- На морозе-то?
- А ты думаешь, в кутузке будет теплее, если твоя заросшая морда вызовет подозрения?
Наскоро съев на двоих банку консервов, приведя себя в порядок, Сименцов и Корытко скрылись за частоколом деревьев.
- Надо уходить из леса… Слышь, командир? - пробурчал, высунувшись из своего укрытия, радист. Ему было немногим за 30, в рядах Красной Армии успел повоевать пару месяцев, а уже в августе 1941-го хлебал баланду в немецком пересыльном лагере. В группу Волкова его включили за неделю до вылета на задание, привезя аж из Германии, из Дальвитца. Знал его Волков плохо и потому немного побаивался.
- Надо. Вот только куда? - как бы сам у себя спросил Волков.
- Это как понять «куда»? - строго, даже с каким-то вызовом спросил радист. - Уж не в сторону ли НКВД поглядываешь, командир?.. То-то мне еще в школе намекали поосторожнее с тобой быть, не ровен час, побежишь у комиссаров прощения просить и всю группу продашь.
- Ты это брось, Веселов. По законам военного времени за такие слова я тебя и пристрелить могу.
Волков, смотревший до этого на сходящиеся в одной точке верхушки деревьев, повернулся лицом к Веселову и увидел направленный на него ствол револьвера. Радист вцепился в командира взглядом, но по губам блуждала улыбка.
- Не можешь, - Веселов медленно разжал ладонь, и револьвер беспомощно повис на указательном пальце. - Без рации ты никому там, за линией фронта, не нужен. И комиссары тебе спасибо не скажут, если придешь к ним с повинной и мой труп принесешь. Они за мою смерть тебе еще пяток лет лагерей впаяют. Я радист! Конечно, и ты можешь на ключе «яблочко» отстучать, но кто под него станцует? Коды, они у меня все в голове, а ты там собираешься дырку сделать. Ну ладно, хватит собачиться. Нам друг за друга держаться надо, мы здесь чужие. По одному мы все сдохнем, вчетвером еще можем уцелеть. А повезет - так и на сытую старость заработаем. В третьем рейхе…
Веселов примирительно спрятал за пазуху револьвер и достал фляжку.
- Давай лучше выпьем. А то и парашют что-то уже не греет. У тебя осталось, что хлебнуть?
- Пока есть, - ровным голосом ответил Волков и вытащил флягу.
Они сделали несколько глотков, Волков поморщился, радист с непроницаемым лицом, как будто и не пил.
- Согрелась за ночь, зараза. Открой консервы, что ли…
Командир достал из мешка банку тушенки, ножом срубил крышку, поддел ломоть мяса и протянул банку Веселову.
- А ты про «яблочко» для красного словца сказал или как? - спросил Волков, пережевывая холодную свинину.
- Про какое яблочко? - вскинул глаза радист.
- Ну, про то, что я на ключе могу отстучать.
- Ха… А что это ты вдруг?
- Да так… Я флотский… На подводной лодке ходил.
- Ух ты, а я и не знал… Да не смотри ты на меня так, я и вправду не знал, брякнул, что на ум пришло, - Веселов передал банку Волкову, - а как же ты среди нас, сухопутных, оказался?
- Долгая история.
- А давай еще по глоточку, и история короче станет.
Они выпили.
- Я сам-то питерский. Родился в деревне, а потом с отцом переехали в город, я как раз в школу пошел. Отец года до 25-го работал садовником на Васильевском острове. Деньги небольшие, думал, где лучше найдет, - подался в извозчики. Так на кобылий зад до самой войны и смотрел. Мать-то все с нами, с детишками. А война началась, мы подросли, ее взяли медсестрой в госпиталь, там же, в Ленинграде. Я к тому времени окончил восемь классов, школу ФЗУ, поработал электриком на «Электросиле», есть такой завод в Ленинграде…
- Грамотный ты, Волков.
- Да не Волков я. Это немцы кличку дали. Я Михайлов. Николай Егорович Михайлов… Ну вот, военкомат направляет меня в 39-м в учебный отряд подводного плавания. Радости было! Девки проходу не давали - моряк! Да не какой-нибудь, подводник! После учебы попадаю я на Балтфлот, на лодку С-3. Красавица: запас хода, огневая мощь - гроза и гордость, да и только! И черт меня дернул во время вахты принять стаканчик. Друзья подбили. Они-то свое отстояли, а я на посту. Короче, отделался выговором, и из комсомола меня турнули. Ты чего улыбаешься?
- Я тебе потом про свой комсомол расскажу - смех и слезы. Ну, ладно, давай дальше.
- Перевели меня на другую лодку, а тут война. Два года мы гоняли немцев по Балтике; бывало, и немцы гоняли нас, не дай бог как! Но на воде беда, на суше - не лучше. В 42-м в блокаде сначала умер отец, а весной - мать. От чего - не знаю, я под водой был. Наверное, от голода. Тогда от голода мерли как мухи… А тут и до меня судьба добралась. Через год весной во время моей вахты на лодке произошла авария. Не буду тебе рассказывать, что к чему, это долго, скажу только, что моей вины в том не было. Но припомнили и пьянство в 40-м, и исключение из комсомола - дали мне по шапке с размаху: трибунал, пять лет лагерей. Отсидел я полгода в Ленинградской тюрьме, написал ходатайство в Президиум Верховного Совета - и заменили мне Сибирь штрафным батальоном. Кинули нашу роту сразу в пекло, на Псковское направление. Я старшиной хозвзвода был, конвоировал арестованных. Сам еще вчера под замком сидел, а тут других стеречь доверили. Арестованных сдал, надо было роту догонять. Догнал. Она вперед пошла. А немцы нас отрезали. Человек 50. Попытались сопротивляться, да куда там! Немцы подогнали два танка, так мы не знали, куда от огня спрятаться. Из 50 в живых семеро осталось. И мне повезло. Ну, а дальше как у всех: лагерь, разведшкола… Давай еще по глоточку.
- Давай. Здесь не на лодке, из комсомола за пьянку не исключат, ха-ха… Закуси… У меня с комсомолом особые счеты. Я тоже не из графьев. Отец умер, когда мне было одиннадцать. Он из простых, ярославских, землю пахал, плотничал, кондуктором на железной дороге служил. Много не накопил. Он помер - и я в батраки, скотину пасти. Два года походил в деревенскую школу - на том вся моя наука и окончилась. Но в комсомол меня в нашем селе Никитском приняли. А как же - голытьба в первых рядах бежала. Было это в 24-м, как раз незадолго до того, как матери переехать в Нерехту. Переезжаем мы с ней, устраивается она на текстильную фабрику, я в УКОМ, зарегистрироваться. Записали, что, дескать, прибыл такой из деревни. А через неделю прихожу - там собрание, и мой вопрос слушают. Говорят, ты, товарищ Платонов (Платонов - это я) не достоин быть в наших первых рядах по причине своей неграмотности. Вот тебе и на, говорю, это как же так? В деревне об этом и спору не было, наоборот, звали. Так то, говорят, в деревне, а здесь, считай, город. Исключили! Устроился я учеником в токарную мастерскую к одному частнику, проработал у него четыре года, а там - на фабрику «Красная текстильщица» попросился. Дослужился до машиниста дизельного двигателя внутреннего сгорания. Пока работал на фабрике, окончил школу повышенного типа без отрыва от производства. Четыре класса образования! Начальство хвалило, в комсомол опять приняли, сказали, что раньше ошиблись, перегнули… А тут по стране шумиха поднялась: все на помощь шахтерам Донбасса! Опять собрания, митинги: молодежь впереди…дадим стране угля! Вызвали меня, говорят - поедешь добывать! А у меня здоровье никуда не годное, не осилю, говорю. Да и здесь я на месте, пользы больше принесу, потому что делаю знакомое дело. Э-э, Платонов, сказали, не понимаешь ты политики партии, - и исключили из комсомола! В 33-м меня призывают в армию, оканчиваю я с отличием полковую школу, второй год службы ношу уже погоны младшего командира. В 35-м подаю рапорт на сверхсрочную и остаюсь помкомвзвода по радиоделу. На следующий год принимают меня в комсомол. Опять говорят, что достоин, что те, гражданские - дураки и бюрократы, что в армии на людей смотрят иначе, и все такое прочее… Спасибо, говорю, служу дальше. Повышаю образование, дохожу до 6-го класса. В 37-м демобилизовываюсь в долгосрочный отпуск, возвращаюсь домой, устраиваюсь заведующим радиоузлом на торфопредприятие в Нерехте. Работаю за двоих, потому что радиста не берут, экономят деньги. Зарплату, понятно, получаю одну. А тут приходят из райкома, давай, говорят, неси нагрузки. Я им в ответ: а то, что за двоих на одну зарплату вкалываю, - это не нагрузка? Нет, говорят, ты должен по общественной линии в самодеятельности петь. Да какая самодеятельность, когда мне поспать некогда? Тогда, говорят, приходи завтра на собрание. Прихожу - а там мой вопрос! Об исключении из комсомола!
