Я услышала голос хозяйки: «Вы свободны, миссис Хупер»; служанка с поклоном удалилась. По-прежнему не говоря мне ни слова, дама взяла с соседнего стола лампу и стала подниматься по лестнице. Я пошла за ней. Мы миновали этаж, добрались до следующего. Тьма все сгущалась, под конец мои неверные шаги направляло только небольшое пятно света от лампы в руке моей сопроводительницы. По короткому коридору мы приблизились к закрытой двери, дама повернулась и остановилась; одна ее рука легла на дверную панель, другая держала на уровне бедра лампу. Блестящие темные глаза то ли приглашали, то ли бросали вызов. Честно говоря, больше всего она напоминала репродукцию «Свет мира», висевшую над подставкой для зонтов в холле у миссис Милн, но ее жест не остался мною незамеченным. Это был третий порог, который мне предстояло сегодня пересечь, и он вызвал у меня наибольшее смятение. Я ощутила укол не желания, а страха: освещенное снизу лицо хозяйки дома внезапно приняло причудливо-зловещее выражение. Я гадала, какие у нее вкусы и как они сказались на убранстве комнаты, что находится за безмолвной дверью в тихом доме, где слуги настолько нелюбопытны, что это даже любопытно. А вдруг там веревки, вдруг там ножи. Вдруг там свалены в кучу девушки в мужских костюмах, напомаженные головы прилизаны волосок к волоску, шеи залиты кровью.

Дама с улыбкой обернулась. Распахнула дверь. Мы прошли внутрь.

Там оказалась не более чем обычная гостиная. В золе камина тлел огонек, на каминной полке чаша с бурыми лепестками насыщала удушливым ароматом и без того плотный воздух. Высокое окно было наглухо завешено бархатными шторами, у стены напротив стояли два кресла без подлокотников, с горизонтальными перекладинами, между ними бюро. У камина виднелась еще одна дверь, она была открыта, но что находилось за нею, я не видела.

Подойдя к бюро, дама налила себе стакан вина, взяла сигарету с розовым кончиком и зажгла.

Я уже разглядела, что она старше, чем я думала, внешность ее не так хороша, но очень примечательна. Лоб у нее был широкий и бледный — особенно по контрасту с волнистыми черными волосами и густыми темными бровями. Нос очень прямой, губы пухлые (я предположила, что прежде они были еще пухлее). Темно-каряя радужная оболочка глаз в свете прикрученной газовой горелки почти сливалась со зрачками. Когда дама щурилась (а она как раз прищурилась, чтобы лучше меня разглядеть в сизом облаке табачного дыма), вокруг глаз обозначалась сеть морщин, тонких и не очень.

В комнате стояла невыносимая жара. Я расстегнула пуговицу у горла, сняла фуражку, причесала пальцами волосы, а потом вытерла замасленную ладонь о шерстяную материю брюк. Дама не сводила с меня глаз. Наконец она произнесла:

— Вы, наверное, невысокого мнения о моих манерах.

— Почему?

— Привела вас сюда и даже не поинтересовалась, как вас зовут.

Я ответила без колебаний:

— Меня зовут мисс Нэнси Кинг, и, думаю, вы, по крайней мере, могли бы предложить мне сигарету.

Улыбнувшись, дама шагнула ко мне и вложила мне в губы свой окурок, наполовину выкуренный и влажный на конце. Я уловила ее дыхание с запахом табака, слегка отдающее вином, которое она пила.

— Кинг? Король? «Будь ты король восторгов, а я королева мук…» — И добавила другим тоном: — Вы очень красивы, мисс Кинг.

Я затянулась сигаретой, и в голове у меня зашумело, как после стакана шампанского. Я сказала: «Знаю». Тут ее пальцы (перчатки и надетые поверх них кольца она так и не сняла) легли на грудку моего мундира и осторожно, неспешно прошлись по ней, сопровождаемые вздохами. Мои соски под шерстью мундира напряглись и вытянулись, как маленькие сержантики; груди, привыкшие прятаться под корсетом и рубашкой, расправились и запросились наружу. Я чувствовала себя как мужчина, по велению волшебницы превращенный в женщину. Забытая сигарета тлела у меня на губах.

Руки дамы скользнули вниз и остановились во впадине, где запульсировала жаркая кровь. Там лежал свернутый шелковый галстук; когда она ею нащупала, я залилась краской. «Ну вот, опять застыдилась!» сказала она и принялась расстегивать мои пуговицы. Ее рука проникла мне в ширинку, нащупала уголок галстука и потянула. С легким шорохом, извиваясь, как угорь, шелк полез наружу.

Зрелище это было нелепое, словно фокусник на сцене извлекает из кулака, или уха, или женской сумочки платок, и, конечно, дама была слишком умна, чтобы этого не понять. Полностью освободив галстук, она приподняла темную бровь, скривила губы в иронической усмешке и шепнула: «Presto!»[7] Поднесла шелк к губам и посмотрела на меня поверх него.

— Столько обещано, а вышел пшик, — проговорила она. Засмеялась, отступила и указала подбородком на мои брюки, где, само собой, зияла расстегнутая ширинка. — Сними их. — Я заторопилась, путаясь в туфлях и чулках. Сигарета осыпала меня пеплом, и я швырнула ее в камин. — Все нижнее сними, но мундир оставь, — продолжала она. — Вот так хорошо.

У моих ног выросла куча сброшенной одежды. Мундир кончался у бедер, под ним белели в тусклом свете ноги, треугольник волос выглядел совсем черным. Дама не отрываясь наблюдала, но не сходила с места. Только когда я закончила, она подошла к ящику бюро. Когда она обернулась, в руках у нее был какой-то предмет. Это оказался ключ.

— В моей спальне, — она кивком указала на вторую дверь, — ты найдешь сундук, открой его ключом. — Ключ перекочевал в мою ладонь. Он обжег холодом разгоряченную кожу, и я застыла, тупо глядя на него. Дама хлопнула в ладоши. — Presto, — повторила она, на этот раз без улыбки, низким голосом.

Комната за дверью уступала гостиной размерами, но не богатством обстановки; в ней было так же темно и жарко. По одну сторону находилась ширма, за нею стульчак для ночного горшка; по другую — лаковый сервант, черный и глянцевый, как спинка жука. В ногах кровати стоял обещанный сундук; красивый, старинный, из сухого ароматного дерева (розового дерева, как я решила), на четырех звериных лапах, с медными уголками и резьбой, с рельефной крышкой, которая казалась еще рельефней в слабых отсветах камина. Встав на колени, я сунула ключ в замок и, повернув его, ощутила, как подалась внутренняя пружина.

Заметив в углу комнаты что-то движущееся, я обернулась. Там обнаружилось псише, размером в добрую дверь, и в нем отражалась я сама: бледная, с вытаращенными глазами, взбудораженная и любопытная, эдакая Пандора в алом мундире, нарядной фуражке, коротко стриженная и с абсолютно голым задом. Из соседней комнаты не доносилось ни звука. Вернувшись к сундуку, я подняла крышку. Внутри были свалены бутылки и шарфы, веревки и связки бумаг, книги в желтых переплетах. Но в ту минуту я не задержалась на них взглядом, вообще их едва заметила. Потому что поверх груды, на квадратном куске бархата, лежал самый странный, самый непристойный предмет, какой мне до сих пор приходилось видеть.

Это было что-то вроде кожаной сбруи: похоже на пояс, но не совсем пояс; он состоял из широкого ремня с пряжками, дополненного, однако, двумя узкими ремешками, тоже с пряжками. Я было испугалась, приняв все это за лошадиную узду, но тут заметила деталь, которую поддерживали эти ремни и пряжки. Это был кожаный цилиндр немного длиннее ладони, в обхват пальцев. Один конец был закругленный, слегка расширенный, другой плотно сидел на плоском основании, которое, в свою очередь, было соединено медными обручами с поясом и более узкими ремешками.

Короче говоря, это был дилдо. Прежде я ничего подобного не видела, не знала даже, что такие существуют и имеют название. Оставалось предположить, что это оригинальное изделие, придуманное самой хозяйкой.

Вероятно, так же рассудила Ева, когда впервые увидела яблоко.

Но это не помешало ей догадаться о его назначении…

Пока я раздумывала, дама заговорила:

— Надень его. — Она, должно быть, слышала, как открылся сундук. — Надень его и выходи ко мне.

Я немного завозилась с ремнями и пряжками. Медь врезалась в мои белые бедра, но кожа была удивительно мягкая и теплая. Я снова посмотрелась в зеркало. Основание фаллоса выделялось темным клином на треугольнике волос, нижний его конец волнующе толкался в мою плоть. На основании вызывающе торчал сам фаллос, но не под прямым углом, так что я, опустив глаза, замечала прежде всего его пухлую головку с едва заметным швом (стежки крохотные, нить глянцевая), на которой играли красные отсветы камина.