Я лежала, наблюдая за Зеной. Она почесала себе бровь, а когда отняла руку, на лбу осталось пятно сажи. Личико по контрасту с ним казалось очень бледным и каким-то маленьким.

— Зена!

Она встрепенулась:

— Да, мисс?

Поколебавшись, я продолжила:

— Зена, не обижайся на мой вопрос, но у меня не идут из головы слова Дианы. Она рассказывала… ну, что она вызволила тебя из тюрьмы. Это правда?

Она отвернулась к камину и продолжила сгребать в кучку угли, но я заметила, как покраснели ее уши.

— Это называется исправительное заведение. Никакая не тюрьма.

— Ах, исправительное заведение. Но ты и вправду была в заключении. — (Зена молчала.) — Я тебя не укоряю, — поспешно добавила я.

Она тряхнула головой:

— Нет, это я себя не укоряю, теперь…

Произнеси она это тем же тоном при Диане, та, не иначе, дала бы ей пощечину. Зена глядела чуть испуганно, но я сделала виноватое лицо.

— Считаешь меня грубой? Прости. Но дело в том… дело в словах Дианы, как она объяснила, почему тебя вообще сюда взяли. Это верно — то, что она говорила? Или это одна из ее баек? Тебя сюда взяли, оттого что… ты целовала другую девушку?

Зена уронила руки на колени, откинулась на пятки и уставилась в темный камин. Обернулась ко мне, вздохнула.

— В исправительном заведении меня продержали год, когда мне было семнадцать. Место то еще, хотя, если верить разговорам, лучше, чем другие тюрьмы. Начальницей там одна знакомая миссис Летаби по клубу, так она до меня и добралась. Меня туда засадили по доносу одной девушки; мы вместе служили в одном доме в Кентиш-Тауне и были приятельницами. Обе работали горничными.

— Ты работала горничной, до того как сюда попала?

— В услужение меня отдали в десять лет; папа был бедный. Отправили в один дом в Паддингтоне. В четырнадцать я получила место в Кентиш-Тауне. Куда лучшее. Служила я горничной и очень тесно сдружилась с другой служанкой, по имени Агнес. У той был ухажер, и она его бросила, мисс, ради меня. Вот как мы с ней сблизились…

Зена обратила грустный взгляд на свои руки, лежавшие на коленях, и в повисшей тишине меня охватила печаль.

— И эта самая Агнес кому-то проболталась, отчего тебя и отправили в исправительное заведение?

Она помотала головой.

— Нет-нет! Получилось иначе: Агнес отказали от места, потому что ее невзлюбила хозяйка. Она нашла работу в Далвиче, это, как вы знаете, очень далеко от Кентиш-Тауна, но видеться по воскресеньям мы могли и еще посылать друг другу по почте записки и посылки. Но тут… тут к нам поступила другая девушка. Не такая милая, как Агнес, но она уж очень ко мне воспылала. Не иначе, мисс, она была немножко того. Рылась в моих вещах — и, конечно, нашла мои письма и все такое прочее. И пристала: целуй ее! А когда я сказала, что не буду, она пошла к хозяйке и соврала, что будто бы это я заставляла ее меня целовать и еще трогала где не следует. А ведь это она так делала, а вовсе не я! Хозяйка не знала, верить ей или нет, и тогда она показала ей мою коробочку с письмами.

— Ну и ну! Сука, да и только!

Зена кивнула.

— Что и говорить, как есть сука, только раньше у меня язык не поворачивался так ее назвать.

— Хозяйка и послала тебя в исправительное заведение?

— Да, меня обвинили в развращении. И еще хозяйка добилась, чтобы Агнес тоже отказали от места; ее бы, как и меня, отправили в тюрьму, но она стала встречаться с еще одним молодым человеком, очень нехорошим. Теперь она за ним замужем, и, говорят, он обращается с ней хуже некуда.

Зена покачала головой, я тоже.

— Похоже, тебе от женщин изрядно досталось, так ведь?

— А то!

Я подмигнула.

— Иди сюда, давай покурим.

Она подошла к кровати, я достала две сигареты, и мы молча закурили, временами вздыхая и покачивая головой.

Наконец я поймала на себе испытующий взгляд Зены. Она тут же покраснела и отвела глаза.

— Что?

— Ничего, мисс.

— Нет, ты о чем-то думала. — Я улыбнулась. — Скажи о чем.

Она снова затянулась сигаретой, делая это на простонародный манер: сложила пальцы чашечкой вокруг сигареты, так что горящий конец едва не обжигал ладонь.

— Вы небось решите, что я забыла свое место.

— Ну да?

— Да. Но только с самой той поры, как я вас хорошенько рассмотрела, мне до смерти хочется это узнать. — Зена перевела дыхание. — Вы ведь выступали в концертных залах, так? Выступали с Китти Батлер и назывались просто Нэн Кинг. Когда я вас впервые здесь увидела, во мне все перевернулось. Мне в жизни не случалось прислуживать знаменитостям.

Я молча уставилась на кончик сигареты. Это во мне все перевернулось от ее слов: я ожидала совсем другого. Через силу усмехнувшись, я ответила:

— Ну, знаешь, какая уж я сейчас знаменитость. Те дни давно миновали.

— Не так уж давно. Я ведь помню, как видела вас в Кэмден-Тауне и еще раз в «Пекем Паласе». Мы были с Агнес — до чего ж ухохотались! — Голос ее упал: — После этого как раз начались мои беды…

«Пекем Палас» я помнила хорошо, мы с Китти выступали там однажды. Было это в декабре, перед нашим дебютом в «Брите», так что незадолго до начала моих собственных бед.

— Подумать только, ты сидела там с Агнес, а я была на сцене с Китти Батлер…

Видимо, уловив что-то в моем тоне, Зена подняла глаза.

— И вы не виделись с мисс Батлер все это время?.. — Я мотнула головой, на лице Зены выразилось понимание. — Но быть звездой сцены — это ведь что-то особенное?

Я вздохнула.

— Пожалуй. Но… — Тут я подумала о другом. — Не проговорись об этом миссис Летаби. Она… она недолюбливает мюзик-холл.

Зена кивнула.

— Да уж. — На каминной полке пробили часы, Зена поднялась на ноги, затушила окурок и помахала перед ртом, чтобы разогнать запах курева. — Боже, что ж это я! Будет мне на орехи от миссис Хупер.

Она подобрала пустую чашку, поднос и шагнула за ведерком с углем.

Обернулась и снова покраснела.

— Будут еще распоряжения, мисс?

Секунду-другую мы молча смотрели друг на друга.

На лбу у Зены по-прежнему виднелась сажа. Сдвинувшись с места, я вновь ощутила влажное пятно на простынях — оно сделалось еще влажнее. Почти полтора года я чуть ли не каждую ночь трахала Диану. Это действие стало для меня чем-то вроде рукопожатия, не более чем актом вежливости, применимым в отношении кого угодно. Но Зена, если бы я позвала ее в постель, — откликнулась бы она, позволила бы себя целовать?

Этого я не знала. И не позвала ее, а только поблагодарила:

— Спасибо, Зена, пока ничего.

И она, прихватив ведро с углями, ушла.

На подобные затеи мне не хватало духу, тогда.

И я представляла себе, как разъярилась бы Диана.

Как уже было сказано, описанное происходило осенью того же года. Это время и следующие два-три месяца я запомнила очень хорошо, так как они были полны событий: наша связь с Дианой близилась к концу и — как случается, говорят, с больными — ее последние дни протекали в лихорадочном возбуждении. Мария, к примеру, устроила у себя вечеринку. Дикки организовала увеселительную речную прогулку: наняла судно от Чаринг-Кросс до Ричмонда и мы танцевали на палубе до четырех часов утра под оркестр, состоявший из одних девушек. Рождество мы провели в ресторане Кеттнера, в отдельном кабинете ели гуся; Новый год отпраздновали в Кэвендишском клубе; смех и непристойности за нашим столиком звучали так громко, что к нам снова подошла мисс Брюс, дабы напомнить о приличиях.

В январе Диане исполнялось сорок, и приятельницы уговорили ее отметить праздник на Фелисити-Плейс костюмированным балом.

На самом деле празднество по размаху недотягивало до бала. Музыка звучала в исполнении одной-единственной пианистки, с танцами (в столовой, где скатали ковер) тоже было слабовато. Гостей, однако, привлекал отнюдь не вальс. Привлекала репутация Дианы, а также моя. Привлекали вино, угощение, сигареты с розовыми кончиками. Притягивала скандальность.