушка оделась и ушла с гордым и обиженным видом, а неопытный Антон не знал, имеет ли он право попросить назад часть своих денег в такой ситуации.
Он вскочил посреди ночи, разбуженный простой и все примиряющей идеей. Он схватил телефон, набрал номер и стал кричать, не дав жене-1 даже проснуться как следует:
– Я придумал!.. Это же так просто!.. Как нам раньше не пришло в голову… Почему ты – с мистером Моррисоном? Почему не я – с миссис Моррисон? Насколько это проще и быстрее. Она, конечно, не красавица и не первой молодости, но лучше мне отмучиться девять минут, чем тебе – девять месяцев. Что?… Нам наплевать на фаллопиевы трубы. Мои ребята прорвут любую закупорку, любую оборонительную линию, просочатся, если надо, в обход! Ты же их знаешь. Подготовим специальный десантный отряд – и вперед!.. Ты говоришь «нет», даже не дав себе труда обдумать… Это значит, что все разговоры о благотворительности – камуфляж, а тебе просто очень-очень захотелось попробовать цветочной жизни. Ну и как проходит опыление? Мистер Моррисон тобой доволен? Или все же понадобится случка?
Жена-1 обругала его плохим словом и бросила трубку.
Но когда он прилетел обратно, приехала встречать в аэропорт. И от одного вида ее третий-лишний впал в такое волнение, что Антону пришлось побежать к ней и спрятать восставшего хулигана в коротком приветственном объятии, а потом еще усесться на стул и полчаса просидеть в зале ожидания, прежде чем ему было разрешено идти дальше, к автомобилю.
– Бедный, бедный, – говорила жена-1, косясь на него растроганно и насмешливо, – не знает, что ему придется ждать еще дня два… Да, так неудачно совпало… Вчера началось… Да, как видишь… Бедные Моррисоны… Ничего у нас не вышло. Но зато с этим покончено. Пойми, мне нужно было хотя бы попытаться…
Он понимал. Он понимал теперь не только ее, но – как ему казалось – начал догадываться и о секретах третьего-лишнего. Именно тогда у него впервые мелькнуло предположение, что этот его непредсказуемый Ванька-встанька помешан на производстве детей. Что он готов заниматься этим хоть в одиночку, хоть в компании, хоть взаправду, хоть понарошку, хоть с женой, хоть с подругой жены. Но если этого нет, если производство детей по каким-то причинам исключается, этот извращенец готов объявить забастовку в любую минуту!
О, Моррисоны, Моррисоны, с их неисполненной, мучительной мечтой! Зачем они поселились рядом? Зачем прошли в жизни так близко – как айсберг мимо «Титаника» – и задели где-то в невидимой глубине их прочный счастливый мирок? Ибо пробоина осталась, и она сделала бы свое дело, даже если бы не случилась вскоре эта – за кустами цветущего сумаха, в дыму жарившегося барана – встреча с Кэтлин на пикнике.
Вслед за стариками Козулиными из лимузина вылезли двое рабочих в комбинезонах, извлекли длинный рулон. Корреспонденты побросали стаканчики с питьем, ринулись к дверям кафе, на ходу доставая свои фотоаппараты, магнитофоны, авторучки, телекамеры. Рабочие, с рулоном на плечах, прошли по мосткам на борт яхты, опустили его на палубу, начали разворачивать. Нацеленные объективы поймали огромные сияющие глаза и шелковистый лоб рыжего спаниеля – над краем приоткрытой банки – как раз в тот момент, когда рекламный плакат раскатывали по борту «Вавилонии» мягкими малярными роликами на длинных палках.
– Кошачью голову – на левый борт, – распоряжался старый Козулин. – Но ближе к корме. Требования симметрии нам не указ. А миску с телячьими фрикадельками и надписью «Пиргорой» – на крышу рубки. Надо ведь подумать и о тех, кто будет снимать с вертолетов. Кстати, дорогие друзья, отметьте в своих блокнотах: рекламное бюро заверило меня, что эти плакаты выполнены из специального пластика и должны выдержать и бури, и соленые брызги, и палящее солнце. Если оторвется хоть уголок, они вернут мне деньги.
Козулин был похож на старого адмирала, вызванного из ссылки спасти – в который уже раз! – родину от врага. Или завоевать последний заморский остров, без которого империи – не жить. За завтраком он сказал речь:
– Вы все, наверное, знаете, что наше путешествие, еще не успев начаться, стало объектом злобных домыслов, враждебных интриг, шуток на грани клеветы, клеветы за гранью правдоподобия. И в бульварной прессе, и в клубных кулуарах, и на площадках для гольфа кто-то упорно распространяет слухи, будто под прикрытием торговли и рекламы мы собираемся заниматься сбором шпионских сведений. (Интересно знать, о чем? О числе блох у перевернутых кошек?) Или что в консервных банках очень удобно перевозить наркотики и бриллианты. Или что мы намерены заниматься злобной пропагандой, тайно внушая людям, что мир между двумя великими странами так же невозможен, как мир между собакой и кошкой.
Мы не пытаемся даже выяснять, кто распространяет эти слухи. (Наши конкуренты? Политические радикалы? Любители газетных сенсаций?) За долгие годы жизни я убедился: клевета, будучи проявлением человеческой порочности, нападает только на проявления человеческой порядочности и достоинства. Гордитесь, когда на вас клевещут! Смело идите вперед – вы на верном пути.
Какова же настоящая цель нашего плавания?
На это так же непросто ответить, как и на вопрос, зачем семьсот лет тому назад Марко Поло отправился из родной Венеции навстречу восходящему солнцу? За наживой, скажете вы? Наживу он мог получить, не покидая Европы, и с гораздо меньшим риском. Он поехал, потому что его мучила стена – стена незнания и непонимания, вечно разделяющая Восток и Запад. Он хотел открыть им глаза друг на друга, а заодно и себе – на весь мир. И он знал, что в этом мире нет более универсального языка, чем язык торговли.
Торговать не считается возвышенным занятием. Во всяком случае, не таким, как убивать. Воин по статусу всегда выше купца. Торг для многих – это спор, конфликт, ссора. И мало кто способен осознать, что рынок – это храм свободы. Недаром во всем мире рынки так нарядны и праздничны. Ибо там и только там предельно свободный покупатель встречается с предельно свободным продавцом и они осуществляют таинство свободного товарообмена. Недаром в английском языке слова «ярмарка», «красивый» и «справедливый» – fair! – синонимы.
Пожелаем же нашему капитану – этому новому Марко Поло, этому миссионеру свободного предпринимательства – благополучно достичь далеких берегов и наглядно показать тамошним жителям, как много они потеряли, разрушив храмы свободы. Пожелаем ему также благополучно вернуться и, может быть, приоткрыть глаза и нам. Может быть, он узнает и расскажет нам, как, отчего, какими путями это самоубийственное наваждение, эта жажда разрушения свободного праздничного рынка может внезапно охватить миллионы людей. Мы видим, что наваждение это расползается по всему миру. И кто знает – не мы ли следующие.
