Больше они не сказали друг другу ни слова. Софья была готова помириться с мужем, но он через два дня взял в конторе расчет и уехал, не попрощавшись. Она была на ферме, когда он, надев свои кеды и джинсовый костюмчик, налегке, с тем же чемоданчиком, с каким приехал, ушел на пристань. На столе он оставил немного денег и записку: «Я больше не вернусь. Можешь подать на развод. Прощай».

Снова молодая женщина осталась одна. Попереживала, поплакала ночами в подушку, посетовала на суковатую судьбу-злодейку и смирилась со своим положением. А что ей оставалось делать?

Односельчане на этот раз пощадили ее: никто из соседей не уколол ни упреком, ни напоминанием о бегстве мужа. Бабы сочувствовали ей, осуждая Федора, и как бы оберегали Софью от излишних переживаний. Казалось, единственной целью деревенских сплетниц было поссорить и разлучить ее с мужем. Когда это произошло, злые языки, как по команде, умолкли, лишь изредка Софья ловила на себе сочувственные, а то и скорбные взгляды.

Она полностью отдалась работе. С необыкновенной энергией и тщанием ухаживала за коровами, поддерживала порядок на ферме, и в группе обслуживаемых ею животных даже поднялись удои. Софью стали похваливать за высокие показатели в работе. «А что показатели? — думала она с грустью. — Разве это главное в моей жизни? Может, и похваливают меня только из жалости, приободряют, чтобы совсем не пала духом».

Однажды, когда воскресным утром в избу заглянуло холодное, но довольно яркое осеннее солнышко, Софья подошла к трюмо, вспомнив, что все эти дни после бегства мужа перестала следить за собой. Посмотрелась внимательно, изучая себя как бы заново. У нее была стройная, по-девичьи гибкая аккуратная фигура. Кожа гладкая, белая, грудь высокая, не кормившая ребенка. «Купить бы золотую цепочку с кулоном, — подумала она, — как у жены директора Лизаветы. И платье бы новое сшить».

У нее появилось желание непременно стать красивой, независимой и понравиться кому-нибудь. Да и не кому-нибудь, а человеку хорошему, постоянному, не ветрогону и эгоисту, — таким она считала, конечно, своего мужа. Но кому? В Борке, как она знала, не найдется такого мужчины, который бы пришелся ей по вкусу и был свободен. За хороших, дельных мужиков держались обеими руками жены, бдительно следя за каждым их шагом. А те, кто был отвергнут женой или подружкой за какую-нибудь зловредную привычку — пьянство или пустозвонство, — конечно, никуда не годились и не стоили внимания Софьи.

Годы шли, а жизнь не устроена, и детей нет. Не получилось у них с Федором… Почему, она не знала. Наверное, оттого, что, смутно чувствуя ненадежность супружества, она поостереглась иметь ребенка. «А зря. Было бы дитя — обрела бы к старости лет утешение, надежду и, может быть, и опору в жизни».

Софья открыла платяной шкаф и стала примерять платья. Их имелось до десятка, но ни одно не показалось ей пригодным для выхода. «Все старье, — думала она. — Надо обновить свой, как говорится, гардероб. Я ведь и шить умею, маманя научила. Сама буду кроить и шить, только надо подобрать фасоны».

Она раздобыла журналы мод, выкройки — современные, по сезону, — купила в сельпо ткань и принялась за работу. Вечерами сидела за ручной швейной машиной и размышляла о своем будущем, которое было весьма туманным. На развод она подаст обязательно, но кто заменит ей мужа?

«Ладно, торопиться некуда, есть у меня еще в запасе годик-другой. Если уж любить, так любить хорошего человека. Верно говорила Гашева — не какую-нибудь шушеру. Если ловить с неба звезду, так непременно яркую и значительную…»

Такие зыбкие мечты рождались в бедовой головушке студентки-заочницы техникума и совхозной доярки Софьи Прихожаевой. Но прежде надо развестись с мужем, и она подала заявление в загс. Требовалось согласие Федора, и Софья, скрепя сердце, напомнила ему об этом. Он вскоре прислал заявление.

Когда было назначено рассмотрение дела, приехал Федор, и не один, а с молоденькой, почти совсем юной девушкой. У нее были большие серые глаза, рослая фигура Он привез ее, видимо, как будущую невесту, в пику Софье, и остановился у знакомого тракториста в нижнем конце Борка. Софья подумала про его девушку: «Хороша телочка, но обманет и ее, разведется. Это у него в крови. Поживет и убежит».

Суд состоялся в Чеканове, брак был расторгнут. Софья стала совершенно свободной и не чувствовала себя уязвленной или несчастной. Наоборот, она облегченно вздохнула, как притомившаяся верховая кобылка, сбросившая с седла неловкого седока…

Никого, решительно никого не было, на ком бы она могла сосредоточить свое внимание. Трофим Спицын не в счет, хотя и разъезжает теперь на своих пожарного цвета «Жигулях», пуская всем пыль в глаза.

И вот однажды, идя утром на ферму, она встретилась на узких мосточках с Лисицыным. Он поздоровался и, уступая ей дорогу, сошел с мосточков. На ногах у него были ботинки, а на земле блестела неглубокая лужица, и он стоял в этой лужице, пропуская ее. На какой-то миг взгляды их встретились. Софья вспыхнула, залилась румянцем и, опустив голову, поспешила уйти. Лисицын шагнул из лужицы на мостки, посмотрел ей вслед, — обычная мужская привычка, — и пошел в неопределенном раздумье, в предчувствии чего-то волнующего…

Придя к себе в контору, он сел за стол и задумался, дымя сигаретой. Перед глазами почему-то все стояла Софья.

Он припомнил, как тогда, на скамейке, она, будучи под хмельком развязной и грубоватой, заложила ногу на ногу, обнажив голую коленку. И потом еще вспомнил, как на пастбище она стояла перед ним смущенная и виноватая и извинялась. И еще пришло ему на память, как он подписывал ей бумаги для поступления в техникум, чувствуя на себе ее пристальный взгляд.

Лисицын очнулся от этих мыслей и, погасив окурок, сказал себе: «А, ерунда! Лезет в башку черт знает что!» Он стал звонить управляющим отделениями, выяснять, весь ли семенной картофель хорошо заложили на зимнее хранение.

Лиза уже ходила вразвалочку, скоро она родит ему сына. Он так хотел, чтобы родился сын, мужик! Степан Артемьевич теперь особенно сильно любил жену и оберегал ее от всяких невзгод и волнений. Но почему эта доярочка вдруг втемяшилась ему в голову? «Нет, ничего такого тут не может быть. Чепуха все! — отгонял он от себя посторонние мысли. — Но какая она аккуратная, стройненькая… Фигурка у нее, можно сказать, идеальная. Не то что нынешние долговязые современные девицы, Ростик средний… И ходит так быстро и легко… Муж у нее опять удрал. Кажется, развелись они. Пропадает хорошая женщина. А может, вовсе не пропадает. Ну да, такая не пропадет! Еще молода, познакомится с кем-нибудь, найдет свое счастье…»

Софья сшила себе отличное платье из модной ткани неброского стального цвета. Оно плотно облегало фигуру, подчеркивая все ее достоинства. Это платье она надела, собравшись в клуб на вечер по случаю праздника урожая, который состоялся в совхозе в конце октября.

Из всех отделений приехали на машинах рабочие — веселые, оживленные, принаряженные, они заполнили зал, украшенный по-праздничному. В президиуме сидели, как водится, руководители совхоза и передовики: Гашева, два пожилых тракториста-орденоносца, парторг Новинцев в черной паре, при галстуке в белый горошек. Степан Артемьевич тоже надел выходной модный костюм. Он сделал доклад, подвел итоги летне-осенних работ, называя имена тех, кто проявил себя. Потом вручали премии и грамоты двум дояркам, уходящим на заслуженный отдых — медали «Ветеран труда». На смену им тут же назначили девчат, прибывших из профтехучилища на работу в совхоз. Софье Прихожаевой тоже вручили Почетную грамоту — первый знак внимания за всю ее многотрудную работу на ферме. Она быстро поднялась на сцену, приняла грамоту, поблагодарила. Лисицын, поздравляя ее, пожал ей руку. Ее маленькая рука, утонувшая в широкой ладони директора, была горячей и чуть-чуть дрожала от волнения. Софья быстро спустилась по ступенькам в зал, стуча каблуками модных туфель по крашеному полу, села на место. Украдкой рассмотрела грамоту и свернула ее в трубочку. Было приятно, что о ней вспомнили.