Вы, должно быть, замечали, что мы стали хуже говорить и писать. Вчера я обнаружил в Театральном вестнике за текущий год слово «paradógicamente»[27], именно так, с «g», как в слове «gilipollas»[28]. Это не опечатка, не простительная ошибка человека, уставшего печатать на компьютере. Эти чудовищные «g» разбрелись по всему тексту, напечатанному по заказу министерства культуры и посвященному работе Национального классического театра. И, что хуже всего, подписанному женщиной, взвалившей на свои широкие плечи чрезвычайно деликатную задачу постановки великого памятника испанской драматургии — «Дона Хуана Тенорио» Соррильи. После такого пролога я с большой тревогой ждал, когда поднимется занавес. Но спектакль был не так уж плох. Его спасала игра моего друга Хинеса Гарсиа Мильяна, лучшего из молодых актеров на современной испанской сцене. Для меня он навсегда останется Малышом из фильма «Цыган».

Впрочем, мы опять отклонились от темы. Я начал рассуждать о языке. В Испании с каждым годом говорят и пишут все хуже. Это касается не только деревенщин в костюмах от «Хьюго Босс», которых любят приглашать в «Томболу» и малограмотных пустышек из «Автобуса», вечно ревущих над бедами какого-нибудь Пако или Пепы. Девицам такого рода вообще нравится плакать. Наша политическая элита ничем не лучше. Можно понять, почему баскские сепаратисты делают орфографические ошибки в письмах с угрозами. Ведь испанский — отвратительный язык поработителей и оккупантов. Раньше на нем говорили священники-карлисты, а теперь исключительно правые, члены правительства и сам дьявол. Профсоюзные лидеры отдают все силы борьбе за права трудящихся мужчин и женщин, заклейменных проклятьем голодных рабов и рабынь и за всю свою жизнь не успевают прочесть ни одной книги. Не удивительно, что они изъясняются на языке «Лос дель Рио», слегка разбавленном словечками Коротышки Марианико. Президенты автономий и привыкшие выступать на публике политики тоже не в ладу с родным языком и к тому же серьезно полагают, что «Сида» и «Ласарильо с Тормеса» написала зловредная личность по имени Аноним. И все же народ голосует за них каждые четыре года. Каждый делает выбор сообразно собственным убеждениям.

Кому уж точно нельзя прощать ошибки — так это нашему брату журналисту. Колумнистам, репортерам, телеведущим и прочим. Достаточно развернуть газету, включить телевизор или радио, чтобы увидеть, как мы, журналисты, издеваемся над языком, обеспечивающим нам верный кусок хлеба. Что мы творим с подлежащими, сказуемыми и орфографией. В молодости я потешался над спортивными комментаторами, говорившими «madridista»[29] и «Torino»[30]. А сейчас многие комментаторы, например, достойнейший Гаспар Росети, кажутся мне Кастеларом и Ларрой по сравнению с некоторыми обозревателями из разделов культуры. Не говоря уже о более прозаических рубриках. В «Интернасьонале» однажды напечатали статью под названием «Se repite el cuenteo en Florida»[31]. Представьте, что в других областях человеческой деятельности дела обстоят точно так же. Вообразите конструктора, неспособного провести прямую линию, и механика из НАСА, привыкшего забивать шурупы молотком. Музыканта, который водит по струнам пилой, или грабителя, ворвавшегося в банк с бананом в руке.

Раньше в любой редакции был пожилой сеньор с безупречными манерами, в обязанности которого входило чтение того, что написали другие. Этого сеньора, не располагавшего ничем, кроме культуры, знаний и прочитанных книг, называли корректором стиля. Он был последней инстанцией, с которой не спорил ни один редактор. Он был неколебимым авторитетом для репортеров, печатавших на старых «Оливетти», соблюдая элементарные грамматические правила. В моей жизни было двое таких старичков. Один работал в газете «Пуэбло». Вспомнить его имя, я к сожалению, не могу. Другого, со студии «ТВЕ», звали Хорхе Села Трулок. Он приходился братом нобелевскому лауреату Селе и был куда симпатичнее своего знаменитого родственника. Я до сих пор с теплотой вспоминаю наши споры о частях речи, ударениях и значении слов. Мы могли по несколько часов обсуждать, как стоит написать в данном случае: «le mató» или «lo mató»[32]. Захватывающие и невероятно полезные дискуссии. Теперь в редакциях почти не осталось тех замечательных персонажей. Чтобы сократить рабочие места, издатели заменяют их несовершенными компьютерными программами, вроде «Wordperfect» или «Word», бездушными роботами, исправляющими тексты в соответствии с примитивными представлениями их создателей о стиле. Хуже могут быть лишь современные правила стилистики, такие политически корректные, изысканные и новаторские, что диву даешься. Согласно этим правилам, нужно писать carné[33] и sicología[34]. Похоже, их составляли овечки Долли от лингвистики, поклонники Соланы и Маравалля. Тупицы, привыкшие судить о Сервантесе по английскому переводу.

У меня сегодня день монархии. Довольно странно для подобных мне субъектов, не слишком преданных короне. Впрочем, в девять лет я изнывал от платонической влюбленности в Анну Австрийскую с ее алмазными подвесками. В том юном возрасте мое сердце разрывалось от восторга, когда пуританин Фельтон воздал по заслугам английской собаке Бэкингему и отправил его к праотцам ударом ножа. Менее платонические чувства у меня всегда вызывала леди Винтер. Анна Австрийская была создана для прогулок при луне, алмазных подвесок и разговоров о поэте-романтике Беккере, а красота миледи обещала совсем другое. Это о ней писал дон Франсиско де Кеведо: «Та дикая краса, что ждет меня за этою решеткой»…

Однако я отклоняюсь от темы. На самом деле я хотел рассказать вам о книге Фернандо Района, посвященной испанской королеве. Фернандо, также известный как монсиньоре, — заместитель главного редактора развлекательного еженедельника, хотя ему куда больше пошло бы издавать «L’Osservatore Romano». Им как раз не хватает его проницательности и флорентийской тонкости, достойных кардинала эпохи Возрождения. Кроме всего прочего, Фернандо — мой добрый товарищ. И наконец, любая новая книга пробуждает во мне любопытство. Могу сказать вам, что книга Фернандо называется «София: биография королевы», она издана «Мастерской издателей» и несомненно заслуживает вашего внимания. Книга написана сдержанно, в ней почти нет сплетен, зато имеется множество фотографий. Свою героиню Фернандо изображает настоящей королевой и замечательной женщиной. Кроме того, в книге можно найти немало любопытных сведений о королевском доме. Оказывается, граф Лекио, большая шишка, занимает тридцатое место в списке наследников испанского престола и станет королем в том случае, если все обширное королевское семейство в одночасье погибнет, скажем, от эпидемии. Боюсь, в этом случае эпидемия покажется нам меньшим злом.

Я стал искать в книге упоминания о Исабель Сарториус, прекрасной женщине, которую я в глубине души хотел бы видеть своей Анной Австрийской. Мы с Фернандо не раз говорили об этой еще очень молодой даме, с которой я встречался лишь однажды, за столиком кафе «Хихон». Она высока, элегантна, умна и необыкновенно привлекательна. В прежние времена ее назвали бы настоящей сеньорой. Фернандо полагает, что из нее вышла бы безупречная королева, и я с ним полностью согласен. Хотя бы потому, что в разгар травли, которую развязала наша сердечная пресса, Исабель Сарториус и вправду вела себя, как подобает настоящей сеньоре. В наш вульгарный век, когда Ушастик и Леди Ди с мозгами Форреста Гампа сумели настолько дискредитировать монархию, как ни за что не удалось бы Фиделю Кастро на посту главного редактора еженедельника «Ола!», эта прекрасная девушка, заставляющая неровно биться наши с Фернандо сердца, могла бы спасти престиж королевского дома. Женщина до кончиков ресниц, женщина высокого класса с крутыми бедрами, чтобы рожать сыновей. Из нее выйдет настоящая королева, способная подарить дону Фелипе Бурбонскому здоровых, красивых и воспитанных детей. С доном Фелипе мне тоже однажды довелось побеседовать, мне симпатичен — прежде всего потому, что умеет себя держать и выглядит истинным аристократом. Я желаю ему найти подлинную королеву, которая не станет давать поводов газетным сплетникам и сумеет воспитать его отпрысков достойными своего предназначения, не в пример тупым как пробка британским наследникам, безответственным сынкам норвежского короля или младшей крошке из Монако, которая, в отличие от своей старшей сестры, предпочитающей плейбоев и аристократов, так и норовит завести роман с телохранителем.