Я сказала для пробы:

— И твой отец тоже?

Я напряженно ожидала ответа. Я чувствовала, что вопрос об отцовстве надо затрагивать очень осторожно. Мне ничего не удалось выяснить о моем отце, кроме того, что это был чудесный человек, которым я могу гордиться.

— О, присутствие отца никак не ощущалось. Видела бы ты эту хижину: окна, которые едва пропускали свет, глинобитные стены. Тебе повезло, Ноэль, что ты живешь в самом центре Лондона. А что имела я, когда была в твоем возрасте?

— Но ты все это получила позже.

— Ах, да, я получила это. Но главное, я получила тебя, мой ангел. Могу признаться тебе, родная, что я должна была убраться оттуда. Если бы ты побывала там, ты бы поняла почему.

Она это произнесла так, словно хотела оправдаться.

— А что сказали твои «предки», когда ты уехала?

— Я не могла слышать этого, — улыбнулась мама, — остается только предполагать: «Пусть убирается к дьяволу и пусть тот пожарче разожжет пламя в аду специально к ее прибытию».

— Тебя это не пугало?

— Меня? — Она разразилась хохотом. — Неужто ты можешь вообразить такое! Убираясь оттуда, я рассчитывала добиться всего! Я не из тех, кто витает в облаках или прозябает в нищете.

— А как ты добралась до Лондона?

— Попутными экипажами. Подрабатывала по дороге в гостиницах. Накопила немного денег. А теперь слушай дальше мою историю. Я работала в кофейном магазине неподалеку отсюда. Туда часто заходили люди из театра. Был один постоянный покупатель, который проявил интерес ко мне. Я рассказала ему, что хотела бы попасть на сцену. Он обещал помочь. В свободное время я гуляла вокруг разных театров, читала имена на афишах и говорила себе: «Когда-нибудь и я буду среди них».

— И ты добилась своего…

— Да, добилась. Но на это потребовалось время. Покупатель представил меня театральному агенту, который, увидев меня, не выразил никакого восторга, он просто оказывал услугу другу. Когда я спела ему, это произвело на него впечатление, хотя он постарался не подать виду. Затем он взглянул на мои ноги, и я немного потанцевала перед ним. Он сказал, что даст знать о себе. В результате я получила место в задних рядах хора. Я хорошо помню первый спектакль «Мэри, всегда наоборот». Ужасное шоу. Мне велели брать уроки танцев. Я так и сделала. Начало было положено.

— И тогда ты встретилась с Мартой…

— Это был счастливый день. Она сказала: «Ты способна на большее». Как будто я сама не знала этого! Им не нравилось мое имя. Очень труднопроизносимое — Дейзи Тремастон. Агент предложил Дейзи Рэй. Мне всегда смешно, когда миссис Кримп и девушки называют меня так. Да, это звучит лучше: Дейзи Рэй легче слетает с языка. Но разве это то имя, которое запоминает публика? Это было как озарение: Дейзи Рэй — Дезире. Так я стала Дезире.

— И вступила на дорогу к славе и богатству.

— Ой! Да я заболталась с тобой! Мне пора вставать! Вот-вот должен прийти Долли.

Я очень сожалела, что этот разговор закончился. Но раз за разом узнавала все больше и больше, хотя и не сомневалась, что занавес опустится, если я буду слишком любопытной; а что я хотела бы узнать больше всего, так это — кто был моим отцом.

И вот мне уже шестнадцать лет, для своего возраста я вполне зрелая девушка. Я многое узнала о театральной жизни и совсем мало об остальном мире. В доме всегда толклось множество людей, шли непрерывные разговоры, и если я присутствовала, то внимательно слушала их. Постоянными посетителями были Чарли Клэверхем и Робер Буше. Оба владели домами в Лондоне, Чарли к тому же имел еще дом в Кенте, а Робер во Франции. В Лондон их привели дела, и оба они были преданны маме. У нее были и другие поклонники, они появлялись и исчезали, а эти оставались.

Однажды Долли заявился в дом в таком настроении, которое, как я уже знала, означало, что он раздобыл для Дезире нечто, как он выражался, исключительное. Но часто оказывалось, что то, что он считал превосходным, по ее мнению, было просто мусором, в таком случае мы готовились к неприятностям.

И они не миновали.

Я сидела на лестнице рядом с гостиной и прислушивалась без особого напряжения: их возбужденные голоса были слышны во всех уголках дома.

— Эти стихи просто ужасны, — возмущалась мама. — Мне будет стыдно их петь.

— Они блестящи и понравятся публике.

— Значит, ты плохого мнения о моей публике.

— Я знаю все, что следует знать о твоей публике.

— По твоему мнению, они ценят только дрянь?

— Выкинь эти рассуждения из своей бедной головки!

— Если ты такого невысокого мнения обо мне, то я думаю, наши пути должны разойтись!

— Я знаю, что ты хорошая актриса музыкальной комедии, а такие часто попадают в беду, воображая, что они слишком хороши для своей публики.

— Долли, я ненавижу тебя.

— Дезире, я люблю тебя, но должен сообщить тебе, что ты идиотка. Ты бы по сей день торчала в заднем ряду хора, если бы я не высмотрел тебя. А теперь будь хорошей девочкой и взгляни на «Мауд» другими глазами.

— Я ненавижу «Мауд», а эти стихи смущают меня.

— Ты смущаешься! Да ты не смущалась никогда за всю свою жизнь! А «Мауд» — великая опера по сравнению со «Следуй за своим предводителем».

— Не согласна!

— Название тоже хорошее. «Графиня Мауд». Они любят такое. Все хотят видеть графиню.

— Я ненавижу это, ненавижу, ненавижу!..

— Ладно, тогда мне остается только одно. Я предложу эту вещь Лотти Лэнгтон. Ты позеленеешь от зависти, когда увидишь, что она из нее сделает.

— Лотти Лэнгтон!

— Почему бы нет? Она прекрасно справится с этой партией.

— Ее верхние ноты дребезжат!

— Некоторым слушателям это нравится. И им понравится сюжет. Молоденькая продавщица оказывается на самом деле дочерью графа Как-там-его. Это то, что им нужно. А теперь я ухожу… на встречу с Лотти.

Наступило молчание.

— Ладно, — наконец произнес Долли. — Даю тебе время подумать до завтрашнего утра. Мне нужен твердый ответ!

Он вышел из комнаты. Я проводила его взглядом и поднялась к себе. Я была уверена, что вскоре мама запряжется в репетиции «Графини Мауд».

Я была права. Долли продолжал частые визиты в наш дом. Джордж Гэрланд, пианист, который постоянно работал с мамой, не выходил от нас, и весь дом напевал мотивчики из «Графини Мауд».

Долли каждый день появлялся с новыми идеями, за которые ему следовало драться до конца; Марта носилась повсюду, покупая все, что требовалось. Наступил период, с которым все мы были хорошо знакомы, мы тоже оказались втянутыми в гонку, от которой освободимся только тогда, когда минуют все тревоги и окажется, что ночные дурные предчувствия не имели под собой оснований.

Приближался вечер премьеры, и мама пребывала в состоянии нервного напряжения. Она никогда не была уверена в этой самой «Графине Мауд», о чем все время твердила, ей не нравились стихи, к тому же она полагала, что в первой сцене ей следует быть в голубом, а не в розовом. Она уверена, что ее платье дисгармонирует с костюмами хора, к тому же у нее немного сел голос. А если у нее разболится горло накануне премьеры?

Я сказала ей:

— Ты все думаешь о несчастьях, которые могут случиться. Ты всегда всего боишься, но ничего никогда не происходит. Публика тебя любит, и «Графиня Мауд» станет одним из самых больших твоих успехов.

— Спасибо, малышка. Ты меня успокоила. Да, я только что вспомнила одну вещь… Видимо, я не смогу поужинать сегодня вечером с Чарли.

— Он в Лондоне?

— Приезжает сегодня. А у меня репетиция после полудня, и мне не нравится, как получается танец с сэром Гарнетом в последней сцене, когда он поет: «Я бы любил тебя, если бы ты еще оставалась девушкой из магазина».

— А что не получается?

— Я думаю, что ему следует выходить с другой стороны… И я должна быть уверена, что не уроню свое боа из перьев, когда делаю в конце быстрое вращение. Но мне надо как-то сообщить Чарли. Ты не передашь ему от меня записочку, дорогая?