Было бы так легко отправиться с ним в постель, найти успокоение и забвение в страсти. Эй-Джею нравилась роль любовника-защитника. И Анни знала, насколько ей самой будет приятно, если она позволит ему эту роль сыграть. И все-таки она не могла сделать этого сегодня. Секс не решит никаких проблем, только все усложнит. А в ее жизни и без того достаточно трудностей.

Эй-Джей почувствовал, что Анни отвечает ему без прежнего пыла. Он поднял голову.

– Мы снова друзья?

– Всегда.

– Кто бы мог подумать, что жизнь может быть такой сложной?

– Только не ты.

– Это точно. – Эй-Джей посмотрел на часы. – Что ж, полагаю, мне следует отправиться домой и принять холодный душ или перелистать каталог дамского белья или что-нибудь в этом роде.

– Неужели нет никакой работы? – поинтересовалась Анни, провожая его до двери.

– Тонны, но тебе не захочется слушать об этом. – Он повернулся и посмотрел ей в глаза: – Дело Фуркейда будет слушаться завтра.

– Ах вот оно что!

– Скажу тебе только одно. – Эй-Джей приоткрыл было дверь, потом замешкался. – Знаешь, Анни, тебе придется решить, на чьей ты стороне в этом деле.

– То есть за тебя или против тебя?

– Ты знаешь, что я имею в виду.

– Точно, – согласилась Анни, – но я не хочу обсуждать это сегодня вечером.

Эй-Джей понимающе кивнул. Анни не стала делиться с ним своими сомнениями. Эй-Джей распахнул дверь, три кошки ворвались в прихожую и накинулись на коробку.

– Что в этой коробке?!

– Дохлая мускусная крыса.

– Господи, Анни, тебе кто-нибудь говорил, что у тебя кошмарное чувство юмора?

– Миллион раз, но я все равно с этим не согласна.

Эй-Джей улыбнулся ей и подмигнул, выходя на площадку лестницы.

– Увидимся, детка. Я рад, что мы снова друзья.

– Я тоже рада, – пробормотала Анни. – И спасибо за цветы.

– Ой… Прости, – Эй-Джей скорчил гримасу, – я их не посылал. Дядя Сэм решил…

Анни подняла руку:

– Все в порядке. Я от тебя этого и не ждала.

– Но ты можешь сказать мне, кто это сделал, и я начищу этому цветоводу физиономию.

– Думаю, обойдемся без этого.

Эй-Джей нагнулся и легко чмокнул ее в щеку.

– Запри дверь хорошенько. Кругом шныряют плохие парни.

Анни выгнала кошек на улицу и вернулась в квартиру. Букет стоял прямо посередине ее кухонного стола и выглядел почти так же неуместно, как и в магазине. Ее квартирку обычно украшали полевые цветы в баночках из-под варенья, а вовсе не элегантные розы. Она вынула белый бумажный квадратик из целлофана и достала карточку.

«Дорогая мисс Бруссар!

Я надеюсь, что вы не сочтете мой поступок бестактным, ведь вы спасли мне жизнь, и я хочу как следует вас отблагодарить.

Искренне ваш, Маркус Ренар».

Маркус пытался представить, что Анни подумала о цветах. Она уже, должно быть, увидела их.

«Во всем этом есть определенная последовательность», – рассуждал Маркус, глядя в окно своего рабочего, кабинета. Он любил Памелу, а Анни нашла ее тело. Отец Памелы попытался его убить, а Анни его остановила. Детектив, занимавшийся расследованием смерти Памелы, тоже пытался его убить, и Анни снова пришла ему на помощь. Последовательность. В мозгу Маркуса, затуманен ном лекарствами, буквы этого слова выстроились в совершенный по форме круг, образовав тонкую черную линию без начала и конца. Последовательность.

Глаза Маркуса пока скрывали отеки, ватные тампоны забивали обе ноздри, заставляя дышать ртом. Воздух со свистом проходил через выбитые зубы, потому что сломанную челюсть крепко забинтовали. Швы разукрасили его лицо, словно татуировка на лице туземца. Он выглядел как вурдалак, как монстр.

Врач прописал ему обезболивающее и отправил домой. Ни одно из его увечий не угрожало жизни и не нуждалось в дальнейшем медицинском наблюдении, и Маркус был этому рад. Он ни минуты не сомневался, что сестры в больнице Милосердия отправили бы его на тот свет, дай им только волю.

«Перкодан» снял пульсирующую боль в голове и чуть укротил острую боль в боку, где Фуркейд сломал ему три ребра. И казалось, что лекарство размыло ясность его ощущений. Маркус чувствовал себя защищенным, словно его поместили в кокон. Голос его матери звучал вполовину тише, а непрерывное бормотание Виктора превратилось в негромкое жужжание.

Мать и брат были дома, когда Ричард Кадроу привез Маркуса. Оба раздраженные и взволнованные тем, что был нарушен привычный для них ритм жизни.

– Маркус, ты заставил меня заболеть от беспокойства, – говорила его мать, пока он с трудом взбирался по ступеням.

Долл Ренар прислонилась к столбу веранды, как будто у нее не было сил держаться прямо. Такая же высокая, как и ее сыновья, она все равно напоминала птичку. У нее была привычка класть руку на ключицу и похлопывать ею словно сломанным крылом. Несмотря на то что Долл была отличной портнихой, она одевалась в дешевые домашние платья, совершенно скрывавшие ее фигуру и старившие ее, заставляя выглядеть старше ее пятидесяти с хвостиком.

– Я не знала, что и думать, когда мне позвонили из больницы. Я была в ужасе, думала, ты можешь умереть. Я едва смогла заснуть от беспокойства. Что бы я стала без тебя делать? Как бы я справлялась с Виктором?

– Но я же не умер, мама, – заметил Маркус.

Он не спросил, почему мать не навестила его в больнице, так как ему не хотелось еще раз услышать, что она терпеть не может водить машину, особенно по ночам, а все из-за ее куриной слепоты, хотя ни один врач об этом не упоминал. Маркус не хотел слышать и о том, как мать боялась оставить Виктора, как она не любит больниц и считает их рассадниками самых ужасных болезней. А тут и братец заведет свою вечную песню.

Виктор стоял с другой стороны от двери, отвернувшись, но его глаза опасливо оглядывали Маркуса. Ренар-старший всегда держался как-то чересчур прямо, словно земное притяжение действовало на него не так, как на остальных людей.

– Виктор, это я, – подал голос Маркус, отлично понимая, что его попытка успокоить брата безнадежна.

Виктор был уже подростком, когда он наконец выяснил, что если человек надевает шляпу, то не становится от этого другим существом. В двадцать он перестал бояться голосов из телефона, но подобные приступы страха случались и до сих пор Много лет Виктор Ренар не произносил ни слова в трубку, а только дышал, потому что не видел того, кто с ним говорит. Раз он человека не видит, значит, его не существует. Только сумасшедшие говорят с теми, кого нет на самом деле, а он, Виктор, не сумасшедший. Следовательно, он не станет отвечать голосу без лица.

– Маска, нет маски, – промямлил он. – Пересмешник. Mimuspolyglottos. Размер от девяти до одиннадцати дюймов. Встречается чаще, чем похожий на него сорокопут. Ворон обыкновенный. Corvuscorax. Очень умный. Очень изворотливый. Похож на ворону, но не ворона. Маска, но не маска.

– Виктор, прекрати! – визгливо приказала Долл, страдальчески глядя на Маркуса. – Я чуть не лишилась рассудка, волнуясь о тебе, а тут еще Виктор бубнит, как заезженная пластинка. Одно и то же, одно и то же. У меня даже в голове помутилось.

– Красный, красный, очень красный, – Виктор затряс головой, как будто муха влетела ему в ухо.

– Этот адвокат лучше бы заставил офис шерифа заплатить за страдания, которые они причинили твоей семье, – не унималась Долл, идя за Маркусом в дом. – Эти люди испорчены до мозга костей, все как один.

– Анни Бруссар спасла мне жизнь, – возразил Маркус. – Дважды.

Долл состроила кислую гримасу.

– Я уверена, что она ничем не лучше прочих. Я ее видела по телевизору. Эта мисс ни слова не смогла о тебе сказать. Ты по своему обыкновению все преувеличиваешь, Маркус. Впрочем, как всегда. Женщина просто кажется тебе хорошенькой, вот и все. Я знаю, как работает твоя голова, Маркус. Ты сын своего отца.

Этими словами Долл хотела обидеть его. Маркус не помнил своего отца. Клод Ренар бросил семью, когда его младший сын только начал ходить. Он так никогда и не вернулся, оборвал все нити. Иногда Маркус ему завидовал. Приехав домой, Маркус немедленно отправился к себе в спальню и отключился от непрекращающегося нытья матери при помощи таблетки, забывшись тяжелым сном на два часа. Когда он очнулся, в доме стояла тишина. Все вернулись к своим обычным обязанностям. Его мать уходила в свою комнату каждый вечер в девять часов, чтобы слушать бубнеж по телевизору и разгадывать кроссворды. В десять Долл уже будет лежать в постели, чтобы на следующее утро жаловаться, что она едва сомкнула глаза. Если верить Долл Ренар, то она не проспала ни одной ночи в своей жизни.