Одержимые шпиономанией особисты фиксировали как улики подтянутость и опрятность командарма, его холеные ногти и привычку надевать перчатки, садясь на лошадь, — метки презиравшегося революцией аристократизма. Плюс высокомерие и безапелляционность, подкрепленные неоспоримой успешностью. Все это раздражало, порождало зависть, более того — ненависть. Тухачевский в 1919 году на некоторых сослуживцев производил «впечатление человека бесконечно самовлюбленного, не считающегося ни с чем, чтобы только дойти до своей цели, достигнуть славы и власти, не считаясь с тем, через чьи трупы она его приведет, не заботясь ни о ком, кроме себя»17. У Особого отдела не было недостатка в такого рода компромате на Тухачевского. И все же пока компромат ложился в стол — Тухачевскому «было позволено»
вести себя именно так. «Классово чуждые» вольности он с лихвой компенсировал военно–революционными услугами режиму.
16 июля Тухачевский прибыл в Пензу для организации мобилизационной работы.
«Проведенная в Пензенской губернии мобилизация дала Красной Армии 1 065 офицеров разных родов войск. Из них 465 человек отправились в 1–ю армию, 510 — в Пензенскую пехотную дивизию.
14 августа в результате дополнительной мобилизации в Красную армию было призвано 588 офицеров–артиллеристов и военных инженеров»18.
Примерно такие же показатели были и в других регионах, где проводилась мобилизация офицеров. (Параллельно на территории Восточного фронта повсеместно проводилась и всеобщая мобилизация. Так, 31 июля Тухачевский опубликовал в пензенской газете «Молот» приказ о призыве артиллеристов и кавалеристов, служивших в царской армии.) В целом по стране с лета до конца 1918 года «в советские войска было призвано 22 316 бывших офицеров… В рядах Красной армии числилось 526 офицеров царского Генштаба из них 160 — бывшие генералы»19. Всего же с 12 июля 1918 года по 15 августа 1920 года в Красную армию было призвано 48 409 бывших офицеров, 10 339 военных чиновников20.
В советской историографии (за немногими исключениями) роль бывших царских офицеров в РККА принято было всячески принижать, чтобы не возникло противоречия утверждениям тезису о «ведущей роли партии», «красных командирах — выходцах их народа» и т. п. идеологическим постулатам. Эта коммунистическая «стерилизация»
военно–политической истории тем более абсурдна, что предполагает цензурирование даже Ленина, признававшего необходимость привлечения офицерства:
«Если бы мы не взяли их на службу и не заставили служить нам, мы не могли бы создать армию… И только при помощи их Красная армия смогла одержать те победы, которые она одержала… Без них Красной армии не было бы… Когда без них пробовали создать Красную армию,то получалась партизанщина, разброд, получалось то, что мы имели 10–12 миллионов штыков, но ни одной дивизии, ни одной годной к войне дивизии не было, и мы не способны были миллионами штыков бороться с ничтожной регулярной армией белых»21.
Подавляющее большинство призванных честно служило советской власти, что было с горечью замечено в оппозиционной большевикам среде, лидеры которой понимали:
пока у красных есть боеспособность армия, надежда вернуть Россию на круги своя эфемерна. Лидер кадетов П. Н. Милюков констатировал:
«Вступив по той или другой причине в Красную Армию, военные специалисты, связанные привычной обстановкой строгой военной дисциплины, в большинстве служили Советской власти верно и лишь в редких случаях пользовались своей властью над солдатами для подготовки контрреволюционных выступлений»22.
Всего к концу 1918 года в РККА было призвано более 22 тысяч бывших офицеров и генералов23. К 1920 году среди командного состава РККА бывшие офицеры составляли 92,3% командующих фронтами, 100% начальников штабов фронтов, 91,3% командующих армиями, 97,4% начальников штабов армий, 88,9% начальников дивизий и 97% начальников штабов дивизий24.
Военные специалисты были поставлены под жесткий контроль Политуправления РВС, комиссаров, особых отделов.
Ленин признавался:
«Бывшие офицеры в Красной Армии окружены такой обстановкой, таким громадным напором коммунистов, что большинство из них не в состоянии вырваться из этой сети коммунистической организации и пропаганды, которой мы их окружаем»25.
Создаваемой армии необходима была четкая организационная система, прочные штабы, жесткая иерархия и дисциплина. Еще более ей нужны были профессиональные командиры — кадровые офицеры, имеющие специальное образование и практический опыт. «Поручик–командарм » принялся за дело. Одной из сложнейших проблем, с которой приходилось бороться в новой армии, были ошеломляющие нарушения веками установившейся иерархии. Генералы царской армии могли оказаться — и оказывались — в подчинении у капитанов. Тухачевский, в 1918 году шагнувший из поручиков (лейтенантов) в командармы (должность генеральская), в оценке этой ситуации был безапелляционен, объясняя труднооспоримые удачи 1–й армии «счастливым подбором» командного состава:
«На ответственные посты назначались лица не по своему прежнему стажу, а по способностям. У нас совершенно не стеснялись подчинять генералов подпоручикам»26.
25–летний «нестеснительный» командарм делал комплимент самому себе. Уже в 1921 года он без ложной скромности вспоминал о тогдашних своих успехах:
«1–ая армия не только по номеру, но и на деле шла первой, как в области организационных успехов, так и в деле выявления и создания широкого и смелого маневра гражданской войны.
Формирование Красной Армии, как известно, долгое время носило стихийный характер. Сотни и тысячи отрядов самой разнообразной численности, физиономии, дисциплины и боеспособности, вот внешний вид Красной Армии до осени 1918 года»27.
В это время Тухачевский много теоретизировал, размышлял о методологии «обработки масс», применяя в армии весь набор (впрочем, весьма ограниченный) мер воздействия, уже обкатанных большевистскими идеологами.
Сам Тухачевский идеологом большевизма ни в это время, ни позже не был, его интересовали результат, достижение цели. Впервые в советской военной практике он ввел армейские и дивизионные Военно–революционные трибуналы. И констатировал: вместе с комиссарской, а значит, агитационной работой политотдела, учреждение трибуналов окончательно закрепило «утверждение дисциплины ».
Мобилизация проходила отнюдь не в кабинетных условиях — по всему Поволжью шли бои. Уже 8 июля 1918 года Тухачевский телеграфировал в Москву заместителю председателя Всероссийского бюро военных комиссаров, члену ВЦИКа Н. Н. Кулябко:
«Тщательно подготовленная операция Первой армии закончилась блестяще. Чехословаки разбиты. Сызрань взята с бою»28.
Однако дальнейшее наступление — на Самару, где в то время концентрировались главные силы белогвардейцев и материальная база для ведения войны — не получило развития из–за бунта, неординарного даже для Гражданской войны. Бунт был поднят самим командующим Восточным фронтом М. А. Муравьевым. Эсер, подполковник царской армии, протестуя против жесточайшего подавления в Москве антибольшевистского выступления его товарищей по партии, поднял мятеж. Уехав на пароходе «Межень » в Казань, он собрал отряд из своих приверженцев и прибыл в Симбирск. Выпустил воззвание «Всем рабочим, солдатам, казакам, матросам и анархистам!», где звал к всеобщему восстанию и разрыву Брестского мира, предлагал образовать «Поволжскую республику» во главе с левоэсеровскими лидерами, помириться с чехословаками и, прекратив Гражданскую войну, начать наступление против Германии.
Мятеж вспыхнул, когда заканчивалась подготовка к наступлению на Самару. Тухачевский получил сведения о том, что Муравьев выезжает в Симбирск для личного руководства самарской операцией. Последнее обстоятельство Тухачевского радовало мало, как сам он позднее писал: «Муравьев наглядно увидел бы, что его планы не были точно выполнены, …он мог бы изменить уже законченные приготовления», — приготовления, сделанные фактически вопреки приказам командующего.