Я недоуменно замигала.

— Простите?

Он окинул улицу взглядом проворным, натренированным и скользким, как хорошо смазанная перчатка, потом снова обратился ко мне:

— Как насчет позабавиться? Есть у тебя куда пойти?

— Не понимаю, о чем вы.

Хотя, честно говоря, я улавливала направление мыслей незнакомца.

Во всяком случае, он решил, что я его дразню. Улыбнувшись, он облизал усы.

— Ах вот как? А я-то думал, все вы, гвардейцы, знаете толк в этих играх…

— Я — нет, — чопорно отозвалась я. — Меня только на прошлой неделе приняли на службу.

Незнакомец снова улыбнулся.

— Зеленый новобранец! Похоже, никогда не занимался этим с другими мужчинами? Такой красивый парнишка?

Я помотала головой.

— Что ж, — он сглотнул, — не приобщишься ли сегодня со мной?

— К чему? — спросила я.

И снова этот быстрый масляный взгляд.

— Дай мне попользоваться твоим славным задиком — или твоими славными губками. Или хотя бы твоей славной белой ручкой — через ширинку. Выбирай на свой вкус, солдат, хватит только дразниться, умоляю. У меня уже отвердело, как ручка метлы, — вот-вот кончу.

Пока длился этот удивительный разговор, мы выглядели со стороны как двое случайных зевак, рассматривавших табачную витрину. Свои непристойные предложения сосед делал той же приглушенной скороговоркой, усы едва поднимались, выпуская слова. Любой наблюдатель решил бы, что мы не имеем друг к другу никакого отношения и каждый погружен в свои мысли.

Подумав об этом, я улыбнулась. И прежним насмешливым тоном спросила:

— И сколько вы мне предложите?

Незнакомец цинично ухмыльнулся, словно ничего другого от меня не ожидал, однако в глазах его мелькнула тень радости — как раз этого он, видимо, и хотел.

— Соверен за отсос или столько же за роберта. — Несомненно, он имел в виду Роберта Браунинга. — Рукой — полгинеи.

Считая шутку завершенной, я приготовилась помотать головой, приподнять фуражку и скрыться. Но незнакомец в нетерпении полуобернулся ко мне, и тут у него на туловище что-то блеснуло. Это была массивная золотая цепочка для часов. Она болталась под полосатой, довольно кричащей жилеткой. Я снова взглянула в лицо незнакомцу (на него падал свет от лампы в окне): его густые волосы и бакенбарды отливали рыжиной. При карих глазах и втянутых щеках, он все же очень походил на Уолтера. Уолтера, с которым лежала, которого целовала Китти.

Эта мысль подействовала на меня странно. Я заговорила, но мне казалось, это слова не мои и произносит их кто-то другой. Я сказала:

— Ладно. Согласен… рукой; за соверен.

На лице незнакомца появилась деловитая мина. Я отошла от витрины; он, как я почувствовала, немного помедлил и последовал за мной. В свой обычный бордель я не собиралась (хотя я очень смутно представляла себе, что намерена предпринять, ясно было одно: уединяться с ним в комнате рискованно, иначе дело может закончиться тем самым робертом), а отправилась в ближайший дворик, где имелся закоулок, который служил шлюхам уборной. Как раз когда мы приблизились, оттуда выходила женщина, промокая юбками промежность; она мне подмигнула. Когда она ушла, я остановилась; вскоре появился мой сопроводитель. Брюки ниже живота он заслонял газетой. Когда он ее отнял, я увидела вздутие размером с добрую бутылку. На мгновение я испугалась, но незнакомец подошел и остановился, глядя выжидающе. Я взялась за его пуговицы, он закрыл глаза.

Я извлекла его член и стала рассматривать. Прежде мне не случалось видеть этот орган вблизи, и, да не обидятся на меня заинтересованные лица, зрелище показалось мне чудовищным. Однако я хорошо понимала его назначение, поскольку наслушалась соответствующих шуточек в мюзик-холле. Обхватив член, я начала его накачивать — неумелой, конечно же, рукой, но парень, похоже, не имел ничего против.

— До чего же толстенный и длиннющий, — проговорила я, помня, что мужчинам нравится в подобных обстоятельствах слушать такие комплименты.

Парень вздохнул и открыл глаза.

— Вот бы ты его поцеловал, — шепнул он. — У тебя такой совершенной формы рот — совсем девичий.

Замедлив ритм, я снова взглянула на его напряженный член. Когда я опускалась на колени, у меня снова было чувство, что это делаю не я, а кто-то другой. Вот он какой, вкус Уолтера, думала я.

Потом я выплюнула семя на мостовую, и парень очень прочувствованно меня поблагодарил.

— Может, — сказал он, застегиваясь, — может, встретимся как-нибудь еще на том же месте?

Я не открывала рта: к горлу подступали слезы. Он протянул мне заслуженный соверен и, чуть поколебавшись, шагнул ближе и поцеловал меня в щеку. Я вздрогнула, он неправильно это истолковал и погрустнел.

— Ну да, вам, юным воинам, это не в удовольствие, так ведь?

Парень произнес это странным тоном; присмотревшись, я заметила, что в его глазах тоже поблескивает влага.

Если раньше меня необычно взбудоражил его пыл, то теперь я глубоко задумалась, видя его переживания. Когда он ушел, я осталась во дворике. Я трепетала, но не от грусти — мне было приятно, и чем дальше, тем больше. Этот мужчина походил на Уолтера; я его ублажила, на странный манер, ради Китти, и испытала при этом отвращение. Но он был все же не Уолтер: тот мог вкушать удовольствие, где ему вздумается. У незнакомца же удовольствие обратилось наконец в своего рода муку; его любовь была любовью столь жестокой и тайной, что удовлетворение он мог получать только с чужим человеком, в таком вот вонючем дворике. Я знала, что это значит — обнажить свое пульсирующее сердце и опасаться, что его слишком громкие биения тебя предадут.

Я приглушала свои сердцебиения, и все же меня предали.

Теперь я точно так же предала другого человека.

Спрятав данный джентльменом соверен, я отправилась на Лестер-сквер.

В своих беззаботных прогулках по Уэст-Энду я обычно сторонилась этого места, а если пересекала его, то быстрым шагом: я не забывала мой первый заход туда с Китти и Уолтером — воспоминания не из тех, которые часто хотелось воскрешать. Но в тот раз я пошла туда намеренно. У памятника Шекспиру я, как прежде, остановилась, обозревая ту же картину. Мне вспомнились слова Уолтера: мы находимся в самом сердце Лондона, и что, по-вашему, заставляет биться это сердце? Разнообразие! В тот день я обвела взглядом площадь и изумилась тому, что сочла всем разнообразием мира, сведенным воедино в этом поразительном месте. Я видела богачей и бедняков, процветающих и убогих, белых и чернокожих — торопившихся бок о бок. Передо мной предстало огромное гармоничное целое, и я была заворожена мыслью, что в нем найдется местечко и для меня, подруги Китти.

Как же изменилось с тех пор мое ощущение этого мира! Я узнала, что лондонская жизнь еще необычней и разнообразней, чем мне казалось прежде, но не все ее гигантское разнообразие открыто взгляду случайного наблюдателя; что не все составляющие части города сочленяются с другими гладко и благополучно, что они задевают, толкают и теснят друг друга; что иные из страха держатся в тени и показываются только тем, кто заведомо их не обидит. И вот, без моего ведома и согласия, меня приметил один из этих таящихся и признал за своего.

Я посмотрела на снующую по сторонам толпу. Тут было три или четыре, а может, пять сотен людей. Сколько из них подобных тому джентльмену, которого я только что ласкала? Задумавшись об этом, я перехватила один, потом другой направленный на меня взгляд.

Быть может, с тех пор как я вернулась в мир юношей, таких взглядов было брошено множество, просто я их не замечала или не понимала, что они означают. Теперь же я, напротив, очень хорошо их поняла… и меня вновь бросило в дрожь, одновременно от удовольствия и от злорадства. Вначале я надела брюки, чтобы избежать мужских взглядов, но теперь, под взглядами этих мужчин, решивших, что я на них похожа, что я такая… я не досадовала, нет, я в некотором роде чувствовала себя отомщенной.

Неделю или две я продолжала бродить, наблюдать и изучать признаки и повадки мира, куда я ненароком попала. Бродить и наблюдать — вот на чем был этот мир сосредоточен; бродишь и показываешь себя, наблюдаешь, пока не встретишь лицо или фигуру, на которых остановится взгляд; тогда кивок, подмигиванье, поворот головы, демонстративный шаг в сторону закоулка или меблированных комнат… Вначале, как было сказано, я не участвовала в этом обмене знаками, но просто их подмечала и ловила на себе бесчисленные пытливые взгляды… иногда ради шутки на них отвечала, но в большинстве случаев с беззаботным видом отводила глаза в сторону. Однако в один прекрасный день мне снова встретился джентльмен, отдаленно похожий на Уолтера. Все, что ему было нужно, — это чтобы я его гладила и шептала в ухо непристойные нежности — требования вполне умеренные. Если я немного поколебалась, он этого не заметил. Я назвала свои условия — тот же соверен — и отвела джентльмена в тот же закоулок, где обслужила его предшественника. Его член показался мне довольно маленьким, но, как в прошлый раз, я похвалила его вид и размеры.