Она не убегает, она просто растворяется в воздухе. Вот только что была — и уже нет ее. Я неожиданно для себя с дробным топотом пробегаю через караулку и по пояс высовываюсь в окно. Мне интересно. Я старая сплетница.

Кордейра запрыгивает на Дубину, как обезьянка на пальму. Косы ее взлетают в воздух и радостными змеями обвивают его шею. Все. Теперь поцелуй. Свершилось.

Замок наш, принцесса наша, эта земля будет нашей, пока мы не увязли в борьбе, пойду пить местные вина и строить ужасные козни. У меня еще есть время.

С одной стороны, женщин часто винят в том, что им никаких секретов доверить нельзя. И называют сплетницами. Причем заслуженно. Если не поговорить о чьей-нибудь тщательно охраняемой (а значит, всему свету известной) тайне, то и встречаться не стоит. Разговор про последние модные коллекции и про ближайший конец света хорош только между незнакомыми женщинами. И только до той минуты, пока они не назовут первое обеим знакомое имя. После чего общение начинает набирать обороты на костях упомянутого обоюдознакомого лица. Кости моются, атмосфера теплеет, новые подруги прощупывают уровень осведомленности друг друга… Тренировочный бой называется.

С другой стороны, женщина, свято хранящая секреты друзей и родни, может оказаться шантажисткой и манипуляторшей. А это куда страшнее сплетницы, простой, будто ершик для посуды. Скромная молчунья — не ершик, а ядерный реактор, в котором что-то засбоило и ничем себя не выдаст до самого Чернобыля. Поэтому пусть уж, коли характеристика «сплетница» скребет ей душу, схитрит по-женски. Пусть назовет Маню Аней, Олю — Галей, Зиту — Гитой и расскажет подругам все как есть. Может, вместе они Зито-Гитину проблему и решат. Сообща, всем ведьминским анклавом.

А не решат, так хоть развлекутся.

Но есть и третий вариант. Большой совет, проходящий не обязательно в Филях. Разработка тактики и стратегии минимизации потерь и максимизации приобретений. Во имя которой мы и идем туда, где можно курить курево и пить спиртное. В разнузданный немецкий бар с видом на кирху святого Сиона.

Зионкирхе — суровая, черная, вертикальная громада, всем своим видом осуждающая все, что мы, грешники, тут делали, делаем и собираемся делать. Видимо, ее осуждающая аура придает грешному времяпрепровождению пикантность. Оттого Зионкирхе и окружена пабами, барами, ресторанами и прочими злачными местами. По местным меркам злачными. А по московским — невиннейшими едальнями и выпивальнями, где гуляет освеженный рождественским отпуском миддл-класс.

Нам надо всерьез поговорить о наших предках и потомках. В лице маменьки (которую мне так и не дали выгнать в зимнюю стужу ценой в плюс четырнадцать градусов) и Герки (который так и ходит по Берлину с лицом воздухоплавателя, пересекающего Атлантику на голом шаре без корзины, балласта и средств связи).

— Итак, сестренки, пора вам наконец повзрослеть! — хлопаю я ладонью по столешнице после третьей порции спиртного. — Вам, может, и непонятно, откуда у парня испанская грусть… тьфу, завиральные идеи относительно своей непригодности к браку с Хеленой. А мне понятно, откуда.

— Поделишься? — мурлычет Сонька, облизывая соленые после текилы пальцы и по-хозяйски оглядывая мужское население паба.

— Соня! Не отвлекайтесь. Вы здесь не для этого, а для редкой возможности исполнить обязанность сестры и тети, — иронизирует Майка.

— Девки, если вы немедленно не сконцентрируетесь, я лично повыгоняю отсюда всех мужиков моложе семидесяти! — рявкаю я. — Я не шучу! Сонька, сядь прямо! Твои ляжки в этом освещении похожи на лунную поверхность после метеоритного дождя. Майка, прекрати гоготать, передний мост потеряешь! Вы хоть понимаете, чего мать добивается?

— Чего? — хором спрашивают они. Заинтересованно, но с ленцой. Плавали, мол, знаем. Но вдруг чего интересного скажешь?

— Сделать Гере те же комплексы, что и нам!

— Угу. Ага. Это какие же? — интересуется Софи.

— Интимофобию, трудоголизм и комплекс вины! И мамахен много преуспела в сем похвальном деле. Герка-то у нас, оказывается, неудачник! Нищий неудачник!

— Это еще почему? — закипает Майка. — Он прекрасный специалист, его на работе очень ценят! Он недавно ездил кабаргу лечить! Его в зоопарк консультировать приглашали, когда кайман болел! Он, между прочим…

— Не заводись! — останавливаю я выброс материнского тщеславия. — Я и сама знаю, что кабарга его ценит, а кайман вообще от себя отпускать не хотел, десять швов наложили. Сонь, вот скажи, по местным меркам он завидный жених или как?

— Или как! — фыркает Соня. Майкино лицо напрягается. — Он не просто завидный, он золотой. Лучше парня я не знаю. Умница, красавец, солнышко. Герочка у нас молодец. Все, что парню в его возрасте можно иметь, он уже имеет. Работа, квартира, машина. И тетки у него такие обалденные… прям не знаю, чего еще пожелать.

— Бабушку другую пожелай! — морщусь я. — Она когда про Хелену гадости говорила, я ему в лицо посмотрела и сразу поняла: племянничек все на себя примеряет. Счет в банке есть? Нету. Хоромы двухэтажные с бассейном и садом есть? Нету. Начальником того-сего является? Не является. Богатая родня при последнем издыхании имеется?

— Имеется, — шипит Майка. — Бабуля! Вернусь домой — и ее последнее издыхание станет вопросом техники!

— Не больно-то вы торопились с вопросом ее издыхания… до сих пор, — замечаю я. — Почему она еще здесь?

— Ну нельзя ж ее было вот так… идите вон, мама, праздники окончены, — нервничает Соня. — Я не такая монстра, как… как некоторые.

— А я — такая, — заключаю я. — И раз я монстра, то и отправлю дорогую мамочку восвояси, пока она не наделала дел.

— Каких дел? — Сонины глаза жалобно округляются.

— Тех, о которых речь. У этой бабы под языком змеиный камень. Она вся истекает ядом. Но, поскольку нас она уже уделала, а Хелену я ей трогать запретила, маманя планомерно травит Герку. Одно на мозги капнет, другое… Пацан и задумывается: и кому я такой нужен? Вот приглядится ко мне девушка, вот поймет, что я лузер, да поздно будет. Лучше я уж сам Хелену отошью, чтоб жизнь ей не портить…

— Это когда такое было? — изумляется Майка.

— Yesterdays, что означает «вчерась»! Едва его в полете перехватила. Перехватила, образумила, с Хеленой сама поговорила, пообещала их прямо в магазине поженить, если дурить вздумают… Но это ж ненадолго!

— Почему?

— Потому что я — не антидот! Антидота против мамашиного яда не существует. Завтра у нее родится новая идея, как еще Гере мозги промыть. Ляпнет про то, как страшно в России жить, как тяжело там придется немецкой сиротке — и, глядишь, пошла писать губерния.

— И что нам делать? — вздыхает Сонька.

— Что? — кривлю я рот в недоброй усмешке. — Ну как что? Блокпост возле Герки устроить. Дежурить посменно.

— А ты уверена, что Хелена… — Майка замялась.

— Во-от, Майя Робертовна, во-от. Уже и вы засомневались. Как тут парню не засомневаться? Хелена, между прочим, надежный человек и далеко не дурочка. И не предполагает, что уже в Шереметьево ее будет ждать скатерть-самобранка на две тыщи персон и лимузин цвета бедра испуганной нимфы… Соня, сядь прямо! Никуда этот фраер и через полчаса не денется, успеет наглядеться на красы твои старушечьи…

— Это у кого ста… — заводит шарманку Софи, но на полуслове машет рукой и убирает свои потрясающие ноги под столешницу. Фраер печально опускает глаза. Клеиться к трем сразу ему стремно.

— Словом, Хелене правильная девушка. Настроена на серьезные перемены в судьбе. Надо учиться — будет учиться. Надо работу искать — будет искать. На муже медалькой висеть не станет. Поумнее многих, кого я лично знаю. Но дело не в этом. Дело в том, что они друг друга любят. Уж поверьте мне, бабы, упускать НАСТОЯЩУЮ любовь — судьбу гневить.

— Да-а-а, это так… — вздыхают "бабы".

Бабьего в моих сестрах немного. Но обе знают не понаслышке: любовь не кариес, ушла — не вернешь. Есть такие подарки судьбы, после которых не всегда тебя ждет счастье, как правило, просто наступает другая жизнь. К ней еще привыкнуть надо, приноровиться, но если откажешься… Тогда и старая жизнь к тебе не вернется, и новой не будет. Проживешь все отмеренные тебе десятилетия, будто и не жил вовсе. А на смертном одре станешь вспоминать не то, что сделал, а то, чего НЕ сделал. Испугался. Отказался. Удрал.