Она снова нацелила револьвер на его лицо. На этот раз он схватил его и выдернул из ее руки.

– Когда ты ударяешь меня этой штукой, мне становится трудно вести машину.

Он протянул ей револьвер. Она взяла его и положила к себе на колени.

– Мы – шахиды, Палестина. Мы приближаемся к своей гибели, и Халед направляет нас. В семь часов, Палестина. В семь часов.

По дороге между Балансом и Лионом Габриэль выбросил мысли о Лие из головы и стал думать только о своем задании. Инстинктивно он подошел к решению этой проблемы словно перед ним была картина. Он снял лакировку и размыл краски, пока не осталось ничего, кроме фрагментарных линий углем; затем начал выстраивать все снова, накладывая слой за слоем тона и воспроизводя текстуру. На данный момент он не мог определить достоверную идентификацию. Халед – художник или же всего лишь ученик в мастерской самого Старого Мастера – Ясира Арафата? Дал ли ему такой приказ Арафат, чтобы отомстить за ликвидацию его власти и авторитета, или Халед предпринял это по собственной инициативе, чтобы отомстить за смерть отца и деда? Была ли это еще одна битва в войне между двумя народами или просто проявление давно тлевшей вражды между двумя семьями – аль-Халифа и Шамроном-Аллоном? Габриэль подозревал, что это было комбинацией обеих, скрещением одинаковых нужд и целей. Два великих художника сотворили одно произведение – Тициан и Беллини, подумал Габриэль. Пиршество богов.

Правда, дата, когда картина должна быть закончена, оставалась ему не ясна. В одном он был уверен: работа заняла несколько лет и было пролито много крови. Он был введен в заблуждение, и весьма умело. Они все были введены в заблуждение. Обнаруженное в Милане досье было подброшено Халедом, чтобы заманить Габриэля на поиски. Халед оставил цепь ключей к разгадке и завел часы, не дав Габриэлю иного выбора, кроме как следовать по ним. Махмуд Арвиш, Дэвид Киннелл, Мими Феррере – все они были частью замысла. Габриэль увидел их теперь – молчащих и застывших – в виде фигур по краям беллиниевой картины, аллегоричных по своей природе, но играющих вспомогательную роль в главном замысле. А в чем этот главный замысел? Габриэль понимал, что картина не закончена. У Халеда был в запасе еще один удар – более эффектный по количеству крови и огня. И Габриэль должен был как-то в нем выжить. Он был уверен, что ключ к выживанию находится где-то на уже пройденном им пути. И сейчас, мчась на север к Лиону, он видел перед собой не автостраду, а свое задание – каждую минуту, каждое место, каждую встречу, краски, нанесенные на полотно. Он выживет, думал Габриэль, и настанет день, когда он вновь встретится с Халедом на своих условиях. И дверью к нему будет эта женщина, Палестина.

– Прижмись к краю дороги.

Габриэль поступил как было сказано. До центра Лиона оставалось лишь несколько миль. На этот раз всего через две минуты позвонил телефон.

– Выезжай на дорогу, – сказала она. – Мы едем в Шалон. Это…

– Я знаю, где Шалон. Он южнее Дижона.

Габриэль выждал, чтобы в потоке транспорта образовалось свободное место, и помчался по автостраде.

– Не могу понять – ты очень храбрый мужчина или дурак, – сказала она. – Ты же мог уйти от меня в Марселе. Мог себя спасти.

– Это моя жена, – сказал он. – И всегда будет моей женой.

– И ты готов умереть ради нее?

– Ты тоже умрешь ради нее.

– В семь часов?

– Да.

– Почему ты выбрал именно это время? Почему семь часов?

– Ты ничего не знаешь про человека, на которого работаешь, нет? Мне жаль тебя, Палестина. Ты очень глупая женщина. Твой начальник предал тебя, и расплатишься ты.

Она подняла было револьвер, чтобы ударить его, но передумала. Габриэль не сводил глаз с дороги. Дверь приоткрылась.

Они остановились заправиться к югу от Шалона. Габриэль наполнил бак и расплатился деньгами, которые дала ему женщина. Когда он снова сел за руль, она велела ему остановиться у туалетов.

– Я выйду.

– Я подожду.

Она отсутствовала всего с минуту. Габриэль включил скорость, но женщина, достав из сумки свой подключенный к сателлиту телефон, велела ему подождать трогаться с места. Было два часа пятьдесят пять минут.

– Мы поедем в Париж, – сказал он.

– В самом деле?

– Он пошлет нас по одному из двух направлений. Автострада разделяется в Боне. Если мы срежем в этом направлении, то приедем прямо в южные окраины. Или можем держаться восточного направления – из Дижона в Трою, из Трои в Реймс – и тогда приедем в город с северо-востока.

– Похоже, ты все знаешь. А ну скажи, каким путем он велит нам ехать?

Габриэль сделал вид, что подсчитывает по своим часам.

– Он захочет, чтобы мы продолжали ехать, и не захочет, чтобы мы оказались слишком рано у цели. Я ставлю на восточную дорогу. Я считаю, он пошлет нас в Трою и скажет, чтобы мы ждали там инструкций. У него будет из чего выбирать, если он пошлет нас в Трою.

Тут зазвонил телефон. Она молча послушала и отключилась.

– Возвращайся на автостраду.

– Куда мы едем?

– Просто поезжай вперед, – сказала она.

Он попросил разрешения включить радио.

– Конечно, – любезно разрешила она.

Он нажал на кнопку включения, но ничего не произошло. Легкая улыбка появилась на ее губах.

– Красиво разыграно, – сказал Габриэль.

– Благодарю.

– Зачем ты это делаешь?

– Ты, конечно, шутишь.

– Да нет, я вполне серьезен.

– Я ведь Палестина, – сказала она. – И у меня нет выбора.

– Ты ошибаешься. У тебя есть выбор.

– Я понимаю, чем ты занимаешься, – сказала она. – Ты пытаешься сломать меня своими разговорами о смерти и самоубийстве. Ты считаешь, что сможешь заставить меня изменить мои взгляды, можешь заставить меня потерять самообладание.

– Да я и мечтать о таком не могу. Слишком долго мы сражаемся друг с другом. Я знаю, что ты очень храбрая и редко теряешь самообладание. Я просто хочу знать почему, почему ты здесь? Почему не выходишь замуж и не создаешь семью? Почему не живешь своей жизнью?

Снова улыбка – на этот раз насмешливая.

– Евреи, – сказала она. – Вы считаете, что запатентовали боль. Вы считаете, что в ваших руках рынок человеческого страдания. Мой холокост так же реален, как ваш, однако же вы отрицаете мои страдания и избавляете себя от чувства вины. Вы утверждаете, что я сама наношу себе раны.

– Так расскажи мне о себе.

– Мой рассказ – это рассказ об утраченном рае. Мой рассказ – это рассказ о простом народе, которого цивилизованный мир принудил отдать свою землю, чтобы христиане могли искупить свою вину за холокост.

– Нет, нет, – сказал Габриэль. – Мне не нужна лекция пропагандиста. Я хочу услышать рассказ о тебе. Откуда ты?

– Из лагеря, – сказала она и добавила: – Из лагеря в Ливане.

Габриэль потряс головой.

– Я не спрашиваю, где ты родилась или где росла. Я спрашиваю, откуда ты.

– Из Палестины.

– Конечно, ты из Палестины. Из какой ее части?

– С севера.

– Теперь мне ясно насчет Ливана. Ты откуда с севера?

– Из Галилеи.

– Западной? Верхней?

– Из Западной Галилеи.

– Из какой деревни?

– Ее больше не существует.

– Как она называлась?

– Я не имею права…

– У нее было имя?

– Конечно, было.

– Это не Басса?

– Нет.

– Может быть, Зиб?

– Нет.

– Может быть, Сумайрийя?

Она молчала.

– Значит, это была Сумайрийя.

– Да, – сказала она. – Мои родные из Сумайрийи.

– У нас дальний путь до Парижа, Палестина. Расскажи мне о себе.