— Зато здесь поймешь! — спохватился Герка. — А ну все вон, ребятишки! Тебе давно пора есть и спать.

— Да мы весь вечер ели, — защищалась я. — Гер, пожалей ты мой желудок! Или хоть фигуру мою девичью… почти девичью.

— Плевать мне на твою фигуру и на желудок тоже! — рявкнул Гера. — Тебе надо вечером пить теплый бульон и ложиться спать под скучную книжку, а не гонять чай-кофе и засыпать под увлекательную беседу! Будешь делать, как я сказал!

— Вот потому ты в верхнем мире не только принц, но и палач, — буркнула я и довольно хихикнула.

За Геркиной спиной — как за каменной стеной. Жаль, от меня племяннику никакого проку. Связями за 45 лет жизни не обзавелась, финансовых империй не основала… Ладно бы содержала что-нибудь вроде светского салона, куда всегда можно притащить девицу, чтоб впечатление произвести — ах, богемная тусовка, ох, писатели, ух, критики, эх, режиссеры! Ну и продюсеры, млин, как же без них?

Но если бы мне предложили выбор между утоплением в теплом бульоне и содержанием литературного салона, я бы выбрала первое. Потому что боюсь людей. Их жадного желания развлечься, отвлечься, увлечься — неважно за чей счет, лишь бы не за свой! Они оплетут тебя плющом, не сбрасывающим листья в холода, они высосут тебя до последней капли, они сожрут твое мясо, а на костях покатаются. Причем не со зла — просто их стремление к удовольствиям выше и добра, и зла. То есть им так кажется. А тебя они и спрашивать не станут.

Нелюдимость не всегда рождается от паранойи. У нее могут быть и вполне здоровые "родственники".

И в частности, нежелание становиться рабочей силой, донором идей, дойной коровой и опорой в жизни для кого-то… ненужного тебе. Навязанного обстоятельствами, замаскированными под судьбу. К одному такому «обстоятельству» я и приближалась сейчас со скоростью шестьдесят минут в час.

Сколько бы тусовок ты в жизни ни посещал, а СВОЯ, как правило, у человека одна. Трое-четверо друзей, в чьей компании ежегодно отмечается Праздник Истекшего Времени. Неважно, что под этим названием понимать — дни рождения, Новые года или Масленницы с Хэллоуинами. Всегда отмечается тот факт, что время истекло, что мы переменились, но все так же хороши внешне и перспективны профессионально.

Ага. Как же.

Есть люди вроде меня, к которым никакая тусовка не липнет, чтоб остаться в качестве своей. Ни школьные, ни студенческие друзья не рвутся посетить мой дом, чтоб разносолов поесть и за минувшее поговорить. Как будто и не было у нас общего минувшего.

Наверное, взгляд у меня нехороший. Пронзительный чересчур. Словно я и кивая, отрицаю сказанное или, хуже того, насмешничаю. Если желаешь слепить себе компанию — из разнородного, качественного и не больно-то липучего материала — учись смотреть благостно и доверчиво. Или хотя бы по-доброму. Не отпугивай глазами. Или уж сразу податься в гадалки? Там моим глазкам цены не будет.

Так я думала, подвивая и подкручивая внутри волосяного гнезда, которое ношу на голове сколько себя помню. Делая прическу, я подолгу торчу перед зеркалом. И мне поневоле становится худо. Настроение у меня портится, потому что я ненавижу зеркала. И стараюсь не попадаться в их жалящие сети — раз глянешь и начинаешь дергаться, поправлять прическу, одежду на себе теребить, губы подмазывать, башкой вертеть, точно лошадь, которую слепни одолели и жалят, жалят в кровь.

Зеркалам свойственно превращать всех, кто в себе не уверен, в марионеток, пляшущих дурацкий танец самоулучшения: прическа-ворот-подол-обшага-пояс-помада-и раз-два-три-второй круг…

Ничего нет хуже, чем пройтись в этом танце перед старыми друзьями. Особенно перед никакими друзьями. Перед змеями с головы Медузы Горгоны. Два десятка отборных змей, одержимых демоном соперничества, капающих ядом и пожирающих взглядом. Наша университетская группа, чтоб ее…

Каждый раз даю себе зарок: все, больше никогда. Никогда больше. Но я же знаю, что будет, если не явиться. Сокурсницы начинают по одной всплывать со дна памяти, заинтересованно заглядывая в мое существование: а давай встретимся, а? Давно не виделись, как у тебя дела? В переводе это значит "Говорят, ты спятила, сидишь на таблетках, растолстела и разучилась разговаривать? Ну-ка посмотрим, посмотрим…"

И вот она я, единым махом двадцатерых побивахом, с русой косой до пояса… кхм… с тщательно уложенной прической, в приличных шмотках, с дорогим спиртным и фирменно-недобрым взглядом. Ну что, гадины? Живы еще? Ничего, будете сильно доставать — я это исправлю!

Шутка. Времена, когда я могла ненавидеть их, симпатизировать им, бояться их, давно растворились в подсознании, превратились в противное послевкусие и желание обрубить концы с минимальным ущербом для репутации.

Если бы не совместная учеба, что бы я делала в разношерстной компании теток с самого женского отделения самого безмужичкового факультета нашего теперь уже далеко не единственного университета? Ладно бы коллегами стали — можно о работе потрепаться. Но мы не стали коллегами. Практически никто.

Я родилась и выросла в те времена, когда вера в призвание была еще жива. Что-то мы такое хотели в себе отыскать и открыть, дети разных народов и разных социальных слоев, поступая в престижные вузы, диплом которых не давал никаких гарантий, кроме гарантии безработицы.

Но нам было плевать на трудоустройство. Мы видели себя покорителями умов и вершителями судеб. Что, разумеется, никакое образование обеспечить не может, а тем более в массовом порядке.

Вот и разбрелись дипломированные специалисты по истории искусств кто куда. В основном, конечно, замуж.

Я — единственная старая дева среди наших. И Медузе это очень нравится. Она аж облизывается, так ей хочется меня за неустроенность уесть. Потому и приходится отказываться от имиджа Безумной Карги. Хотя мне он очень нравится. Некоторые издатели прямо бездыханными валятся, когда я в этом образе прихожу гонорары требовать. Дескать, что за черт? Принимали-то беспомощную интеллигентную цацу, на сколько ни кинь, слова поперек не скажет — и вдруг за деньгами ЭТО заявляется…

ЭТО — сиречь Безумная Карга — действенная, но тяжелая роль. Противоположная моей собственной натуре. Она умеет то, чего не умею я. И не интересуется тем, что интересует меня. В частности, произведенным впечатлением. За выходки Безумной Карги мне всегда бывает неловко. Ее замашками я пользуюсь, придя к выводу: всё. Этих людей я вижу в последний раз. И хочу от них одного — получить по долгам. Которые, как известно, цаца, приятная во всех отношениях, не выжилит у работодателя, сколько ни ходи и ни делай жалостных глаз. Так с нами поступали в девяностые, так с нами поступают и сейчас. На многих поприщах. И особенно — на литературном.

Но я ж не деньги взыскивать, я общаться иду! Зачем мне Безумная Карга? После посещения обряда жертвоприношения Медузе, тьфу, после теплой встречи сокурсниц надо оставить у змей-подруженек впечатление крутой, но обаятельной. И я как всегда избегаю ответа на вопрос "Зачем?" — нет у меня ответа. Вот будет, тогда и дам.

В моем возрасте не заводят новых друзей на всю жизнь. В этом возрасте легче выйти замуж и даже родить ребенка, чем обзавестись надежным другом. Иногда мне жалко, что всякий, с кем я пыталась подружиться, оказывался еще одним отростком с головы Горгоны. Везет мне на ядоносную компанию. Жаль, что я по профессии не змеелов.

— И много за твои книги платят? — облизнулась подвыпившая Валюсик, уставив в меня орудийные жерла глаз. — Мне одолжить не сможешь? Тыщ двадцать баксов, а? Я отдам!

С возрастом Валюсик подрастеряла фарфоровую нежность юности и внешне все больше напоминала злобную свинку. Хотя ни пятнадцать лет назад, ни сегодня ее не интересовало ничего, кроме денег.

— Не дам, — покачала головой я. — Мне тогда самой на жизнь не хватит!

Отличная отмазка. Но сокурсница не оценила.