Она смотрела на меня пристальным взглядом.
— Я полагаю, — сказал Робер, — Мари-Кристин достаточно практиковалась в английском, чтобы приветствовать тебя на твоем родном языке.
— Очень приятно, — ответила я.
Она продолжала наблюдать за мной, и я почувствовала себя неловко от столь внимательного изучения.
— Обед подан, — сказал Робер. — Уверен, что ты проголодалась, и я тоже.
— Сегодня мы обедаем в малой столовой, — сказала Анжель. — Нас только четверо, и там будет удобнее.
Столовая оказалась не такой уж маленькой и была обставлена очень элегантно. Робер сел на одном конце стола, Анжель — на другом, я — по правую руку Робера, Мари-Кристин — по левую. Прислуживало за столом двое слуг. Робер говорил, что домочадцев мало, но, похоже, штат слуг был многочисленный.
Пока мы ели, Анжель спросила о моем доме в Лондоне. Я сказала, что у меня теперь нет дома в Лондоне, а Робер посмотрел на меня укоризненно.
— В последнее время я жила с друзьями в деревне. Я действительно не знаю, что мне делать дальше.
— Тяжелая утрата, конечно, — сказала Анжель, — я вам сочувствую.
Воцарилось молчание. Я нарушила его, обратясь к Мари-Кристин:
— У вас есть гувернантка?
— О, да. Мадемуазель Дюпон. — Она сделала легкую гримасу, как бы показывая, что мадемуазель Дюпон несколько сурова.
Я улыбнулась.
— Она учит вас английскому?
— О, да. Но она говорит не так хорошо, как вы.
Все засмеялись.
— Ну, что ж, возможно, вы усовершенствуете английский язык, пока я здесь.
— Мне бы очень хотелось.
— Мари-Кристин хочет во всем быть первой, — сказала Анжель снисходительно.
— Вы любите верховую езду? — спросила меня Мари-Кристин.
— Да, люблю. Я научилась не так давно.
— Я буду брать вас с собой, — пообещала она. — Я очень опытный наездник.
Робер явно был доволен, что я поладила с его семьей. А я чувствовала себя удобно, потому что они все, казалось, полны решимости сделать меня здесь счастливой. В тот вечер, вернувшись в элегантную обстановку моей комнаты восемнадцатого века, я поняла, что поступила разумно, приехав сюда.
На следующее утро Берта принесла мне горячую воду в половине восьмого и сказала, что вернется с легким завтраком. Это означало, что все завтракают в своих спальнях. Я быстро расправилась с поджаренным хлебом и чашкой кофе с молоком, которые принесла Берта, и старалась угадать, какие испытания ждут меня в течение дня.
Отыскав лестницу, ведущую в холл, я спустилась в сад. Воздух был свеж и полон цветочных ароматов. Я направилась к водоему в центре лужайки, посреди которого две нимфы обвивали друг друга руками.
— Доброе утро, — идя мне навстречу, сказал Робер. — Надеюсь, ты хорошо спала?
— Прекрасно. Моя комната такая красивая. Я чувствую себя в ней мадам Помпадур.
— О, ты преувеличиваешь. Но нам действительно хочется, чтобы ты чувствовала себя в нашем доме уютно. Анжель собирается показать тебе дом.
— Как интересно!
— После полудня ты обещала покататься на лошади с Мари-Кристин.
— Мне она очень понравилась, — призналась я.
— Иногда с ней трудно. Анжель многое ей прощает, ведь девочка потеряла мать и растет среди стариков… А ее гувернантка похожа на дракона, честное слово. Однако пойдем на конюшню. Я хочу выбрать для тебя подходящую лошадку.
Пройдя через сад, мы очутились в конюшне. Жак был уже там. Робер заговорил с ним о лошади. У Жака все было готово. Он выбрал небольшую гнедую кобылу, имя которой ей очень подходило — Марро. Она была послушной и не взбрыкивала. Марро нравились спокойные наездники, а потому на нее можно положиться. Такую характеристику ей выдал Жак.
— Кажется, это именно то, что тебе надо, Ноэль, — сказал Робер. — По крайней мере, для начала.
На обратном пути к дому мы встретили Анжель, которая разыскивала меня.
— Я хочу показать Ноэль дом, — сказала она, — в таких старых домах можно столкнуться с непредвиденным, например заблудиться.
Робер перепоручил меня Анжель, и мы начали обзор дома. Она объяснила, что, как и в большинстве старых домов, в их доме были сделаны изменения.
— В этом холле в центре когда-то находился очаг. Место выбрано разумно, чтобы люди могли сидеть вокруг него.
— Но это место также и опасно, — сказала я.
— Как все, что связано с огнем. Видите, дым выходил через отверстие в потолке. Конечно, крыша с тех пор уже столько раз переделывалась, что от отверстия почти не осталось следа. Но на полу следы еще видны.
— Да, вижу. Зал производит большое впечатление, — сказала я.
— Там дальше кухни. Мы их пропустим.
Мы поднялись по лестнице, и она повела меня по анфиладе комнат, обставленных в том же стиле, что и моя. В большинстве из них ставни были закрыты.
Мы поднялись по ступеням и оказались в галерее, на стенах которой висело несколько портретов. Мы остановились перед ними, и Анжель показала портреты членов семьи, среди них Робера и свой.
— Это мой муж, — сказала она, — а вот Жерар.
Я задержалась у портрета Жерара, он меня интересовал, поскольку Жерар был жив и я могла встретиться с ним.
На портрете он был изображен в темном костюме с белым галстуком. Его волосы казались почти черными на фоне бледного лица. У него были темно-синие глаза, и он очень напоминал Мари-Кристин. Естественно, что между ними было сходство. А если она не его дочь? В его глазах видна была та же тревога, которую я заметила и в глазах девочки.
Анжель сказала:
— Вы находите моего сына интересным?
— Да, но он выглядит здесь несчастным.
— Было ошибкой писать его портрет в то время, но была уже договоренность, вы понимаете? Портрет писал Аристид Лонжер. Вы знаете это имя?
— Нет.
— Он — один из наших модных художников. О, да, было ошибкой писать его вскоре после…
— После чего?
— Он только что потерял свою молодую жену… Эта лестница ведет в северную башню, — сказала она, когда мы оказались перед винтовой лестницей. — Там живет Жерар, когда приезжает в Серый дом. Там северное освещение. Ему это нравится. Оно идеально для его работы.
— Можно пройти туда?
— Ну, конечно.
Мы поднялись к двери в конце лестницы. Она открыла ее, и мы оказались в большой комнате с несколькими окнами. В углу стоял мольберт, несколько холстов были сложены у стены.
— В основном Жерар работает в Париже, — сказала Анжель, — поэтому он здесь редко бывает. Но это его башня. У него здесь спальня, еще несколько комнат. Мы зовем северную башню его студией.
— Должно быть, вы очень скучаете о нем, коль скоро он большую часть времени проводит в Париже?
Она пожала плечами:
— Так лучше для него. У него там друзья-художники, а здесь его преследуют воспоминания…
— Его жена была очень молода, когда умерла?
Она кивнула.
— Они поженились очень молодыми. Жерару сейчас тридцать два года. Уже три года, как она умерла. Жерару исполнилось двадцать, когда родилась Мари-Кристин. Он был слишком молод. Ни мой муж Анри, ни я не хотели этого, но…
Она сделала характерный и уже знакомый мне жест.
— Теперь у него есть работа. Своя жизнь в Париже. Так лучше. Приезжать сюда ему трудно, ведь все произошло здесь.
Я обратила внимание на портрет. Я догадалась, кто на нем изображен еще до того, как спросила об этом. Она была очень хороша, отличаясь какой-то дикой, цыганской красотой. Ее волосы были темно-рыжего цвета, глаза — блестящие, карие. Очертания губ говорили о своенравном, капризном характере, а в глазах светилось озорство. Она была очень привлекательна.
— Это Марианна, жена Жерара. Мать Мари-Кристин, — сказала Анжель.
— Она очень красивая, — заметила я.
— Да, — спокойно согласилась Анжель.
Меня интересовало, как она умерла. Я чувствовала, что ее смерть сопряжена с какой-то тайной, но об этом я пока не могла спросить. Мне показалось, что Анжель была недовольна, что привела меня в северную башню.
Осмотр дома продолжался. В западной башне располагалась классная комната.