– Почему? – Наморщивший лоб Митя сделался похожим на большого раскормленного ребенка, которому запрещают полакомиться пирожным. На лезвии его столового ножа застыли серебристые блики.

– Если ты прикоснешься к нему, на мою компанию можешь не рассчитывать, – решительно заявила Таня.

– Ты из общества защиты животных?

– Из аудиторской фирмы. Но питаться прыгающей по столу рыбой у нас не принято.

– Повар старался. – В голосе Мити прозвучал неприкрытый упрек.

– Рыболов, может, и старался, – ответила Таня, накрывая окуня салфеткой, словно саваном. – Но при чем тут повар?

– Он соскребал чешую! – воскликнул Митя. – Чистил и надрезал рыбу так, чтобы не повредить внутренностей. А ты…

– А я лучше скушаю что-нибудь попроще, – сказала Таня, перебарывая подступившую к горлу тошноту. – Вот хотя бы этих засушенных червячков.

– Это не червячки, а лапша.

С такой интонацией мог бы сказать слон: это не шланг, а хобот.

– Обиделся? – спросила Таня, трогая Митю за руку.

– Да нет, – пожал он плечами. – Залить тебе лапшу бульоном?

– Сама справлюсь.

– Дело хозяйское. – Митя взглянул на часы.

– Все-таки обиделся, – вздохнула Таня. – Ладно, не принимай близко к сердцу. Сейчас я уйду, а ты ешь свою рыбу.

Она открыла сумочку, чтобы достать кошелек.

– Что ты собираешься делать? – обеспокоился Митя.

«Запереться в туалете и сменить наконец эту проклятую прокладку», – мысленно ответила Таня.

– Внести свою долю, – произнесла она вслух. – Мы ведь цивилизованные люди. Каждый платит сам за себя.

– Это не признак культуры, это… это… – Не находя от возмущения слов, Митя покраснел, тогда как кончик его носа сохранил восковой цвет.

«Господи, да ведь он мне не просто активно не нравится, он мне просто противен, – пронеслось в мозгу Тани. – Крутить шуры-муры с этим бледноносым? Фи! Ни за какие коврижки».

– Переписка и личное общение не одно и то же, верно? – спросила она примирительно. – Ну познакомились, ну посидели. Это не повод тратиться на глупую бабу, ничего не смыслящую в морских деликатесах. Тем более что мы находимся в заведении не из дешевых.

– Пустяки, – махнул рукой Митя, и сделал это так небрежно, что Татьяна его даже немножечко зауважала. – Давай не будем говорить о деньгах. – Он накрыл ее руку своей, призывая оставить кошелек в покое. – По-моему, существует немало куда более интересных тем.

О красном перце?

– Например? – спросила Таня, подавив приступ специфической раздражительности в менструальный период.

– Известно ли тебе, какой чай пьют корейцы? – осведомился скрестивший руки на груди Митя. – Полагаю, что нет. Так вот, в Стране утренней свежести давно отказались от потребления чая в чистом виде. Чайные церемонии слишком тесно связаны с буддистскими традициями враждебных государств: Китая и Японии.

– Они враждуют? – догадалась Таня.

– Ага. Еще Ким Ир Сен призвал соотечественников отказаться от «чуждого национальному самосознанию» чая, перейдя на нейтральный кофе или на отвары из ячменя, женьшеня, арахиса, корицы. – Митя поискал взглядом официанта. – Напиток, который я намереваюсь заказать, называется сэнъганчха, что означает «чай из имбиря».

– Ты, наверное, часто бываешь в этом ресторане? – предположила Таня.

Зрачки Мити заметались, как пара рыбок в аквариуме, в который запустила лапу кошка.

– Зачем мне тут бывать? – спросил он с деланым равнодушием.

– Так хорошо разбираешься в корейской кухне.

Лесть заставила Митю расслабиться.

– Пустяки. – Он повторил свой эффектный взмах рукой. – Корейских ресторанов в Москве ого-го сколько. Японских и китайских тоже валом. – На лице Мити возникла мечтательная улыбка. – На всю жизнь хватит.

«В сравнении с этим обжорой ты невинное дитя», – сказала себе Таня.

– Официант ждет, – сказала она Мите.

Спохватившись, он сделал заказ, после чего, натянуто улыбаясь, попросил разрешения отлучиться в туалет. Оно было дано с благосклонной улыбкой, а вот разрешения вернуться за стол Митя получить забыл, поэтому в зале так больше и не появился. Расплачиваться за романтический ужин довелось Татьяне, расплачиваться за двоих – на виду у обслуги, собравшейся на шум, поднятый официантом, требующим недостающие сто рублей. Угомонился он только после того, как получил взамен новенький калькулятор «Кассиопи». При этом азиатские лица сотрудников «Корейской утки» были традиционно непроницаемыми, но глаза пылали таким негодованием, таким праведным гневом, что еще долго Танины уши сохраняли цвет петушиных гребешков, а на ощупь были раскаленными, словно их нагревали кварцевой лампой.

Домой она возвращалась пешком, через весь город, припадая на расшатавшийся каблук. Поминала злым тихим словом Митю, ругала себя за доверчивость, предвкушала, как подключится дома к Интернету, войдет на сайт знакомств и удалит данные о себе вместе с фотографией.

Но дома она включила не компьютер, а душ. Струи горячей воды расслабили тело, накопившиеся обиды, переживания отступили на задний план и сделались призрачнее пара, клубящегося над ванной. Спала Таня крепко, и снилось ей что-то хорошее. Утром, несмотря на недомогание, она была бодрой и полной решимости изменить жизнь к лучшему.

Жаль, что так хорошо начавшийся день закончился изнуряющим стоянием в автомобильной пробке. Хотя кто сказал, что день закончился? Он продолжался и был для Тани Токаревой, между прочим, рабочим, а не каким-то там еще. И на работу она опоздала.

В офисе выяснилось, что в утреннем заторе застряло не менее трети сотрудников фирмы «Баланс Плюс». Прячась за мониторами, как за щитками пулеметов, они обменивались впечатлениями от пережитого. Младшему экономисту Дарькиной помяли крыло «Опеля». Менеджеру Лепехину, упорно именующему себя специалистом по консалтингу, пришлось добираться на работу по МКАД, где он был оштрафован за превышение скорости. Бухгалтер Багрянцев потерял в сутолоке документы и страшно переживал по этому поводу, поскольку его отпуск в Турции оказался под угрозой срыва.

Краем уха прислушиваясь к разговорам, Таня открыла папку, в которой хранились финансовые отчеты кондитерской фабрики «Сладомир», но приступить к работе не успела.

– Токареву к Эсфирь Борисовне, – пропела заглянувшая в комнату секретарша.

Эсфирь Борисовна Полуянь была директором фирмы. Внешне она походила на сильно состарившегося батьку Махно, зачем-то обрядившегося в женское платье, но характер у нее был легкий, отношение к подчиненным – самое демократическое, интеллект высокий, а язык до того остер, что в ее присутствии мужчины старались помалкивать. Тане импонировала Эсфирь Борисовна, и эта симпатия была взаимной. В директорский кабинет она вошла с легким сердцем, приглашение присесть приняла с достоинством, на общие вопросы ответила без запинки.

– А теперь о главном, – сказала Эсфирь Борисовна, глядя почему-то не на собеседницу, а на свои замысловато переплетенные пальцы с коротко остриженными ногтями.

– Слушаю вас, – подобралась Таня.

– Для фирмы начинаются трудные времена, Токарева. Поскольку вы являетесь одним из наших опытнейших сотрудников, вы должны понимать это лучше, чем кто-либо другой.

– По правде говоря, не совсем. Если я не ошибаюсь, то за прошлый квартал рентабельность компании выросла на два процента.

– А почему не на двадцать? – желчно осведомилась Эсфирь Борисовна. – Почему не на сто двадцать два?

– Ну, не знаю, – растерялась Таня.

– Вот видите, не знаете. И это говорит Токарева, без пяти минут начальница отдела!

Странный получался разговор, совершенно неожиданный и какой-то беспредметный. Да и выражение лица директрисы было непривычным. Беседуя с Таней, она неотрывно смотрела на свои руки и еле заметно морщилась, словно от зубной боли. Что можно было противопоставить незаслуженному упреку, выдвинутому Эсфирь Борисовной? Все, что пришло Тане в голову, это: