Работник разведывательного управления расспрашивал майора Соколова о службе в Красной Армии, о причинах, побудивших его согласиться на сотрудничание с германскими властями.

— Я — поклонник силы, — ответил Соколов. — Сильный всегда вызывает во мне чувство глубочайшего уважения и, если хотите, преклонения.

Неслышно в кабинет вошел человек в гражданской одежде и сел у камина, позади майора.

В конце беседы штатский, скрипя лакированными туфлями, приблизился к столу и пристально посмотрел Соколову в лицо.

— Гут! — сказал он после затяжной паузы. — Мы отправим вас по назначению, — и добавил: — С таким лицом можно ходить без оружия. Маска — экстра!

Пустынный двор особняка, где размещалось управление, был обнесен каменной стеной и вымощен брусчаткой, отполированной временем. Узорчатые чугунные ворота, пропуская редкие машины, щелкали железными зубьями фигурных запоров. У проходной с островерхой, как у часовни, крышей стоял грузовик. Короб его был окрашен в черный цвет. Неширокие двери короба, маленькие квадратные окна — по одному с каждой стороны — подчеркивали прямое назначение машины. Это была тюремная “черная Берта”. К ней и направился Соколов.

Из проходной навстречу майору вышел автоматчик в коричневой форме. Пилотка была небрежно сдвинута на ухо, на груди висел автомат. Немец, не отрывая настороженного взгляда от просторной лестницы парадного крыльца, приблизился к Соколову, потом скривился вдруг и закричал по-русски:

— В кузов! Живо!

У центрального входа в управление появился дородный офицер в небрежно расстегнутом френче. Раскачиваясь на толстых ногах, он с неприязнью смотрел и на солдата, и на Соколова.

— Стойте! — потребовал он по-русски. — Я говорю это вам, идущий к машине!

Майор остановился. Офицер (по знакам различия оберст), грузно ступая, приблизился к Соколову и, раскручивая на украшенном перстнями пальце ключ от автомобиля, спросил хрипло:

— Славянин?

— Да, русский.

— Висельник!

Оберст с нескрываемым любопытством ожидал, как будет воспринято его заявление. Но изборожденное шрамами, бородатое лицо военнопленного не изменилось. Коричневые со светлым оттенком глаза смотрели спокойно и твердо.

— Для этого не стоило привозить меня из лагеря.

— Где вас так разукрасили? — проговорил оберст уже более миролюбиво: он уважал смелых людей.

— На войне.

— Вы не многословны. А точнее?

— Я только что дал подробные объяснения.

Оберст, изумленный бесстрашием и достоинством русского, отошел на шаг, осмотрел его с ног до головы и проговорил:

— Мне вы нравитесь. Едете в школу?

— Не знаю…

— Зато знаю я! Передайте привет от фон Штауберга гауптману, начальнику этой школы. Вы познакомитесь с ним, — оберст круто повернулся и стал подниматься по ступеням.

“Фон Штауберг! Так вот, оказывается, с кем довелось встретиться. Это не кайзеровец, но что-то общее роднит его с тем, который впервые показал мне и Кольке Сарычезу прелесть “высокой германской цивилизации”. А гауптман? Не тот ли, что навестил нас на пересыльном пункте в Городище? Неужели через несколько минут состоится еще одна встреча?”

Зарешеченная дверка “черной Берты” приоткрылась. Показалось вытянутое бледное лицо Левченко.

— Сюда, Сарычев, — зашипел он, — давай от греха подальше!

— Мне нечего бояться.

— Ш-ш-ш… — Левченко приложил палец к губам и моментально скрылся в коробе. Майор забрался в кузов, сел на деревянную скамью, укрепленную вдоль борта.

Левченко сбивчиво объяснил:

— Перепутать, Сарычев, могут. Схватят, посадят, припишут что-нибудь, а потом доказывай, что ты не верблюд. Признаться, Сарычев, собачья жизнь. Я, приезжая сюда, стараюсь по возможности на глаза никому не попадаться, в машине отсиживаюсь…

— Что так?

— Спокойней. И основания есть… Видишь ли… Мухтаркина у нас как-то по ошибке расстреляли. Вылез он размяться, а по двору партизан проводили… Ну и его заодно… — он достал из кармана плоскую флягу. Послышалось бульканье. Запахло спиртом. — Выпить хочешь? Зря, помогает… И верно, тебе нельзя: начальству представляться надо. Начальник у нас новый — гауптман. Фигура! Говорят, в Англии шпионил. Деликатные поручения на русском фронте выполнял. Кресты имеет. Да вот за что-то… Но молчок…

В кабину забрался сопровождающий. Чугунные ворота, словно нехотя, со скрежетом растворились. Взревел мотор. “Черная Берта”, включив сирену, помчалась по улицам. Мелькали светлые двух, трех- и четырехэтажные дома под красными черепичными крышами. За Даугавой виднелись серые угрюмые здания с башенками и остроконечными шпилями: старый город сохранял средневековый облик.

Соколов любил этот город у Балтийского моря, полноводную Даугаву, парки, сады, скверы по ее берегам. “Черная Берта” миновала центр Остались позади пригород, Киш-озеро. Шоссе вело на север. Слева, за дюнами, плескались волны залива. Но и они вскоре скрылись за стройными соснами с необычной расцветкой стволов, красноватой. Показались дома.

— Ну вот и Вецаки! — сообщил Левченко. — Те самые, о которых я говорил. Школа в двух местах располагается. Здесь, на побережье, и в Еалдоне, в сорока километрах южнее города. Здесь, в Вецаки, имеется три группы. Первая — саботажная. В ней готовят диверсантов, которых затем забрасывают в тылы Красной Армии с заданием подрывать мосты и железнодорожное полотно, пускать под откос поезда. Во второй группе готовят людей для борьбы с партизанами. Прошедших специальный курс направляют в облавы и на охрану сел и деревень на оккупированной немцами территории. В третьей группе обучают радистов, которые умели бы не только держать связь, но вместе с этим зашифровывать, расшифровывать и передавать секретные донесения. Этих людей придают группам диверсантов и отрядов по борьбе с партизанами. В Балдоне собраны настоящие подонки, поэтому там и более свободный режим. Обучают в Балдоне саботажников-диверсантов…

Машина остановилась. Из будки вышел солдат, переговорил с сопровождающим, заглянул в короб и не спеша скрылся в дежурке.

Во дворе, спрыгнув на песчаную площадку, Соколов, разминая затекшие ноги, несколько раз присел на месте, готовясь к тому, что вот-вот появится “знакомый по лазарету” нарочный фон Штауберга, поднимет руку и крикнет: “Взять! Это русский разведчик!”

На случай провала мысль уже подсказывала выход: “Рядом конвойный. У него выхвачу автомат и, отстреливаясь, отойду к оврагу, в сторону кустарников. Там переберусь через забор… А пока ничем не выдавать волнения…” Майор бегло оглядел широкий двор, здания, пристройки. К машине подошел офицер со стеком в руке. Остановился прямо перед прибывшими и, беззастенчиво разглядывая Соколова, сказал:

— Вы напоминаете мне героя одного из произведений Виктора Гюго.

— Он очень похож на него, господин гауптман, — с готовностью вставил Левченко. — Только тот без бороды. А улыбка — та самая…

— Где вы были ранены? — спросил гауптман, игнорируя реплику Левченко.

— Под Курском, в мае.

— Под Курском?

— Командовал артиллерийским дивизионом восемьдесят четвертого артполка, приданного стрелковой дивизии…

— Командир дивизии?

— Генерал Буров, кажется. Я не интересовался командиром стрелковой дивизии: для этого существуют командиры полков, а я командовал всего лишь дивизионом.

— Вашим полком командовал, не помните, кто? — в тоне гауптмана сквозило не только любопытство.

— Полковник Любимов. На все вопросы я уже дал исчерпывающие ответы. Ваше командование направило меня в распоряжение гауптмана.

— Очень приятно! Гауптман Крафт — это я!

— Оберст фон Штауберг просил передать вам привет. Пользуюсь случаем и передаю.

— Благо-да-р-ю… Вы были когда-нибудь в Германии?

— Не был.

— А я побывал кое-где… Где вы жили до войны?

— В Пелуге, на одном из притоков Волги, — сказав это, Соколов сразу же представил себе затерявшийся в зелени яблоневых садов городок, где он гостил у Николая Сарычева. — Приток тоже называется Пелуга. Небольшой городок районного масштаба. Заводов нет, а вот фруктов много…