Затаившаяся на Лубянке Федеральная служба безопасности, ставшая преемницей КГБ, помаленьку оклемалась, вышла из комы, принялась поигрывать атрофировавшимися мускулами. Заработали источники финансирования, восстановились утраченные связи с Кремлем, пошли глухие разговоры о необходимости обновить ежовые рукавицы, а на фасаде здания с президентского благословения возникла мемориальная доска в честь Юрия Андропова, провозглашенного «выдающимся советским деятелем»…

Выяснить, что думают по этому поводу в редакции «Эхо Москвы», Тане не довелось, поскольку владелец джипа, застывшего слева по борту, принялся нервно сигналить, вообразив, что этим можно улучшить ситуацию. От избытка чувств он даже высунулся поверх открытой дверцы, пытаясь высмотреть впереди виновников пробки. Его примеру тут же последовали еще человек пять, испытывающих настоятельную необходимость сорвать на ком-то накопившееся раздражение. Козлом отпущения сделали шофера «МАЗа», который непрерывно газовал, наполняя и без того угарный воздух черным чадом.

– Глуши мотор, – закричали ему, сопровождая речь руганью и угрожающими жестами. – Душегубку тут устроил, чертяка! Дышать уже нечем! Вырубай к хвостам собачьим, тебе говорят!

– Как же я его вырублю, на хрен, если он потом не заведется ни хрена, – защищался шофер.

Тогда соседи пообещали вырубить его самого, и «МАЗ», издав предсмертный вздох, затих, но накал страстей от этого не убавился. Все чаще, все истеричней звучали клаксоны попавших в ловушку автомобилей, все нервозней и нервозней становились их владельцы.

«Мужчины, – подумала Таня с тем чувством превосходства, которое присуще кошкам, взирающим из укрытия на больших, глупых псов. – Гонору у каждого на десятерых, а выдержки, словно у мальчишек, толпящихся в очереди за мороженым. Ждать не умеют, терпеть не умеют, перед малейшими трудностями пасуют, при банальном насморке валятся замертво и жалобно стонут, а похмелье воспринимают как вселенскую катастрофу. И это – сильный пол? Смешно. Представляю, что творилось бы со всеми этими мифическими героями, доведись им выдержать то, что раз в месяц переживаем мы, женщины. И не под кондиционером в офисном креслице, а здесь, за рулем на солнцепеке, или на рынке с тяжеленными сумками в обеих руках, или в переполненном вагоне метро».

Испытывая почти непреодолимое желание выбраться из машины и бежать, без оглядки бежать домой, где есть душ, отвар ромашки и чистое белье, Таня откинулась на спинку сиденья и зажмурилась, чтобы не видеть творящегося вокруг бедлама. Для нее этот день был критическим во всех отношениях. Как позавчерашний и вчерашний. Как завтрашний, послезавтрашний и послепослезавтрашний, хотя Таня Токарева об этом еще не догадывалась.

Оно и к лучшему. Ей и без будущих неприятностей переживаний хватало. Например, вчерашнего похода в ресторан «Корейская утка».

Кормили в «Утке» на славу, так что с желудком у Тани проблем не возникло. Успешно справилась она и с тонкими корейскими палочками для еды, напоминающими вязальные спицы. Не отсидела ноги, мостясь на плоской подушке за столиком высотой с детский табурет. Не подожгла свечкой бумажные флажки и фонарики, не разбила ни одной керамической плошки и даже сдержала визг при виде поданного официантом морского окуня, шевелящего жабрами. Одним словом, ничего предосудительного она не совершила, а расплачивалась за угощение не только деньгами, но и собственными слезами, горькими, жгучими, разъедающими глаза, как тот молотый оранжевый перец, о достоинствах которого распространялся Танин кавалер Митя.

– Корейская кухня, – говорил он, жуя ломтик сырого осьминога, – отличается феноменальной остротой. – Грузинские и мексиканские специи даже рядом не стояли вот с этим. – Митя постучал палочкой по черно-зеленому блюдечку, наполненному сухим порошком, источающим терпкий запах, от которого щекотало в носу. – Красный перец был завезен в Корею сравнительно недавно, кажется, в восемнадцатом веке, но успел завоевать огромную популярность и закупается там мешками…

«Вот так штука, – размышляла Таня, осторожно выковыривая из раковины какого-то скрюченного моллюска, почему-то пахнущего копченым угрем. – Надо же, какой эрудит попался».

Последнее относилось не к моллюску, а к разглагольствующему Мите, хотя, по правде говоря, помыслы Тани в основном были сосредоточены не столько на спутнике, сколько на незнакомых яствах.

Вкусные, необычные, экзотические и красиво приготовленные блюда являлись ее тайной слабостью. Скромной зарплаты аудитора на регулярные походы по ресторанам не хватало, но раз или два в квартал Таня все же выбиралась в какой-нибудь «Шанхайский сюрприз» или «Приют самурая». Это стоило ей внушительной бреши в бюджете и последующей недели строгого поста, однако ради одного такого сказочного вечера Таня была готова рискнуть и содержимым кошелька, и фигурой, и даже местечком в раю, которого ее могли лишить за грех чревоугодия.

Раз уж не прелюбодеяния, то хоть за что-то!

У Тани не было мужа. Не было жениха. Даже какого-нибудь завалящего любовника у нее не имелось тоже.

Плевать, размышляла она в девятнадцатилетнем возрасте. Успеется, думала она в двадцать пять. Поезд ушел или вот-вот уйдет, заподозрила она, приближаясь к тридцатилетнему рубежу.

А кому хочется выглядеть неудачницей? Кому приятно всюду оказываться белой вороной, на которую посматривают подозрительно, презрительно и свысока? Белых ворон заклевывают – и хорошо, если не до смерти. Одиночек оттесняют от праздничного пирога и толкают локтями. Незамужних тридцатилетних женщин обзывают старыми девами, и всякий плюгавый замухрышка ведет себя с ними так, словно они должны скакать от счастья, услышав сомнительный комплимент или недвусмысленное предложение скоротать ночку в чужой постели.

Таня устала от всего этого. Ей надоело врать матери по телефону про свои мнимые успехи на любовном фронте. Все чаще ей хотелось быть как все, все сильнее изнывала она от одиночества. Пытливый глаз сумел бы разглядеть на углах наволочек Тани отметины, оставленные стиснутыми зубами, а чуткое ухо расслышало бы ту тщательно скрываемую дрожь в ее голосе, когда ей доводилось оправдываться:

«Ну и что ж, что не замужем. Зато независима и свободна, как птица!»

Наверное, именно эта свобода побудила Таню разместить в Интернете объявление о поиске спутника жизни? Наверное, стремление к полной независимости подтолкнуло ее к переписке с Митей, которого она увидела сегодня впервые?

Широкоплечий, высоченный, здоровенный, но то ли оплывший, то ли заплывший, он поболтал с ней пяток минут возле Александровского сада, а потом усадил в «Тойоту» и повез ужинать в дорогой корейский ресторан. Пока что подобная галантность не давала ему права требовать продолжения банкета в домашней обстановке, однако выслушивать его речи Таня была просто обязана. Так подсказывали ей совесть, правила этикета и хорошее воспитание. Хором подсказывали, слаженно, дружно. Заглушая голос разума.

Да и эрудированный Митя не умолкал ни на минуту.

– Вот ты спрашиваешь, почему перец? – воскликнул он, орудуя стальными палочками до того проворно, словно все свободное время посвящал вязанию.

– Я спрашиваю? – удивилась Таня.

Не глядя на нее, Митя вонзил свою спицу в овощное рагу и продолжил:

– Все в этой жизни должно быть острым, возбуждающим, резким…

– Что касается меня, то я предпочитаю умеренность.

– И азиаты…

– И в еде, и вообще, – туманно закончила мысль Таня.

– И азиаты знают в этом толк, – подытожил Митя. – Корейцы до того пристрастились к перцу, что слова «острый» и «вкусный» сделались для них синонимами. Здорово, да? – Митя облизнулся при виде большущей рыбины, подергивающейся на блюде. – Морской окунь – моя слабость. Тебе хвост или голову?

– Он живой, – забеспокоилась Таня.

– Ну и что?

– Не станем же мы есть живого окуня!