Она толкнула деревянную дверь и с любопытством уставилась на располагавшуюся далеко внизу палату. Талли часто видела ее по телевизору, но тут угрюмое великолепие вдруг ожило. Наверное, сегодня никто не смог бы создать такую палату; сама мысль о ней удивительна для любого времени. Отделка, архитектурные излишества, золото, дерево, витражи — казалось, что все эти герцоги, графы, маркизы и бароны викторианской поры не знали слова «слишком». Такой подход себя явно оправдал; возможно, строящим это здание были в принципе чужды сомнения. Архитекторы и ремесленники знали, для чего они это сооружают, и верили в то, что знали. В конце концов, мы тоже не без претензий: построили «Миллениум доум». Палата немного напоминала собор, хотя здание было совершенно светским. Золотой трон с пологом и канделябрами славил земное царство, в нишах стояли статуи баронов, а не святых, витражи высоких окон изображали оружие, а не сцены из Библии.
Величественный золотой трон находился непосредственно перед Талли, и теперь он увлек ее мысли, так же как и до этого сама палата. Если Британия когда-нибудь станет республикой, что сделается с ним? Несомненно, даже самое антимонархическое правительство не отправит его в переплавку. Но в каком музее найдется достаточно места? Для чего его можно использовать? Возможно, будущий президент, одетый в деловой костюм, воссядет под этим пологом. Опыт Талли в этих вопросах был весьма ограниченным, но она заметила, что те, кто сам достиг могущества и высокого положения, стремятся к соответствующим атрибутам в не меньшей степени, чем получившие такое право по наследству. Талли с радостью села; ее охватила благодарность: как много пищи для ума и глаз. Часть насущных проблем отступила.
Погруженная в мысли, охваченная впечатлением от палаты, Талли поначалу едва замечала фигуры на красных скамейках внизу. И тут она услышала его голос; ощущение было ясным, у нее не возникло ни малейших сомнений. Сердце у Талли заколотилось. Она глянула вниз: человек стоял напротив одной из скамеек, потом он повернулся к ней спиной и побежал между скамейками правящей партии и оппозиции, говоря: «Государи мои, умоляю, дайте мне задать вопрос! Он значится в списке напротив моего имени!»
Талли почти вцепилась в руку сидящего рядом молодого человека и нетерпеливо прошептала: «Извините, а кто это? Кто это говорит?»
Тот нахмурился и протянул ей список. Затем не глядя на нее, парень сказал: «Лорд Мартлшем, независимый член палаты лордов».
Талли застыла, наклонившись вперед, неотрывно глядя на его затылок. Только бы он повернулся! Как она может быть уверена, не увидев его лица? Он обязательно должен почувствовать ее пристальный взгляд. Она не расслышала ни ответ министра, ни комментарии других членов парламента. Время вышло, и объявили следующий вопрос. Группа заседавших покидала палату, и, когда он встал, чтобы к ним присоединиться, Талли увидела его совершенно ясно.
Она не стала смотреть на лорда Мартлшема еще раз, не испытывая необходимости подтверждать мгновенно возникшее впечатление. Можно было спутать голос, однако голос и лицо вместе принесли уверенность, которая охватила ее всю, не оставив ни йоты сомнений. Талли не предполагала — она знала.
Она очнулась на тротуаре у входа в церковь Святого Стефана, не помня, как там оказалась. На улице была толчея будто в разгар туристического сезона. Бронзовый, твердый, стоящий на пьедестале Черчилль неотрывно смотрел — через улицу, забитую еле двигавшимися такси, машинами, автобусами — на свою любимую палату представителей. Полисмен сдерживал пешеходов, давая служебным машинам заехать во двор палаты, и поток туристов с висящими на плече камерами ждал сигнала светофора, желая пройти к аббатству. Талли присоединилась к ним. Она поняла, что надо обязательно успокоиться и собраться. Ей понадобилось сесть и подумать. Но у северного входа аббатства уже вытянулась длинная очередь: там найти покой вряд ли удастся. Вместо этого Талли зашла в церковь Святой Маргариты и села на скамейку.
Несколько посетителей прохаживались и, останавливаясь у статуй, вполголоса разговаривали, однако Талли их не замечала и не слышала. Переплет восточного окна, приданое Катарины Арагонской, две ниши со стоящими на коленях принцем Артуром и принцессой Катариной, двое святых над ними — в первый визит она была этим потрясена, но теперь глядела на них и ничего не видела. Почему же ее чувства пришли в такой беспорядок? В конце концов, она видела тело доктора Невила. Его почерневший, искаженный облик будет сниться ей до конца дней. А теперь эта вторая смерть, умножившая кошмар; даже если бы она сама подняла крышку чемодана, ее воображение не могло бы обрести большую четкость. Однако ни в одном из этих случаев на нее не ложилась ответственность. Талли рассказала полиции все, что знала. Больше ничего не требовалось. Теперь она оказалась непосредственно вовлеченной в убийство, как если бы его скверна попала и в ее вены. Она стояла перед личным выбором; ничто не могло облегчить лежащий на ней груз ответственности. Талли понимала, что должна действовать. От Виктория-стрит до Скотленд-Ярда всего полмили — но ей требовалось осознать последствия своих поступков. Лорд Мартлшем станет главным подозреваемым. Не может не стать. Ее свидетельство приведет именно к этому. На нее не давило его членство в палате лордов — об этом она почти не думала. Она не была той женщиной, для которой важен статус. Проблема была в другом: Талли не могла поверить, что человек, склонившийся над ней с такой искренней заботой, был убийцей. Но если следствию не удастся найти ему альтернативу, он предстанет перед судом и даже может быть приговорен. Это будет не первый случай, когда приговор ляжет на невиновного. А если предположить, что дело так и не раскроют, не останется ли на нем на всю жизнь метка убийцы? Ей мешали и еще менее рациональные основания, заставлявшие верить в непричастность Мартлшема. Где-то в глубине ее сознания затаился некий факт, который можно было извлечь лишь напряженным размышлением или тихой медитацией, — факт, который следовало вспомнить и рассказать.
Талли обнаружила, что вернулась к уловке времен своей юности. Сталкиваясь с проблемой, она вкладывала внутренний монолог в молчащие уста какого-то голоса, который иногда представлялся ей ее совестью, но чаще — скептическим здравым смыслом, ничем не обремененным вторым «я».
«… Ты знаешь, что должна делать. Что будет после — тебя не касается.
— И я так чувствую.
— Дальше. Если ты хочешь ощутить ответственность, возьми ее на себя. Ты видела, что произошло с доктором Невилом. Если лорд Мартлшем виновен, хочешь ли ты, чтобы он остался на свободе? Если он невиновен, то почему не объявился? Но если он невиновен, у него может быть информация, которая выведет на убийцу. Время уходит. Почему ты медлишь?
— Мне нужно сесть и подумать.
— Подумать о чем? И долго ли? Если коммандер Дэлглиш спросит тебя, где ты была, покинув палату лордов, что ты ему ответишь? Что сидела в церкви и молилась о знаке свыше?
— Я не молюсь. Я знаю, что должна делать.
— Тогда иди и делай. Это уже второе убийство. Сколько еще убийств должно произойти, чтобы ты собралась с духом и рассказала о том, что тебе известно?»
Талли поднялась на ноги и, ступая теперь тверже, толкнула тяжелую дверь церкви Святой Маргариты и пошла к Виктория-стрит, в Нью-Скотленд-Ярд. В прошлое посещение ее туда привозил сержант Бентон-Смит; тогда она ехала с надеждой. Однако позже Талли не отпускало чувство собственной неудачи. Она отвергла все фотографии. Ни одна фотография, ни один коллаж из ловко подобранных черт не напомнил ей мужчину, которого они искали. Теперь она несла коммандеру Дэлглишу хорошие новости. Тогда почему же у нее так тяжело на сердце?
Талли подошла к столу дежурного офицера. Она тщательно продумала свои слова.
— Будьте добры, могу ли я увидеть коммандера Дэлглиша? Я миссис Таллула Клаттон из музея Дюпейна. Это связано с произошедшими убийствами. Я располагаю важной информацией.
