Там, на излучине, где свободно гулял ветер, пестрели ситцевые кофты и косынки и слышалась бойкая речь. Почти все население Борка пришло сюда: пенсионеры, учителя, подростки, сельсоветские служащие, доярки с ближней фермы. Растянувшись цепочкой по рядкам скошенного сена, ворошили его граблями, растряхивали. Сено уже потемнело, было неважнецкое, но при нужде зимой годное в корм. Тут Роза увидела и директора совхоза, он старательно переворачивал свой рядок. А рядом неумело действовала грабельками и его жена Елизавета, высокая, прямоногая, пригожая. Роза подошла к свободному рядку и тоже стала работать. Чикин, растряхивая поблизости сено концом граблевища, поглядел на нее и сказал:

— Ну вот, и городские пришли.

Роза ничего не ответила, даже не посмотрела в его сторону. Чикина она недолюбливала.

Вдали, у самого берега, работал трактор «Беларусь» с навесной косилкой. Он докашивал луг.

Лисицын снял рубашку, оставшись в майке. Руки у него были сильные, мускулистые, но, как у всякого интеллигента, мышцы заплыли жирком. Лиза потуже затянула косынку. Она присматривалась к работе других, стараясь приноровиться. Вскоре обогнала супруга, и он похвалил ее снисходительно, как школьницу:

— Ты у меня молодец!

— Еще бы, — отозвалась Лиза. — Лицо у нее порозовело от солнца.

Чикин крикнул командным баском:

— Эй, бабы, запевай!

— Ишь, покрикивает, как старшина на солдат! — отозвалась Софья Прихожаева. — Сам бы и запел, а мы бы подхватили! — Она одета была в мужские брюки и кирзовые сапоги, оставшиеся от беглеца мужа, плечи у нее покраснели от загара, глаза улыбались весело, открыто. Софья запела:

Ее звонкий голос разнесся по всему двинскому лугу. Бросив в него частушку, Софья смолкла, ожидая ответа. Он сразу последовал издали, от реки:

— Гармонь бы, — с сожалением сказал Чикин. — Да где там! Повывелись ныне гармонисты, только магнитные фоны и слышно!

— Ничего и без гармоники, — отозвалась одна из подруг Софьи по ферме, выпрямилась и тоже запела:

Над лугом покатился веселый смех.

Чикин посмотрел на Софью со снисходительной усмешкой. От нее так и веяло здоровьем, молодой силой, задором. Плечи у нее горели жарко, пунцовели — перегрелась «Эх, солнышко, солнышко! — подумал Чикин. — Редко ты радуешь нас теплом!»

Степан Артемьевич, опершись на грабли, слушал: не запоют ли еще. Ему нравились эти минутки неожиданно радостного настроения людей, и хотелось, чтобы они продолжались. Но больше никто не запел, и он снова принялся за прерванную работу.

К вечеру почти весь двинской луг убрали, осталась сохнуть в рядках только свежескошенная трава. Сено, спрессованное в тюки подборщиком, свезли под навес.

Софья с луга пошла еще доить коров и вернулась домой уже в сумерках, усталая, но довольная собой. Хорошо чувствовать себя членом большой и дружной семьи, знать, что ты не лишняя спица в колеснице и твои умение и руки пригодились.

Во всем теле ощущалась расслабленность, приятная истома, как бывает после напряженного физического труда не только по необходимости, а и в охотку. Только вот немного перегрелась на солнце, кожа на плечах чуть саднила. Но это ничего, пройдет. Софья надела ситцевый домашний халатик, и ей стало приятно от прикосновения прохладной мягкой ткани.

С улицы донесся стук калитки. Она выглянула в окно: по двору неспешно шел Трофим. Она метнулась к двери и закрыла ее на запор. «Заметил ли он меня в окно?»

Решила не открывать ему, села на лавку в простенке и прислушалась. Трофим пошарил рукой по двери, подергал за скобу, потом осторожно постучал. Она молчала. Еще постучал, громче и требовательней, и притих, видимо, тоже прислушивался. Опять раздался стук в дверь. Трофим что-то проговорил там, что именно, она не разобрала. И затем послышались удаляющиеся шаги. Он постоял на крыльце, спустился на мостки, и она вздрогнула от резкого стука в окно, но с места не двинулась.

— Соня, спишь, что ли? — донеслось с улицы.

Наконец он ушел, Софья облегченно вздохнула. Она одержала победу над собой, не открыла. А то бы он уселся тут с водкой да с разговорами. Ей это теперь вовсе не нужно.

Сгустились сумерки, но она огня не зажигала, опасалась, что Трофим может вернуться. Он наверняка под хмельком, выпил для храбрости. Софья включила телевизор и стала смотреть кино. То ли от усталости, то ли передача не была интересной, она задремала. Очнулась, выключила телевизор и улеглась в постель. Но сон будто кто вспугнул: ей не спалось, и она стала думать опять о Трофиме, о том, правильно ли теперь поступает.

Вспоминала встречи с ним, жаркие хмельные объятия в угарной духоте ночной избы. Как это назвать? Любовью? Нет, просто блуд. Иначе не назовешь. Сошлась с ним от одиночества, от тоски злодейки, когда уехал муж. А теперь вот прозрела и поняла, что большого, настоящего чувства нет и не может быть. Но Трофим ведь с этим не смирится. Известное дело — повадился медведь на малину…

А может, он ее любит? Он никогда не говорил об этом. Если и любит — что из того? Чувство ведь должно быть взаимным, обоюдным.

Он все затуманил своим винишком и ласковыми уговорами и обещаниями. А в последнее время стал и нагловат, командует, будто она ему жена, будто он — хозяин в ее доме. «Все. Кончено!» — решила Софья. Сон наконец одолел ее.

На другой день она решила объясниться с Трофимом окончательно. Удобным предлогом для того, чтобы пойти к нему, оказалось ведерко, в котором она принесла тогда рыбу. Вымытое, оно было опрокинуто на лавке вверх дном и ждало своего часа.

…Софья быстро шла по тропинке на угоре. Вечернее низкое солнце просекло лучами тучи у горизонта. Эти косые, длинные лучи, вырвавшись на свободу, коснулись реки, и она заиграла, заискрилась будто живая. Скамья Чикина была пуста. Софья села на нее подумать, как и что сказать Трофиму. Поставив ведерко на землю, стала смотреть вдаль, на реку, где поблескивали под солнцем, будто чешуйки, мелкие волны и гулял ветер.

Она так ушла в свои размышления, что не заметила появления Чикина. Он подошел к ней, посмотрел, подозрительно повел носом: «Кажись, тверезая».

— Пустое ведро — худая примета, — сказал он и сел рядом. — О чем задумалась красотка?

— Красотка? — удивилась она, покачав головой. — Неужто?

— Ну, я говорю — значит, так, — спокойно ответил старик, застегивая пуговку на ватнике. — Вчера было жарко, сегодня — холодно. Север, Север-батюшко.

— Будет ли еще тепло? Вы знаете приметы…

— Должно быть, — неуверенно отозвался Чикин.

— Ну, мне надо идти. Прощевайте, — тихо сказала Софья и пошла вниз по склону.

Чикин смотрел ей вслед и думал: «К хахалю своему потопала. К Спицыну… Эх, бабы, бабы!»

Трофим пилил дрова бензопилой во дворе. Пес у будки взлаял и умолк, узнав Софью. Спицын выключил мотор, тот хлопнул и выпустил облачко вонючего дыма. Внешне спокойный, медлительный, как всегда, Трофим смерил Софью взглядом:

— Долго же ты дулась. Характер выдерживала?

— Вот ведерко принесла. Спасибо, — сказала она холодно.

— Пройдем в избу. Чайком побалуемся. Вино есть сладкое, портвейн.

— Мне некогда.

— Что так? Уж, поди, на ферме отработала!

Она чуть-чуть замялась и наконец сказала прямо и решительно: