В результате люди терпели внутренний крах, а зачастую и неудачу в отношениях с внешним миром, но избегали борьбы с этой неустроенностью. Слабым отражением самых глубоких и естественных ощущений жизни, естественной порядочности, автоматической честности, тихого и полного любовного возбуждения представлялся "образ мыслей", производивший впечатление тем большей ложности, чем более плотный душевный панцирь образовывался вокруг собственного естества. Именно такое впечатление производит на фоне сколь угодно сильного ложного пафоса хотя бы совсем небольшое проявление реальной жизни. Мое прочное убеждение заключалось в том, что именно из этой последней искры жизни и черпают силу человеческая лживость и низость, именно она их и питает. Только так и можно объяснить то обстоятельство, что, несмотря на реальную мерзость жизни, столь долго смогла сохраниться идеология человеческой морали и честности, что массы берут ее под защиту. У людей нет возможности прожить свою жизнь так, как хотелось бы, да им и не позволяют сделать это, и поэтому они цепляются за последний проблеск искренности, мерцающий среди лицемерия.

На основе таких размышлений сформировалось мое представление о единстве общественной структуры и структуры характера. Общество формирует человеческие характеры. Характеры во множестве воспроизводят общественную идеологию. Таким образом, они воспроизводят собственное угнетение через отрицательное отношение к жизни во всех ее проявлениях. Это основной механизм так называемой традиции. Я и представления не имел о том значении, которое данное обстоятельство должно было приобрести лет пять спустя для понимания фашистской идеологии. Я не предавался спекуляциям ради политических целей, не конструировал мировоззрения. К позиции, которую я занимал, вело решение любого вопроса, возникавшего в ходе клинической работы. Поэтому больше и не ошеломляло фотографически точное совпадение абсолютных противоречий в моральной идеологии общества с противоречиями в структуре человеческого характера.

Фрейд вообще сделал существование культуры зависимым от существования "культурного" влечения к вытеснению. Я должен был с оговоркой признать его правоту. Современная культура и вправду покоится на вытеснении сексуальности! Но следующий вопрос гласил: зависит ли от этого формирование культуры как таковой? И далее: не покоится ли эта культура, скажем, на подавлении неестественных влечений, возникших как вторичные? Никто еще не говорил о том, что я наблюдал в глубинах человеческой души. Теперь я мог развить эти знания, систематизировав их.

Мнения по всем этим вопросам еще не были высказаны. Вскоре я заметил, что в ходе дискуссий о сексуальности их участники имели в виду нечто другое, чем я. Прегениталъная сексуальность, по их мнению, в общем и целом асоциальна и противоречит естественному ощущению. Но осуждение распространялось и на акт любви. Почему отец воспринимал любовные отношения, в которые вступала его дочь, как осквернение? Не только потому, что он бессознательно ревнив. Это не объясняет жесткость реакции родителя в такой ситуации, реакции, которая может дойти до убийства. Генитальная сексуальность на деле обесценена, унижена. Для обычного мужчины половой акт - акт опустошения или доказательство завоевания. Женщина имеет все основания, чтобы инстинктивно защищаться от этого, и так же отец защищает свою дочь. Сексуальность в таких условиях - нечто совершенно безотрадное. Этим и объясняется все то, что до сих пор написано в мире о низменности и опасности сексуальности. Но такая "сексуальность" - болезненное, искаженное отражение реальной жизни. И это искаженное представление полностью заглушило настоящее счастье любви, желание которого коренится в глубине души каждого человека. Люди утратили ощущение естественной сексуальной жизни. Люди судят о себе подобных по лицу, и правильно делают.

Поэтому спор вокруг вопросов сексуальности, в ходе которого борются за нее или против, бессмыслен и безвыходен. Моралисты могут и должны оказаться правыми. Хорошенькая мордашка оказывается чем-то недопустимым. Современной женщине отвратительна сексуальность мужчины, практиковавшегося в борделе и впитавшего там от проституток отвращение к женщинам вообще. "Трахать" женщину постыдно. Ни одна женщина, способная чувствовать, не хочет допустить, чтобы ее "трахнули".

Такого рода спор осложняет дискуссию и затрудняет борьбу за здоровую жизнь. Это позволяет противникам уклониться от темы. Я говорю не о том, чтобы "трахнуть" женщину, а о любовном объятии с ней, не о том, чтобы помочиться ей во влагалище, а о том, чтобы сделать ее счастливой. Не отличая вторично возникшие противоестественные склонности сексуального характера от глубоко скрытой потребности в любви, присущей каждому человеку, нельзя продвинуться дальше в исследовании рассматриваемых вопросов.

Так развивалась проблема, суть которой можно сформулировать следующим образом: как прийти от принципа к действительности, от естественных законов, которым следуют немногие, к законам, соблюдаемым всеми, массой. Ясно, что индивидуальное решение вопроса не снимает проблему в целом и не учитывает наиболее существенного.

В тогдашней психотерапии была внове постановка вопроса, продиктованная соображениями социального характера. Доступ к социальной проблеме открывался с трех сторон: от профилактики неврозов, от несомненно связанной с ней сексуальной реформы8 и, наконец, от проблемы культуры в самом общем виде.

Бесчисленные жгучие вопросы, вытекавшие из моей работы врача-сексолога, настоятельно побуждали меня выслушать мнение Фрейда. Несмотря на ободряющие слова, которыми он отреагировал во время одной из прошлых бесед на мое намерение открыть консультацию для малообеспеченных по сексуальным вопросам, я не был уверен в его согласии. Атмосфера организации психоаналитиков характеризовалась скрытым напряжением. Я пытался побудить коллег занять четкую позицию, отдавая себе отчет в социальной значимости своей работы и не собираясь делать из этого тайну. До меня дошли первые клеветнические слухи, оскорбительные в сексуальном отношении.

После публикации в "Журнале психоаналитической педагогики" моих статей о необходимости сексуального просвещения детей поползли слухи, будто я заставлял детей наблюдать за половым актом родителей, а во время аналитических сеансов злоупотреблял ситуацией перенесения, вступая в интимные отношения с пациентками, и т. п. Я знал, что это была типичная реакция людей, потерпевших неудачу в половой жизни, и знал, что ничто не может сравниться по степени ненависти с этой реакцией, так как ничто в нашем мире не соизмеримо с этой немой, поистине убийственной причиной человеческих страданий. Ведь даже убийство на войне дает человеку ощущение героического страдания, а здесь остается только страдание. Люди со здоровым ощущением жизни во все времена клеймились, и это клеймо низости из страха и чувства вины выжигали на них носители строгой морали и противоестественных фантазий. В обществе не было ни одной организации, которая взялась бы отстаивать здоровое ощущение жизни. Я пытался при всех условиях перевести дискуссию с личного уровня на профессиональный. Было ясно, в чем заключалась цель этих клеветнических слухов.

Мой доклад о профилактике неврозов состоялся 12 декабря 1929 г. в узком кругу фрейдистов. Эти заседания, которые созывались раз в четыре недели в доме Фрейда, были доступны только активистам Психоаналитического объединения. Все знали о важности того, что там говорилось, и решений, принимавшихся в результате дискуссий. Следовало тщательно обдумать, что стоило говорить. Психоанализ стал движением, охватившим весь мир и вызывавшим жаркие споры. На психоаналитиков ложилась большая ответственность, не позволявшая отделываться полуправдой, и я должен был представить проблему такой, какова она была. Моя сексуально-политическая работа обрела собственные рамки. На собрания, которые я устраивал, стекались тысячи людей, желавшие услышать мое мнение о социальном и сексуальном убожестве в обществе.