Напоследок хотелось бы вот что отметить. Недавно в Интернете прошла информация, что губернатор Артяков вернул АВТОВАЗу 1,5 млрд. рублей. В свое время он в декларации обнародовал эту сумму, полученную в 2007 году на АВТОВАЗе. И якобы он эти деньги вернул. Я пока в это не верю. Если он их вернул, то должен был бы сделать это публично. Сказать в какой банк, на какой счет, на какие цели перечислены средства. Хотя, может, это просто дезинформация была и ничего он не возвращал?

Фёдор ГРИГОРЬЕВ,

«Понедельник», №35, 2009 г.

Всем, кто верит в будущее – посвящаю…

Начну с простых вещей, которые необходимо понять и осознать каждому, кто верит в будущее, кто считает, что российская и мировая история не могут и не имеют права закончиться сумерками ельцинизма.

Если я ловлю рыбу – какова оплата за мой труд? Тут ответить нетрудно: пойманная мной рыба и будет оплатой моего труда. Если у меня хватит совести, то я пойду и поставлю Богу свечку – за то, что помог мне с этой рыбой. Но Бог и без свечек мне рыбу вырастил. Я трудился – наградой за мой труд стал продукт в виде рыбы, пойманной мной.

Усложним задачу: если я ловил рыбу не один? Если кто-то наивный до меня её прикармливал хлебцами, а кто-то другой наивный готовил мне к рыбалке снасть? Какова их доля? Должен ли я поделить пойманную рыбу на три части, и тем самым признать, что прикормка, ловля рыбы и подготовка рыболовной снасти есть равный по стоимости труд? Или же я введу свои коэффициенты стоимости труда? Или же, что вполне вероятно, я скрою улов и поделю между помощниками малую часть улова? Откуда им знать, сколько я сегодня поймал? Они же работали вчера!

С развитием разделения труда и последующей когнитивной кассации труда усложняется и проблема раздела продукции, или, что тоже самое в данном случае, - проблема раздела производственной прибыли. На каком-то этапе она становится ключевой для развития или деградации индустрии.

Неловко подобранное слово «эксплуатация» (т.е. в буквальном переводе - «использование») беззубо и беспомощно. Пока мы живем в обществе, мы друг друга используем с неизбежностью, продавец меня – как покупателя, а я продавца – как продавца. Как с этим бороться – я не знаю. Тем более не понимаю – зачем?

Ведь понятно, что речь идет не о простом «использовании» человека человеком – не в том смысле, в котором говорят – «сданный в эксплуатацию лифт». Речь на самом деле идет о ШАНТАЖЕ человека человеком (подробно рассмотрено в марксизме), а также об аналогичном ШАНТАЖЕ предприятия предприятием, человека и предприятия – государством, нации – нацией и др. (случаи, в марксизме недостаточно подробно рассмотренные).

Производственный шантаж возникает там, где нет равных возможностей симметричного воздействия у двух оппонентов, нет экономического паритета контрагентов, нет того, что в «холодную войну» называлось «гарантиями взаимного уничтожения». Паритет же бывает в экономике очень редко. Это, скорее, исключение из правила, нежели правило. Естественно, каждый может навскидку припомнить несколько случаев, когда два контрагента позарез нужны именно ДРУГ ДРУГУ и взаимно друг без друга не могут.

Если это так, то государственному контролю действительно нечего делать в данной ситуации. Поверьте, экономические единицы, обладающие свободой воли относительно друг друга и равной заинтересованностью друг в друге, разберутся полюбовно и осуществят раздел конечной общей прибыли к обоюдно удовлетворительной справедливости.

Но перейдем от приятного исключения к неприятному правилу. ЧАСТО ЛИ мы видим взаимно равнозаинтересованных экономических контрагентов? Нет, не часто. Тот контрагент, который занимает более выгодную позицию в экономике, может начать шантажировать того, кто занимает менее выгодную позицию.

Если я держу в руках воздух, то догадайтесь, смогу ли я веревки вить из держателей воды и пищи? Они без меня уже начнут задыхаться и умирать, а я ещё даже и малейшего дискомфорта без их продукции не почувствую! Дело не в том, что вода и пища – ненужные вещи. Дело в том, что мне без их производителей можно обойтись дольше, чем их производителям без меня.

И вот я, держатель воздуха, уже начинаю наглеть. Я постоянно сокращаю объем воздуха, который даю им в обмен на все более возрастающие порции воды и пищи. Они работают все больше и впадают в крайнюю нищету, потому что вынуждены все отдавать в обмен за воздух. Я стремительно богатею и все больше бездельничаю, потому что даже самая минимальная порция воздуха, которую я вырабатываю на своем оборудовании за 5 минут, может обеспечить меня провизией на целую неделю…

В нарисованной мной схеме совершенно безразлично, являюсь ли я частным предпринимателем (буржуазией), государственным лицом или ещё кем-то. Равно как и шантажируемые мной люди – вовсе не обязательно пролетарии. Они могут быть пролетариями, а могут быть и сами буржуазией. Они вообще вольны быть кем угодно; важен не их социальный статус, а появившаяся у меня возможность шантажировать.

Шантаж экономически сильного игрока по отношению к экономически слабому бывает настолько глубок и обширен, что приводит к краху общества, к «разбеганию» социума по ячейкам индивидуального производственного одиночества.

Здесь действует формула «S = t + T – H», в которой большое «T» означает прирост производительности труда за счет производственной кооперации и социальной интеграции, а «H» - вычет экономических шантажистов. Понятно, что вместе делать продукт крупной серией ПРОИЗВОДИТЕЛЬНЕЕ во всех смыслах, чем в одиночестве и мелкой серией. Это и создало общество и государство (относительно государства можно добавить, что основной его продукт, коллективно вырабатываемый гражданским сообществом – защита и безопасность). Но мы знаем массу исторических примеров, когда фактор «Н», который, по сути своей, безразмерен и может расширяться до бесконечности, поглощал всю дополнительную производительность коллективов с избытком.

8 млн. людей в ельцинской России сбежали из государства (будем называть вещи своими именами) на фермерские участки, где в одиночку, вне всякой производственной кооперации, в режиме натурального крестьянского хозяйства стали себя кормить и содержать. Для этих людей перестало существовать переутомившее их государство, равно как и они перестали существовать для государства.

Естественно, производительность ручного и примитивного труда у ельцинских «фермеров поневоле» была очень низкой. Но государство так жестко обошлось с ними, что они предпочли эту низкую продуктивность всякой социальной интеграции.

По аналогичной причине «разбежались» государства майя и ацтеков в Мезоамерике. Майя строили каменные города, многие из которых были покинуты задолго до прихода европейцев. Жизнь в этих городах стала столь невыносима, что майя предпочли разбежаться по джунглям, где и сегодня живут и трудятся методами каменного века. Ацтеков европейцы застали на последней стадии изнеможения, ввиду чего войска Кортеса моментально пополнились десятками тысяч индейцев, целыми городами переходившими на его сторону в борьбе с императором Монтесумой. Родное государство стало для ацтеков страшнее любого чужеземного ига – парадокс, над которым сегодня неплохо бы подумать последователям Ельцина…

Если в формуле «S = t + T – H» отрицательный фактор «H» становится больше положительного фактора «T», экономика, как совокупность интегрированного совместного труда, и государство, как кожух, футляр этой экономики, рассыпается в труху. Невозможно и бессмысленно подчиняться государству, в котором получаешь меньше, чем получил бы, хозяйствуя один в тундре. Напомню в связи с этим феномен «затундренных крестьян» в царской России – крестьян, бежавших от невыносимого шантажа и вымогательства властей в тундру и переходивших к образу жизни догосударственных аборигенов. Напомню и о феномене 1917 года, когда – под влиянием очень многих факторов – государство рассыпалось, рухнуло (кстати, вне и помимо большевиков, под собственной тяжестью) и на просторах империи образовались бесчисленные гнойники самой бесшабашной анархии и самозванства.