9 сентября Молотов послал Риббентропу телефонограмму:

«Я получил Ваше сообщение о том, что германские войска вошли в Варшаву. Пожалуйста, передайте мои поздравления и приветствия правительству Германской Империи.

Молотов»46.

Германский посол в Москве Шуленбург докладывал в министерство иностранных дел Германии:

«…Молотов …просит, чтобы ему как можно более точно сообщили, когда можно рассчитывать на захват Варшавы…»47 В ответ на эту любезность Советский Союз предупредил о необходимости проследить за тем, чтобы германские самолеты, «начиная с сегодняшнего дня, не залетали восточнее линии Белосток— Брест—Литовск—Лемберг(Львов). Советские самолеты начнут сегодня бомбардировать районы восточнее Лемберга»48.

Началась Вторая мировая война.

Текст правительственной ноты от 17 сентября 1939 года, разосланной всем послам и посланникам государств, имеющих дипломатические отношения с СССР, беспрецедентен по цинизму:

«Польско–германская война выявила внутреннюю несостоятельность польского государства… Предоставленная самой себе и оставленная без руководства Польша превратилась в удобное поле для всяких случайностей и неожиданностей, могущих создать угрозу для СССР. Поэтому, будучи доселе нейтральным, Советское правительство не может более относиться к этим фактам безразлично.

Советское правительство не может также безразлично относиться к тому, чтобы единокровные украинцы и белорусы, проживающие на территории Польши, брошенные на произвол судьбы, остались беззащитными.

Ввиду такой обстановки советское правительство отдало распоряжение Главному командованию Красной Армии дать приказ войскам перейти границу и взять под свою защиту жизнь и имущество населения Западной Украины и Западной Белоруссии.

Одновременно советское правительство намерено принять все меры к тому, чтобы вызволить польский народ из злополучной войны, куда он был ввергнут его неразумными руководителями, и дать ему возможность зажить мирной жизнью.

Примите, господин посол, уверение в совершенном к вам почтении.

Народный Комиссар Иностранных дел СССР В. Молотов»49.

27 сентября Риббентроп снова прилетел в Москву и 28 сентября им и Молотовым был подписан новый германосоветский «Договор о дружбе и границе между СССР и Германией». Этот договор официально и юридически закреплял раздел территории Польши между Германией и Советским Союзом, к нему прилагалась соответствующая карта, на которой была указана новая граница, и эту карту подписали Сталин и Риббентроп. А потом был советско–нацистский парад 1939 года в Бресте под руководством С. М. Кривошеина и Г. Гудериана.

Молотов на сессии Верховного Совета осенью 1939 года заявил:

«Известно, что за последние несколько месяцев такие понятия, как «агрессия», «агрессор», получили новое конкретное содержание, приобрели новый смысл… Теперь, если говорить о великих державах Европы, Германия находится в положении государства, стремящегося к скорейшему окончанию войны и к миру, а Англия и Франция, вчера еще ратовавшие против агрессии, стоят за продолжение войны и против заключения мира. Роли, как видите, меняются…

Идеологию гитлеризма, как и всякую другую идеологическую систему, можно признавать или отрицать, это — дело политических взглядов… не только бессмысленно, но и преступно вести такую войну, как война за «уничтожение гитлеризма»»50.

Оказав неоценимую помощь Гитлеру сначала уничтожением практически всей армейской вертикали и деморализацией собственных вооруженных сил, Сталин затем отказался от сопротивления национал–социализму и на идеологическом уровне.

Предельно внятную оценку предтечам упомянутой Молотовым смены ролей дал шеф политической разведки Третьего рейха Вальтер Шелленберг:

«Таким образом, дело маршала Тухачевского явилось подготовительным шагом к сближению между Гитлером и Сталиным. Оно явилось поворотным пунктом, ознаменовавшим решение Гитлера обеспечить свой восточный фронт союзом с Россией на время подготовки к нападению на Запад»51.

Сталин не только прекратил антифашистскую пропаганду внутри страны, через Коминтерн он направил обязательную для выполнения всеми компартиями директиву:

свернуть борьбу против немецкого фашизма. В ней агрессором объявлялся англо–французский империализм, именно против него требовалось направить пропаганду и агитацию всех коммунистических партий.

Вот что писала нацистская газета «Мюнхенер нойсте нахрихтен»:

«С момента заключения этого пакта Германия создала себе свободный тыл. Опыт мировой войны, когда Германия сражалась на нескольких фронтах, на этот раз был учтен. Победоносный поход в Польше, Норвегии, Голландии и Бельгии и, наконец, в Северной Франции был бы значительно более трудным, если бы в свое время не было достигнуто германо–советское соглашение. Благодаря договору успешно развивается германское наступление на западе»52.

А к наступлению на востоке Гитлер теперь мог готовиться не спеша. Подготовившись, фюрер заявил в январе 1941–го:

«Поскольку Россию в любом случае необходимо разгромить, то лучше всего это сделать сейчас, когда русская армия лишена руководителей и плохо подготовлена»53.

И, утверждая план «Барбаросса», подытожил:

«Ныне существует возможность разбить Россию…

Русские вооруженные силы — это глиняный колосс без головы»54.

Это понимали и в Кремле.

«Мы знали, что война не за горами, что мы слабее Германии, что нам придется отступать. Весь вопрос был в том, докуда нам придется отступать — до Смоленска или до Москвы, это перед войной мы обсуждали…»55 — уже после войны признался Молотов.

Беспомощность РККА проявилась в полной мере в позорной советско–финской войне, о которой глухо молчали даже советские учебники истории.

При разборе дела Берии в 1953 года выяснилось, что в 1941 году Сталин, Берия и Молотов обсуждали вопрос о капитуляции. Они договорились между собой отдать немцам Прибалтику, Молдавию и часть других республик 56. Молотов назвал это возможным вторым Брестским договором.

А на Лубянке лежал «План поражения»[ 36 ], написанный перед расстрелом маршалом Тухачевским. На протяжении всего следствия с бесконечными, круглосуточными допросами и очными ставками он все пытался говорить об опасности, которая угрожает СССР после прихода к власти Гитлера.

Тухачевскому дали сутки для написания «признаний».

И он, найдя в себе силы абстрагироваться от лубянского кошмара, нарисовал четкую картину захватнических планов Гитлера и их мотивировок, практически безошибочно определил основные направления наступления вермахта в 1941–м и основные стратегические цели фашистов на каждом из них.

Писал своим обычным, узнаваемым стилем, так контрастирующим с косноязычием стенограмм допросов и машинописных «собственноручных признаний». Графологическая экспертиза «Плана поражения» констатировала:

«Признаки выполнения в необычном состоянии выражены достаточно объемно, но при этом доминирует заинтересованность автора предметом излагаемого материала (курсив мой. — Ю. К.), поэтому дополняются такими признаками, как наличие ретуши, зачеркиваний, исправлений путем дописки или дорисовки отдельных элементов букв, подчеркивания «важных» фрагментов текста. (Авторский текст)»57.

Тухачевский называл векторы движений войск противника, перечислял виды его вооружений и техники, предлагал действенные «рецепты» контрударов, сопоставлял воззрения на оперативную обстановку и результаты военных игр других военачальников, подробно анализируя советский оперативный план…

Почерковедческий анализ выявил и большое количество «вдиктованных фрагментов», нарушающих авторскую структуру излагаемого текста и искажающих ее подлинный смысловой ряд. Вот характерный пример:

«Я предложил… облегчить немцам задачу, путем диверсионновредительской сдачи …укрепленного района. …Если подготовить подрыв ж.д. мостов на Березине и Днепре, то задача поражения будет выполнена еще более решительно… Уборевич и Аппога получили задание иметь, на время войны, в своих железнодорожных частях диверсионные группы подрывников58».