После непривычно тихого (а кому он на Рождество сдался?) Пергамона, базары, протянувшиеся по другую сторону Унтер-ден-Линден, оглушают и ослепляют. Я не люблю оглушающе-ослепляющих мест, но в них, пожалуй, первое свидание проходит легче, чем в романтически-проникновенной обстановке. Ничто не понуждает тебя к откровенности, зато можно спокойно подурачиться. И даже додурачиться до ощущения, что вы сто лет знакомы и не нуждаетесь в свечах, Вивальди и изысканном десерте для откровенного разговора.
Вот и я так же попалась. Сама не заметила, что рассказываю Дракону о Геркином детстве. О том, как из двух теток, совершенно непригодных на роль матери, вышла одна вполне приемлемая родительница.
— Сперва мы все с ним сидели. Даже маман. Как же, первый внук! Она им почти гордилась. А потом выяснилось, что он не пластилиновый, а живой. И что бабушка ему… не нравится. Для бабушки это был шок! — я с хрустом откусываю от яблока в липкой алой карамели. И как это есть, чтобы не измазаться? Яблоко, насаженное на деревянную шпажку, вертится волчком — понимает, зараза, что за липкий бок его не ухватишь…
— Потому что привыкла всем нравиться? — подмигивает Константин.
Надо же, слушает! Это странно. Обычно разговоры про детей понижают градус интереса до нуля. Если хочешь, чтобы собеседник свернул беседу и под благовидным предлогом слинял, заведи шарманку про гениальные словечки, удивительные наблюдения и прочие великие достижения чудо-ребенка. Мужчине все эти истории — рвотное со снотворным пополам. Того, кто продержался полчаса, можешь занести в когорту идеальных отчимов и взять на заметку.
Но Дракон и слушает как-то иначе, без кротости и обреченности во взоре. И я не сразу понимаю, что ему ИНТЕРЕСНО! Как будто он знаком с моей родней. Как будто ему хочется знать расклад сил и… слабостей в нашем семействе. Как будто у него на нашу семью далеко идущие планы!
— Да, мама привыкла нравиться… — осторожно соглашаюсь я. — Ну, она красивая женщина… была…
— На самом деле без разницы, красивая или некрасивая, — замечает Дракон, прихлебывая глинтвейн из нелепой кружки с надписью "Ich bin das bezaubernde Baby" ("Я прелестная малютка", а может "Я прелестный малютка"?). — Вот женщина — та досконально определит, красавица перед ней или просто миленькая. Мужчина, если влип, фиг поймет, на сколько баллов там реальной красоты, а на сколько — чистого куража. Но куража, коли в прелестницы податься решила, понадобится много.
— Ну да! — удивленно киваю я. — А потом так оно и идет: чем больше очарованных, тем нерушимее кураж! Цепная реакция.
— Главное, чтоб никто самооценку не снижал, — поддакивает Константин. И откуда он в этом разбирается? — Вот как Гера — вашей маме.
— О да-а-а, он тогда старушку прилюдными вопросами прямо изводил: баба, сколько тебе лет, баба, зачем ты врешь дяденьке, баба, почему с тобой так скучно, баба, почему ты такая глупая… Баба не знала, что он, стервец, в следующую секунду брякнет. Можно сказать, сама судьба Герку у нее отобрала и мне вручила.
— А его мать? — все с тем же неослабным интересом спрашивает Дракон.
— Его мать делала, что могла. Вернее, что умела. Майке вся эта детская физиология, походы к врачам, разборки с воспитателями-учителями — вроде утренней зарядки. Я б, например, умерла от паники в тот первый раз, когда Герка в три года с температурой сорок свалился, а врачи сквозь него смотрели. Причем с таким видом, точно он давно умер и истлел. Зато Майка мигом нашла крайнего и вытрясла из него душу и отдельную палату. Но она терпеть не может разговаривать с сыном. Сестрица для этого слишком энергична… — вздыхаю я. Слишком энергична и слишком занята.
Конечно, я далеко не сразу поняла, что мне НРАВИТСЯ вечная Майкина занятость, из-за которой сидеть с подрастающим Геркой всегда выпадает мне.
Казалось, жизнь можно проводить гораздо интереснее, чем на поприще бэбиситтерства. К тому же мне не нравились молодые матери. Было в них что-то неисповедимо-животное. Как будто с рождением младенца все они резко поглупели, стремясь найти с грудничком общий язык, а потом так и не догнали активно растущего ребенка. Вот и плетутся следом, с трудом осваивая азы интеллектуальной деятельности.
И лишь со временем Герка из обузы превратился в друга. В связующую нить между мной и окружающими. Которая не порвалась, даже когда я стала, мягко говоря, не самым удобным собеседником…
— Словом, Гера привык: если поговорить надо, то с Асей. Тетей Асей! — хихикает Дракон.
Обычно в ответ на шуточки по поводу персонажа рекламы, приезжающего на запах грязного белья, я обливаю презрением и знакомых, и незнакомых. Но сегодня я добра. И примитивна. А потому всего лишь бросаю Константину в лоб огрызок яблока. И попадаю.
— А скажи мне, прелестный малютка, почему ты меня об этом спрашиваешь? — уже довольно нетрезвым голосом произношу я.
— Потому что про себя ты мне ничего не расскажешь, даже если мы целый день проболтаем. — Улыбка у Дракона такая… широкая. Словно две улыбки разом. Человеческое лицо для подобной улыбки маловато. Невместительно.
— Думаешь, про Герку я все-все расскажу, вот заодно себя и выдам? Хитро, геноссе! — хихикаю я, уткнувшись носом в теплую кружку, пахнущую гвоздикой.
— Просто я однажды заметил: мы, мужчины… — Дракон делает едва заметную паузу, словно намекает мне, что он хоть и относится к этой категории, но как-то по-особому относится. Не совсем как человек. Или совсем не как человек. — …охотнее общаемся с теми женщинами, которые не рассказывают, а выслушивают. Нас. Задают вопросы, поощряют трепотню, вызнают детали. А потом удивляемся, что попались в руки манипуляторше, которой, по большому счету, на нашу личность плевать. Она ее воспринимает в качестве бибабо. И мы трепыхаемся на чужой руке, пока нас не сбросят. Потом у нас внутри образуется пустота и мы теряем смысл жизни. Довольно надолго. Иногда — на всю жизнь.
— Зато болтушки вроде меня безопасны, да? — Я хлопаю ресницами, изображая глупость несусветную, вселенскую.
— Женщины, у которых есть, о чем рассказать, не подпитываются чужими душами. Не паразитируют на любви народной. Не превращают окружающих в зомби. Они живут тем, что у них есть своего. Вот так! — и мой мудрый поклонник щелчком отправляет скомканную салфетку в корзину возле столика.
Вот уж не думала, что мужчины анализируют причины жизненных неудач. И пытаются изменить орбиты своего движения относительно женского пола, а не кружить по заданной, регулярно натыкаясь на одни и те же астероиды и переживая каждый раз мировую катастрофу. Или этот Дракон какой-то неправильный, или мое представление о мужчинах — однобокое.
Да и зачем мужчинам меняться? Разве привычка все анализировать меняет орбиту? Мы, женщины, поверяем каждый свой промах трудами какого-нибудь специалиста — и что, совершаем меньше промахов? Нет, просто после очередного говорим себе: ну вот, так я и думала!
— Может, вам нравятся именно манипуляторши, а не эти, которые живут своей жизнью? — пожимаю плечами я.
— Конечно, нравятся. Они так похожи на наших мамочек! — язвит Дракон. — И нам нравится быть зомби!
— Смеешься, да-а-а? — канючу я. — Знал бы людей, над святым бы не смеялся!
— Да, — покаянно склоняет голову он. — Любить манипуляторов всей душой, жить гармоничной жизнью зомби — это святое.
Мы переглядываемся и понимающе улыбаемся друг другу. Хорошо, когда не требуется топить собеседника в разъяснениях и проходить с ним по всей логической цепочке от начала до конца. Надо признать: женщины любят не плохих и не хороших мальчиков. Они любят понятливых. Ну, может, не все. Может, только я.
Открытая эстрада рядом с нами время от времени взрывается незабвенной попсой. И классикой. И попсовой классикой. Сейчас там раздается: "The people say: when you" re in love tomorrow never comes!"* (Слова из песни Фрэнка Синатры "Forget Domani" — прим. авт.) Все правильно. Завтра не придет, если ты влюблен. А если ты осторожен, не придет сегодня. Вся твоя жизнь станет бесконечным завтра. Думать о нем, просчитывать его, бояться его, обеспечивать его — все на завтра и никакого сегодня!
