Именно так обстояло дело в его последнем увлечении Мотрей Кочубей. Были ли у него женщины красивее нее? Конечно! Были ли умнее, лучше понимающие искусство, с которыми ему было интереснее проводить время? Да! Испытывал ли он к ней безумную страсть либо сердечную привязанность, которых у него не было прежде? Нет! Так что же заставило его потратить столько времени на ухаживание за ней, разыгрывание из себя пылкого влюбленного, борьбу с другими соискателями ее руки? Только одно — желание доказать прежде всего себе, что он и теперь, на склоне лет, шагает по жизни победителем и может достичь всего, чего пожелает, даже там, где его возможности, казалось бы, исчерпаны.

Пусть соперники в борьбе за Мотрю были моложе, красивее, физически здоровее его, он смог противопоставить им то, в чем намного превосходил их — свой ум, жизненный опыт, понимание тайн человеческой психологии, умение обратить в свою пользу женские слабости. Полвека назад он соблазнял женщин своей молодостью, красотой, убеждая, что по сравнению с ними богатство, чины, должности — ничто, а сейчас утратив обаяние и свежесть молодости, он опять-таки покоряет сердца первых красавиц, доказывая им, что настоящими мужскими достоинствами являются незаурядный ум, несгибаемый характер, сильная воля, а о наличии их служит достигнутое мужчиной в обществе положение, а не отпущенный ему природой юношеский возраст.

Разве не испытываешь гордость за себя, обыгрывая соперников в любой ситуации, какой бы невыгодной для тебя она ни сложилась? А как он торжествовал, презирая своих неудачливых соперников, когда Мотря согласилась отдать ему свою руку, хотя знал, что ее отец не допустит их брака! Как важно понять, что есть время ощущать блаженство от плотской, чувственной любви, а есть время наслаждаться игрой в любовь ума, когда победа над женщиной и соперниками служит твоему самоутверждению и свидетельствует о превосходстве над окружающими!

Поэтому если он, почти семидесятилетний старик, продолжал играть в любовь, почему не заниматься ею по-настоящему молодому, полному сил его племяннику? Ничего опасного для умного мужчины в этом нет, и утром Войнаровскому предстоит узнать о ждущей его скоро неблизкой и опасной дороге.

— Прошу, пани княгиня, — почтительно произнес Галаган, делая шаг в сторону и уступая дорогу идущей ему навстречу Марысе.

— О, пан полковник — истинный кавалер, — улыбнувшись, проворковала Марыся, останавливаясь рядом с Галаганом. — Жаль, что ему пришлось сойти в грязь, но думаю, что предстоящая нам беседа заставит его забыть об этой маленькой неприятности.

— У пани княгини ко мне разговор? В таком случае не лучше ли пройти в мою палатку? Я велю джуре принести вина и поджарить на вертеле мясо подстреленного на вчерашней охоте вепря.

— Я только что покинула ужин у полковника Понятовского и с сожалением вынуждена отказаться от столь заманчивого предложения. У меня к вам обычное пустяшное женское дело, но поскольку мы, женщины, любим из всего делать тайну, я предпочла бы говорить без посторонних. Поэтому не согласились бы вы составить мне компанию в прогулке перед сном?

— С удовольствием.

— Тогда насладимся совместной прогулкой.

— О чем желали говорить со мной, пани княгиня? — поинтересовался Галаган, шагая по дорожке сбоку от Марыси.

— Вы только что упомянули о подстреленном на вчерашней охоте вепре. Именно об охоте, в которой вы отменный знаток, мы и станем разговаривать.

— Об охоте? — удивился Галаган. — Признаюсь, я много слышал о вас, но о вашем увлечении охотой — ни разу.

— Я равнодушна к ней и прошу вас всего лишь разрешить присоединиться к охоте человеку, желающему с вами встретиться и поговорить. Ведь завтра утром вы опять отправляетесь на охоту. Так?

— Да. Кто ваш протеже?

— Увы, пан Игнаций, это не мой протеже, — вздохнула Марыся и, понизив голос, доверительно сказала: — Я лишь исполняю просьбу моего... моего... — буду откровенна с вами! — любовника. А будь моя воля, я этого... протеже... велела бы заковать в кандалы и отправить в Варшаву, чтобы ему там сполна воздали за все злодеяния, совершенные им против Речи Посполитой.

— Весьма своеобразная характеристика, — усмехнулся Галаган. — Видно, вы очень привязаны к своему любовнику, если, желая угодить ему, поступаете вопреки собственной воле. Красивые женщины очень самолюбивы, и я представляю, как для вас унизительно подчиняться чужим, вызывающим ваш внутренний протест, желаниям. Хотите, я помогу вам выбраться из этой неприятной ситуации? Вы обещали любовнику обратиться ко мне — и сделали это. Но разве ваша вина, что вы получили отказ в просьбе? В итоге вы окажетесь чисты и перед любовником, и перед собственной совестью, не совершив противоречащего вашим убеждениям поступка.

— Мое мнение об этом человеке ничего не значит, поскольку вы обязательно пожелаете встретиться, кто бы и что бы о нем ни говорил. Стоит лишь вам услышать имя этого человека, и все сказанное мной о нем потеряет силу.

— Вот как? Вы можете предугадывать мои решения и поступки?

— Только относительно этого человека.

— Пани княгиня, я заинтригован. Ко же этот незнакомец?

— Один из ваших старых друзей, с которым вас прежде многое связывало. Настолько многое, что дружба с ним едва не стоила вам головы.

— В своей жизни я столько раз рисковал головой, что наверняка собьюсь со счета, пытаясь припомнить такие случаи. А вот настоящих друзей, за которых можно было без раздумий отдать жизнь, у меня было не слишком много... особенно в последнее время. А сейчас, после гибели моего побратима полковника Чечеля, не осталось ни одного. Не причисляете ли вы, пани княгиня, или ваш любовник в мои друзья человека, в действительности таковым не являющегося, а лишь выдающего себя за него?

— Пан Игнаций, я не только не знаю и не видела этого человека, но и не хотела бы даже слышать о нем. Вашим другом его считает мой любовник, а я привыкла ему верить. Однако полагаю, что ответить на вопрос, кто действительно является вашим другом, а кто нет, лучше всех можете вы. Итак, встретиться с вами на завтрашней охоте намерен бывший хвастовский полковник Семен Палий.

Галаган остановился так резко, словно перед ним разверзлась бездна. Рывком повернув к себе Марысю, он впился ей в лицо недоверчивым взглядом.

— Кто? Батько Палий? Что общего между вами, польской княгиней, и Палием, лишь несколько дней тому возвратившимся из Сибири?

Марыся кокетливо улыбнулась.

— Я думала, вы догадаетесь об этом сами, пан Игнаций. Поскольку этого не случилось, мне придется посвятить вас в некоторые мои личные дела. Меня и Палия связывает мой любовник гетман Скоропадский. К нему Палий обратился с просьбой устроить встречу с вами, а тот передал ее мне.

— Вы — любовница гетмана Скоропадского? — опешил Галаган. — Конечно, пан Мазепа давно догадывался, что между им и вами есть нечто... личное. Но чтобы вы оставались любовниками и сейчас, когда Скоропадский превратился в нашего злейшего врага, даже ему не приходило в голову.

— А стоило бы прийти, тем более, что пан Мазепа когда-то был очень сведущ в любовных делах. С какой стати я должна порвать отношения со Скоропадским, превратившимся из полковников в гетмана? Лишь потому, что Мазепа перебежал к королю Карлу, а Скоропадский остался верен царю Петру? Да какое до этого дело мне, женщине? Я завожу любовников и расстаюсь с ними вовсе не по причине начала или окончания их службы королям, царям, султанам.

— Вы не просто женщина, вы — наша единомышленница. Поэтому то, что простительно обычной женщине, непростительно для вас. Знаете, как можно назвать вашу сегодняшнюю связь со Скоропадским? Изменой нашему общему делу!

Марыся презрительно сморщила носик, рассмеялась.

— Нашему общему делу? Какому? Страстному вожделению создать могущественную польско-литовско-казацкую державу? Но какую цель преследуете в ее создании вы, казацкая старшина, и пан Мазепа? Чтобы в ней на равных с Польшей и Литвой существовало Русское княжество от Чигирина до Конотопа и от Стародуба до Днепровского лимана, о котором мечтал гетман Выговский, и его делегаты составляли бы треть состава общего Сейма. А я, польская княгиня, желаю появления этой державы для того, чтобы иметь возможность без всякой опаски владеть своими маетками на Украине и извлекать из них доходы, но никак не для того, чтобы мои посполитые стали в Русском княжестве казаками и перестали платить мне налоги. Разными глазами смотрит польская шляхта и казачья старшина на будущую общую державу, так что говорить о нашем общем деле вряд ли уместно.