Изменить ситуацию в пользу штурмующих могло одно: появление на затопленном пространстве внутри Сечи еще нескольких судов, под прикрытием огня которых солдаты-десантники смогут захватывать у запорожцев курень за куренем, строение за строением, проникая в глубь крепости к ее укреплениям и батареям. Однако осуществить этот простой на первый взгляд план было затруднительно. После прорыва противника в Сечь запорожцы, преграждая ему дальнейший путь, подожгли все находившиеся в воде строения. Этой участи избежали лишь постройки у примыкавших к Днепру и Чертомлыку оконечностей вала, поскольку дым, заволакивая запорожские орудия, мешал бы вести из них прицельную стрельбу.

Именно здесь можно было, проскочив внутрь Сечи и оказавшись в стороне от бушевавшего в ней пожара, приступить либо к захвату оставшихся целыми куреней, либо, проникнув, насколько позволяла глубина воды, как можно ближе к незатопленной части Сечи, начать обстрел и штурм крепостного вала с его внутренней стороны. Но для этого нужно было проплыть под самым носом у запорожских батарей, чьи ядра и бомбы причинили бы судам колоссальный ущерб, а добрый десяток казачьих фальконетов-гаковниц, расположенных на валу ниже орудий, картечью в упор смели бы с палуб все живое. Попытка прорыва в Сечь под кинжальным огнем батарей была равносильна самоубийству, и это понимал как командовавший штурмом Сечи полковник Шарф, так и прибывшие Галаган с Яковлевым.

— Полковник, вели судам быстрее плыть к батарее у Чертомлыка! — крикнул Галаган Шарфу, впиваясь глазами в несколько появившихся на глади Чертомлыка темных пятен.

— Кто вы такой, чтобы мной командо... — начал было возмутившийся Шарф, но Яковлев, проследивший за взглядом Галагана и тоже заметивший пока трудно различимые пятна, которых минуту назад не было, тут же заткнул ему рот.

— Выполняйте приказ, полковник! — рявкнул он. — А если вы такой щепетильный, считайте его моим!

Яковлев, как и Галаган, сразу догадался, что появившиеся на Чертомлыке темные пятна не что иное, как приближавшиеся к Запорожью лодки участвовавшего в вылазке в степь отряда сечевиков. Вот он, удачный способ оказаться внутри крепости, избежав смертоносного огня ее орудий — навязать бой вражескому лодочному отряду, смешаться с ним и вместе проплыть мимо батареи.

Как ни торопились русские суда, им удалось настичь лишь последние полторы дюжины запорожских лодок. Несмотря на открытый вражеской батареей ураганный огонь, суда с ходу вклинились в строй лодок, разорвали его. Они не отвечали на редкую теперь стрельбу запорожских орудий, не обращали внимания на мушкетную трескотню с лодок, преследуя одну цель — покуда через прошитые ядрами и развороченные взрывами бомб борта не набралось воды, способной посадить судно на грунт рядом с батареей, как можно глубже проникнуть в Сечь.

Метко посланная бомба разнесла в щепы половину кормы, сноп картечи из фальконета-гаковницы смел за борт группу солдат-десантников, но судно с Галаганом и Яковлевым одним из первых минуло запорожскую батарею и, все сильнее оседая в воду, еще некоторое время по инерции следовало по заданному ему курсу — к полузатопленному куреню, от которого до суши была всего сотня шагов. Перед штурмом Сечи по приказу Яковлева суда для улучшения плавучести и уменьшения осадки были максимально облегчены, и сейчас это сыграло свою роль — судно смогло продержаться на плаву до тех пор, покуда его днище не царапнуло грунт и, плотно сев на дно, остановилось.

— Всем за борт! На штурм барака! Ура-а-а! — раздался голос Шарфа, и он, являя пример подчиненным, первым со шпагой в руке прыгнул с палубы в воду.

— Ура-а-а! — и за ним, как горох, посыпались за борт солдаты, держа над головами мушкеты.

Поддерживаемые огнем пушчонок с носа судна, они двинулись к полузатопленному куреню, с крыши которого тут же была открыта стрельба из мушкетов. Но пушчонка столь щедро посыпала крышу картечью, что сечевики вскоре прекратили огонь, и раздавшийся по другую сторону куреня скрип уключин и плеск воды стали свидетельством, что они покинули его.

— Начало положено, — удовлетворенно проговорил Яковлев. — Теперь нужно быстрей выбираться на сушу и прорываться к батареям, чтобы заткнуть им глотки.

— Дело говоришь, — согласился Галаган. — Пусть Шарф и займется этим, а у нас с тобой есть дела куда важней.

— Важней? Какие?

— Хотя бы обмозговать, как сегодняшней ночью покончить с Сечью. А для этого перво-наперво необходимо оценить обстановку.

— Покончить сегодняшней ночью? Да это немыслимо!

— Почему же?

— Оглянись вокруг. Перед батареей у Чертомлыка потоплены четыре наших судна, остальные повернули назад. Внутрь Сечи прорвалось не больше десятка судов, на каждом перед боем было по семьдесят-восемьдесят солдат. Сколько осталось теперь — не знаю, допустим, пять с половиной — шесть сотен. Значит, с теми, что прорвались раньше нас, наберется около семисот штыков. Сечевиков не меньше, к тому же у них артиллерия, выгодная позиция, они на голову превосходят моих солдат в умении вести бой в одиночку и рассыпном строю. Нам крайне нужна подмога, и чтобы получить ее, следует срочно перебираться на сушу и захватить батарею, мимо которой еще можно проплыть в Сечь. А на это уйдет уйма времени.

— Уйма времени? — рассмеялся Галаган. — Друже, у нас вообще нет времени. Мы для сечевиков, что кость в горле, и они постараются как можно быстрее покончить с нами. Помнишь стрелков с крыши куреня, что уплыли, не приняв боя? Думаешь, они поступили так из-за трусости?

— Нет. Исход боя за курень был предрешен, и они попросту избежали неоправданных потерь.

— Верно. Зачем терять хоть одного казака, когда с противником можно разделаться без всяких жертв со своей стороны? Опасность нашего прорыва перед валом у Чертомлыка исключена — потопленные суда сделали этот участок непригодным для повторной атаки, и тамошняя батарея вплотную займется нами. Прорвавшиеся в Сечь суда и захваченные нами курени будут подожжены раскаленными ядрами и зажигательными бомбами, а когда мы сломя голову бросимся удирать из этой огненной преисподней, шрапнель из фальконетов и пули сечевиков выкосят нас, как косарь траву. И потребуется им для всего этого не больше часа-полутора. Поэтому забудь о всяких штурмах и захватах батарей — мы с тобой пожаловали в гости к Богушу вовсе не для этого.

— А для чего?

— Я уже говорил — покончить с Сечью сегодняшней ночью. Как? Точно так, как мы выманили Богуша на вылазку в степь — хитростью. Кто сейчас в Запорожье? Все приблуды и объявившие себя сечевиками вчерашние посполитые разбрелись загонами по Гетманщине и Украине и грабят все панство подряд — украинское и польское, сторонников Мазепы и Скоропадского. А в Сечи остались истинные родовые запорожцы, у которых родичи и побратимы у обоих гетманов, кто не желает лить кровь ни за русского царя, ни за шведского короля. Они сражаются против нас не потому, что им люб Мазепа или король Карл, а оттого, что мы явились разрушить Сечь, которую каждый запорожец обязан защищать от любого врага. Но половины Сечи уже нет, так стоит ли доводить дело до того, чтобы она исчезла целиком вместе с последними защитниками?

— Хочешь предложить сечевикам прекратить сопротивление? Если бы они желали сдаться, уже сделали бы это. Кстати, твой побратим Сметана уже предпринимал такую попытку.

— Знаю. Но он предлагал сдачу до начала осады Сечи, а мы предлагаем, когда она на грани уничтожения. И еще одно. Князь Меншиков требовал выдачи главарей мятежа, на что истинные запорожцы никогда не пойдут, а мы пообещаем всем сложившим оружие свободу и выход из Сечи, куда они пожелают. А это совсем другие условия сдачи.

— Но кто позволит нам изменить условия, поставленные в письме князя?

— Изменить условия? — округлил глаза Галаган. — Упаси Господь даже от мысли об этом. Но разве нам запрещено проявить смекалку: на словах изменить условия сдачи, выдвинутые их сиятельством, а на деле выполнить их все в точности?

— Предлагаешь обещать сечевикам одно, а делать другое? Я, русский офицер и дворянин, не пойду на заведомую ложь, — гордо заявил Яковлев.