— Да, я родом из Турции, — я расплылся в улыбке и надел на голову феску. — А что, незаметно?

— Нет, и акцента нет, — затрясла головой старуха.

— Я вообще-то чеченец. Но родился в Турции. С раннего детства мечтал вернуться в родные горы Ичкерии. И как только началась великая освободительная война чеченского народа под руководством нашего героя — блистательного генерала Дудаева — против русского владычества на Кавказе, я примчался туда на белом коне. Участвовал в обороне Грозного в новогоднюю ночь с девяносто четвёртого на девяносто пятый годы. Был ранен, сбежал из полевого госпиталя снова на фронт. Опять был ранен, снова бежал…

Бабка ахнула. Я продолжал широко улыбаться. В надежде, что моя шутка наконец-то будет по достоинству оценена, я продолжал:

— Теперь, имея такой боевой опыт, я стал известным и уважаемым мастером диверсионных акций. Скоро меня командируют в Ирак, помочь братьям-мусульманам в партизанской войне против американских оккупантов. Настя едет со мной.

— Настя тоже едет?.. — едва выговорила старуха сквозь мелкую дрожь на губах.

— Настя! — позвал я её, не отводя своего взгляда от лица старухи. Мне уже не терпелось увидеть и услышать хохот Елены Васильевны над моим шутливым вымыслом.

— Чего? — выглянула из комнаты Настя.

— Ты едешь со мной в Ирак?

— Куда-а-а?..

— Кстати, подскажи, пожалуйста, как правильно пишется, Иран или Ирак? — едва сдерживая смех, я подошёл к Насте поближе.

То, что я услышал в ответ, повергло меня в шоковое состояние. Вернее даже, в предсмертное уныние. Я ожидал чего угодно от Насти — недовольно фыркнет и исчезнет опять в комнате, рассмеётся или просто улыбнётся, хотя бы промолчит. Но такого!..

Выпучив на меня свои глаза, она от изумления разинула рот, показав все свои зубы, и ошарашила меня вопросом:

— Ты не знаешь, что это две совершенно разные страны?!

Выражение лица Насти было таким же, как в то предрассветное утро, когда мы были в Египте — она лежала с глупо открытым ртом, закрытые глаза напрочь лишали её эмоциональной выразительности, а неподвижность настораживала тем, что эта безмятежная тупость навсегда. Неужели это образ моей любимой? Если бы я не узнал в этом лице знакомые черты, я бы испуганно подумал, что со мной лежит девушка с синдромом Дауна.

Стряхнув с себя эти безрадостные воспоминания, я махнул рукой и пошёл во двор разжигать огонь. Несмотря на то, что в воздухе висела мокрая пыль, а земля была обледенелой, мне всё же удалось развести костёр из собранных под навесом сухих веток. Огонь начал весело потрескивать и шипеть. Я выбрал под навесом дрова посуше и помельче и, положив их рядом с костром, стал подкладывать поленья в огонь. В тот момент, когда я возился вокруг костра, случайно повернув голову влево, я краем глаза заметил, что Елена Васильевна направляется ко мне и несёт топор. Я обрадовался, что можно будет порубить крупные поленья для более быстрого приготовления углей. Но едва я развернулся на корточках в её сторону, как увидел над собой занесённый топор и безумные глаза старухи…

— Террорист проклятый!

Инстинктивно я поднял левую руку над головой и хотел было отскочить в сторону, как сразу же почувствовал сильный удар в левое предплечье. Ноги разъехались, и в этот же момент резкая боль пронзила мне пах. Растяжение…

— А-а-а! — заорал я от боли и страха.

Старуха занесла надо мной топор для второго удара…

Каким-то неимоверным усилием я увернулся от падающего мне на голову топора и откатился в сторону.

— Ба, не надо, ба! — раздался крик Насти.

Когда Настя подбежала к бабушке и перехватила у неё рукоятку топора, я уже был на безопасном расстоянии. Выпрямившись на ногах, я стал наблюдать за борьбой двух поколений. Как и следовало ожидать, победила молодость.

— Ба, я же тебе говорила, что он так шутил, — тяжело дышала Настя. — Ты чего, ба?

— Ничего себе шуточки! — возбуждённо возразила Елена Васильевна. — Он тебя в Багдад собирался забрать. А ты видела по телевизору, что там творится?

Настя отшвырнула топор в сторону и направилась ко мне:

— С тобой всё в порядке?

— Похоже, что рука сломана и растяжение в паху, — пожаловался я ей.

— Так тебе и надо, идиот! — со злостью выпалила она. — Доигрался! Всё, туши огонь — уикенд окончен.

Развернувшись ко мне спиной, она быстро пошла в дом. Елена Васильевна, шаркая галошами по мёрзлой земле, поспешила за внучкой.

— Девчонки! Надо бы меня в больницу. Я тяжело раненный! — крикнул я им вслед.

А в ответ была тишина. Костёр недовольно шипел, освещая унылую обстановку вокруг. Я тоже пошёл в дом, придерживая второй рукой сломанную руку. В детстве я перенёс подобную травму, случившуюся в результате падения с балкона второго этажа, когда я увлёкся киданием гнилых яблок в прохожих. Поэтому болевые ощущения мне были знакомы.

Зайдя в дом, я попросил Настю оказать мне первую помощь:

— Ты же всё-таки бывшая медсестра, может, наложишь шину?

Настя собирала мой рюкзак, складывая в него привезённые продукты для несостоявшегося пикника. Лицо её было злым и бледным. Елены Васильевны в комнате не было, она гремела посудой в дачной пристройке около террасы, служившей кухней.

— Причём здесь медсестра? Я же не травматолог, — даже не глядя в мою сторону, сказала Настя.

Я молча сел на стул и стал разглядывать кисть левой руки, пытаясь пошевелить пальцами. Всё оказалось не так уж и плохо — пальцы шевелились. Краснота и опухоль на внешней стороне кисти увеличивались прямо на глазах. По моим предположениям, скоро должна была подняться температура тела.

Молчание Насти было недолгим. Её монолог был безжалостным. Во время её словесной тирады мне казалось, что она собирается морально уничтожить меня. Я был обвинён в том, что её отдых был испорчен, что у неё случился нервный стресс, что у её бабушки от такого переживания может быть инфаркт или инсульт, что о случившемся может узнать Настина мама, которая непременно расскажет об этом всем знакомым, а значит, на работе все будут знать, что адвокат Милкашевская связалась с чеченским террористом, что с этого момента ей опасно быть со мной рядом, что лучше бы она поехала сегодня на дачу со своими подругами, и вообще, она проклинает тот день, когда познакомилась со мной. Эмоциональная речь Насти с театральной жестикуляцией не прекращалась и в машине, когда мы ехали обратно в Москву в НИИ скорой помощи им. Н. В. Склифосовского.

Равнодушие Насти к чужому страданию для меня не было новостью, но я всё же решил попробовать пробить брешь в этой неприступной бетонной стене, за которой должна была прятаться, как я надеялся, частичка взаимности:

— Ты знаешь, Насть, а быть может, это и к лучшему, — перебил я её, когда мы уже шли по коридору приёмного отделения. — Теперь мы вынуждены будем жить вместе. Кто за мной будет ухаживать? Готовить, стирать, убираться…

— Ага, — со злой насмешкой кивнула она.

В приёмном покое при заполнении карты больного дежурная медсестра спросила у меня причину моего травмирования. Зная, что эти данные будут переданы в аналитический отдел московской милиции, говорить правду было нельзя.

— Упал с мотоцикла, — соврал я.

— Как же вы так неаккуратно? — с дежурным состраданием спросила медсестра.

— Забыл, где тормоз, — ответила за меня Настя.

После посещения рентген-кабинета меня укололи в ягодицу и отправили в отделение травматологии, где врач быстро, без расспросов, наложил гипс и выманил у меня сто долларов. Я препирался недолго.

Выйдя на улицу, мы никак не могли поймать такси. Настя, стоя на обочине, продолжала возмущаться, повторяя ранее высказанные тирады. Ноющая боль в сломанной руке и резкие колики в паху превратили меня в глубоко несчастного человека, но далеко не безразличного, и свои телесные страдания я слишком хорошо отличал от нарастающей печали из-за неизбежного расставания с Настей. А это было всё-таки очень тяжёлым ранением в душу. Ведь, как бы то ни было, окунулся я в этот роман с юношеской серьёзностью и страстью. С той лишь разницей, что у меня уже имелся некоторый опыт циничного демагога.