— Тогда… тогда я… да… да… я, — отупело бормотал оберштурмфюрер, сжимая коробочку.

Ночью майор впервые за время пребывания в школе заглянул к Левченко. Денщик принял его визит, как дань своему “высокому” положению. Небрежно развалясь на койке, он грыз зубочистку и сыто щурился.

— А раньше недосуг было, — снисходительным тоном выговорил он. — Правда, я тоже недавно освободился…

— Работа, — полушутливо заметил Соколов, — и у меня и у тебя ее по горло.

— Я вот отдыхаю.

— Ну, ну, не стану тогда мешать, — майор повернулся к выходу, но Левченко вскочил с кровати.

— Подожди! Гордый ты, Сарычев. Садись! — и вытащил из тумбочки бутылку не то французского, не то итальянского вина, со стуком поставил ее на стол. — Обмоем назначение?

— Не буду! Отдохнуть и мне надо… Завтра встретимся.

— Не выйдет: с зарей бегать начну. Теперь, если встречаться, так только по ночам… но для тебя выкрою утречком с полчасика. Захвати бутылку. Хотя ладно, пусть остается, завтра сам принесу.

Утром он стукнул несколько раз кулаком в дверь Соколова и, не получив разрешения, вошел в комнату.

— Спишь?

— Как видишь, — ответил майор, кутаясь в одеяло.

Левченко уселся верхом на стул и проговорил горестно:

— Спишь. А вот скоро круглые сутки во все глаза смотреть будешь.

— Почему?

— Чэпэ! Одно за другим, одно за другим… Крафту из управления звонили. Бокшат говорит, что оберштурмфюрер Зеккель отравился! Цианистый калий принял… Никто в толк взять не может, из-за чего!

И в самом деле многие не могли понять причины самоубийства Эриха Зеккеля. А она — эта причина лежала на столе фон Штауберга.

Оберст метался по кабинету. Вызванные офицеры застыли перед ним и, словно заводные куклы, вращали головами вправо и влево, следя за ним глазами.

— Что это? — гремел фон Штауберг. — Злая, неудачная шутка, провокация, нападение? — он схватил письмо и снова начал читать: “Эрих Зеккель. Загадочное убийство оберста Мюллера непосредственно связано с вашей деятельностью в Риге. Надеюсь, долг офицера СС подскажет вам, как спасти честь мундира. Рейхсфюрер Генрих Гиммлер”. Рейхсфюрер! Рейхсфюрер! — с остервенением скомкав бумагу, фон Штауберг бросил ее в корзину. — Надо быть безмозглым идиотом, чтобы поверить этому! Тупица, не додумался, что рейхсфюрер и понятия не имеет о каком-то оберштурмфюрере! До чего дошло! Мне приходится заниматься делами полиции, СС, СД! Для чего же вы здесь торчите?

Штауберг рухнул в кресло и полузакрыл глаза. Все стояли, боясь шелохнуться. Наконец, устало разомкнув веки, оберст потер ладонью лоб и виски.

— Докладывайте.

— Гер оберст! Служебные собаки следов не обнаружили. Документы и бумаги на месте.

— Коричневая папка?

— В настольном сейфе.

— Зеккеля похороните, — успокоенно приказал Штауберг. — Без лишнего шума похороните.

Как только дверь за последним офицером притворилась, оберст позвонил адъютанту и распорядился:

— Фогель!

Предстоящая беседа с Матильдой Фогель заранее раздражала его. “Начнутся упреки, жалобы, намеки…”

В кабинет, обворожительно улыбаясь, вошла Матильда.

— Я в вашей власти, Альберт, — томно протянула она, бесцеремонно усаживаясь в глубокое мягкое кресло. — Сердце подсказывает мне, что в Берлине, наконец, вспомнили Златокудрую. Так?

— Адмирал помнит о вас, Матильда. Он благодарит вас за успешно выполненное задание, которое вы получали от меня. Адмирал просил передать вам тысячи приветов, — язвительно солгал Штауберг. — Но разговор пойдет не об этом…

— С удовольствием выеду из Риги, — Матильда, щелкнув филигранным запором, открыла сумочку и достала перламутровый портсигар.

— Как вам нравится Россия? — без дипломатии проговорил оберст, награждая собеседницу очаровательной улыбкой. — Когда-то вы признавались, что мечтаете побывать во всех странах мира. Франция, Англия, Америка вам уже знакомы… Теперь адмирал решил показать вам Россию. Вы обоснуетесь в Сибири, в городе Н. Заведете там деловые знакомства и будете ждать указаний.

— Альберт! Но Россия!.. Я мало знаю эту дикую страну!

— Главное — язык. А вы владеете им превосходно. Это — приказ, — жестко заметил Штауберг, чтобы не выслушивать капризов. — Не будем торговаться. Цель, к которой ведет нас фюрер, требует от каждого беспрекословного повиновения. Выполнив задание в России, — обещаю, — вы уедете в Германию!

С деловой стороной было покончено. Штауберг охотно рассказал несколько историй о знакомых Матильде разведчиках, о жизни в Берлине.

— А что будет с моим Сарычевым? — неожиданно поинтересовалась Матильда. — Меня с некоторых пор волнует судьба этого человека. В нем есть что-то сильное…

— Вы правы. Из него выйдет неплохой разведчик. Единственное, что может помешать ему в работе, — шрамы. Лицо разведчика не должно бросаться в глаза.

— Я думаю, что и это он сумеет использовать в своих интересах! Он почувствует, когда необходимо предпринять какой-либо маневр. Знакомясь, я надеялась за неделю обуздать его, но не добилась даже сведений о месте его работы, он ни словом не заикнулся…

— А приглашение в Чернигов?

— Это же “мой город”! — Матильда рассмеялась и легким кивком привычно разметала белокурые локоны. — Он приглашал меня туда после победы. Человек-загадка.

— В Сарычеве я разобрался, — сказал уверенно Штауберг. Такие люди знают цену жизни. При первой же встрече он показал себя не слюнтяем.

Вот почему я принял некоторое участие в его судьбе…

— Мне бы хотелось перед отъездом в Россию встретиться с ним еще раз.

— Попытайтесь. Он теперь довольно часто бывает в Риге.

…Костюм из тонкого английского сукна, ослепительной белизны накрахмаленная рубашка, в манжетах которой сверкали золотые запонки, изысканные манеры аристократа — вот чем выделялся среди пестрых посетителей ресторана “ОУК” высокий красивый молодой блондин с усталым лицом. Сидел он за столиком, заставленным винами, фруктами, холодными закусками, и был далек от всего, что происходило вокруг. Иногда большие выразительные глаза его медленно скользили по многоликой тесной толпе танцующих, не задерживаясь ни на расфранченных девицах, беззастенчиво флиртующих с разомлевшими от их близости отпускными офицерами, ни на сытых и самоуверенных буржуйчиках, что преуспевают на черных рынках Прибалтики и спешат спустить “неустойчивую валюту” в ресторанах Риги.

К столику равнодушного блондина, неловко лавируя среди танцующих, и протискался Левченко, а следом за ним два латыша и немец с длинным во все лицо носом. Левченко бесцеремонно уселся на первый подвернувшийся под руку стул и через весь стол потянулся к бутылке с коньяком.

— Не возражаешь? — не спросил, а пригласил он блондина, скорчившего презрительную гримасу, и налил рюмку. — Я, как говорится, хлопну штрафную… За успех!..

Блондин; ничего не ответив на этот возглас, поприветствовал, как старого приятеля, длинноносого немца, пожал руку низкорослому латышу и все внимание сосредоточил на незнакомце.

— Садитесь! — блондин разглядывал дешевую одежду незнакомца — мягкую рубашку с отложным воротничком, выпущенным поверх шерстяного свитера, спортивного покроя брюки с накладными карманами, огрубевшие сильные руки, что держали гнутую спинку стула, словно штурвальное колесо рыбацкой шхуны.

— Эдгар, может быть, представишь спутника? — немного капризным голосом обратился блондин к вертлявому низкорослому латышу, который, глядя на сервированный стол, заранее предвкушал сытный ужин и обильную выпивку. Левченко уже успел опрокинуть еще рюмку и теперь, следя за танцующими парами, с аппетитом сосал прозрачный ломтик лимона.

— Могу! Жан Атауга. Свой парень, — проговорил Эдгар. — Левченко тоже знает его. Жан, пьем за здоровье Освальда Пургайлиса!

— Выпить за все готов, — откликнулся Левченко, наполняя рюмку. — Атаугу я знаю. Атауга, ты грузчиком на военной машине работал? Да? Спасал ты меня однажды… из кювета вытаскивал.