Дальше, коснувшись общественных волнений, Протопопов ещё наглее объявил:
– Я не склонен придавать серьёзное значение будированию верхних слоёв, вплоть до всех великих князей включительно. Представители этих кругов не такие люди, чтобы они могли что-нибудь сделать. Впрочем, некоторые меры уже приняты, а если понадобится, будет сделано то, что нужно.
-А оппозиция Государственного совета?
– Это вещь несерьёзная. Против неё ничего не стоит принять кое-какие средства: одним – пригрозить, другим – кинуть подачку, и оппозиция исчезнет. На то, что происходит сейчас в общественных кругах, я смотрю очень серьёзно. И мною послано распоряжение московскому градоначальнику не допускать в Москве никаких собраний. В моём распоряжении имеются данные, свидетельствующие о симптомах приближающейся революции. Вот документ. Это резолюция участников военно-промышленного комитета под председательством Коновалова, в которой предлагается перейти от слов к делу. Очень вероятно, что близко время, когда начнётся террор.
– Но как же намерены вы реагировать на это начало революции? Неужели вы не сделаете попыток хотя бы отдалить срок? Неужели не будут сделаны шаги в сторону сближения с Государственной думой?
– Государственной думою руководит Милюков. Я не настолько наивен, чтобы не понять, что думские пожелания «министерства доверия» скрывают за собой вымогательство ответственного министерства. Это прямой путь к повторению того, что было во Франции в 1789 году до proces de la reine включительно.
– Но ведь за Государственной думою стоит всё русское общество – общеземский союз, союз городов и т. д.
– Это не общественность, а лжеобщественность. Я сам старый земец и потому хорошо понимаю и вижу, какие элементы объединились в этих союзах. Разве эта лжеобщественность может претендовать на власть? Она хочет только помешать правительству (! – Л. Ж.) выиграть войну в то время, как до её конца осталось только четыре месяца. Я знаю это, так как имею точные сведения о внутреннем положении Германии.
– Уверены ли вы, объявляя войну всей стране, что выйдете победителем?
– О, я не остановлюсь ни перед чем. Господа журналисты могут сравнивать меня с Плеве – я в первую же очередь начну высылать их целыми вагонами из столицы. Но я задушу революцию какой бы то ни было ценою! Я добродушен. Но я могу быть и свиреп и беспощаден!
Что эти слова не были простою угрозой, доказывав следующая «срочная телеграмма», которая была отправлен Протопоповым в Ставку на имя одного из наперсников царя, перед московскими съездами 8 – 9 декабря 1916 года[642]:
«Царская Ставка, Свиты генералу Воейкову
По соглашению с председателем Совета министров было признано необходимым мне просить генерала Мрозовского не разрешать целого ряда съездов, назначенных в Москве на 8-е и 9-е декабря и имевших целью объединить политическое боевое настроение в некоторых слоях столицы путём оглашения на съездах заранее заготовленных резких резолюций.
Съезды не были разрешены, и протесты на их запрещение от земств и городов, заслушанные в Совете министров, были оставлены Советом без удовлетворения. Как последствия неподчинения съездов объявленному распоряжению Мрозовского явились неизбежное введение на собрания чинов полиции и недопущение самовольных сборищ, а отсюда буря лжеобщественного негодования. Сегодня в думе предполагается внесение по этому делу ряда запросов, оглашение возмутительных резолюций, которые могут волновать элементы, пропитанные смутой, и переброситься далеко за Таврический дворец.
Готовится дерзновенный натиск на священные прерогативы монархической власти, попирая основные законы. Ввиду изложенного я признал необходимым, чтобы сегодняшнее заседание Государственной думы было закрытым для публики и печати.
…Я послал соответствующее требование Родзянко лично, но считаю своим долгом предусмотреть могущие произойти дальнейшие осложнения. Ввиду изложенного долгом совести почитаю просить вас доложить его величеству о том, что, в случае дальнейших осложнений, представляется необходимым высочайший указ о перерыве занятий Государственной думы, полагал бы до 1 февраля.
Ввиду исключительной остроты минуты очень прошу не отказать доложить это дело в порядке спешности. На успех твёрдых и спокойных мер в эту минуту верноподданнически надеюсь и верую в помощь Божью.
Протопопов».
Конечно, Николай всегда готов был пойти навстречу мудрым политическим советам Протопопова, который в России решился разыграть герцога Альбу[643], чтобы оправдать свои слова о собственной непреклонности и жестокости…
Но налицо был ещё один, более жгучий вопрос: со всех сторон шли донесения о готовящемся народном волнении.
Как теперь выяснилось из секретной переписки бывшего министра с бывшей царицей, Алисой Гессенской, эти волнения были вызваны умышленно старою властью.
Россия могла «заключить сепаратный мир с врагами, если бы в столице вспыхнул мятеж»… И эту «благовидную» причину для чёрной измены общему делу старался создать предатель-министр всеми мерами: подвоз припасов умышленно нарушался, мародёрам дана была возможность грабить население…
Но всё-таки надо было вести игру осторожно, чтобы не выдать себя и перед страной, и перед… тем же Николаем.
Хотя он и понимал, что Вильгельм, враг России, не является «врагом Романовых», как стояло в письме, переданном царю Васильчиковой, как твердили ему все окружающие, но всё же заняться открыто провокацией было опасно.
Наконец, на очереди стоял и такой вопрос: ну, вспыхнет волнение… Начнём переговоры о мире с «нашими друзьями», с врагами России… Однако народ надо будет привести в покорность… Как это сделать?
И вот тут-то ставленник Распутина выявил себя во всю величину.
Когда стало известно, что всё рабочее население Петрограда готовится к выступлению, что Государственная дума решилась тоже резко поднять голос протеста, в Царском Селе было созвано особое совещание по этому жгучему вопросу.
Председательствовал сам государь.
В совещании участвовали князь Голицын, Воейков, Нилов, Протопопов и другие члены кабинета; приглашён был и Штюрмер.
На обсуждение был поставлен вопрос о необходимости дать некоторые уступки Государственной думе. Большинство участников совещания признавало, что начавшееся движение может захватить войска, почему следовало бы в целях успокоения Государственной думы согласиться на осуществление минимума тех свобод, которые возвещены манифестом 17 октября.
– Ну что ж, – сказал Николай. – Это, пожалуй, возможно.
Таким образом, вопрос, казалось, был предрешён. Мало того, был уже заготовлен и соответствующий акт, в котором, однако, не говорилось об ответственном министерстве, но предлагалось назначение в состав кабинета видных общественных деятелей из состава Государственного совета. Против этого, однако, восстал Протопопов:
– Ничего угрожающего в данном движении нет и быть не может, – заявил он. – Петроград мутят какие-нибудь двести – триста человек. Их необходимо уничтожить.
Протопопов настаивал на предоставлении в его распоряжение кредита в триста пятьдесят-четыреста тысяч рублей «для подавления революции в самом зародыше».
– У меня имеется верный план для борьбы с гидрой революции. Эта сумма необходима для того, чтобы петроградских городовых можно было обучить стрельбе из пулемётов. Тогда правительство может вполне спокойно покончить с движением. Кучка людей, желающих перемены, будет просто расстреляна из пулемётов, и таким путём всякая опасность минует.
Николай, почти уже согласившийся на подтверждение конституции 1905 года, неожиданно переменил своё решение и тут же заявил:
– Если вы убеждены в этом, то выполните свою программу.
Протопопову были отпущены триста пятьдесят тысяч рублей из десятимиллионного фонда.
