Талли привстала, собираясь унести поднос на кухню. Джеймс поднялся и забрал его. Она смотрела ему в глаза, и на ее лице впервые было написано беспокойство.
— Вы будете на той встрече, в среду? На которой будет решаться судьба музея?
— Нет, Талли, мне там находиться не положено. Доверенных лиц только трое — это Дюпейны. И никому из нас ничего сообщено не было. Только слухи.
— Музей и в самом деле могут закрыть?
— Закроют, если Невил Дюпейн добьется своего.
— Почему? Он здесь не работает. Невил здесь и не бывает толком — лишь по пятницам, когда забирает машину. Он не заинтересован в музее. Что ему за дело?
— Он ненавидит нашу, как ему кажется, «национальную зацикленность на прошлом». Ведь вполне хватает сегодняшних проблем. Ему удобно сосредоточить свою ненависть на музее. Это место основал его отец, вложил туда состояние, оно носит его имя. Невил хочет избавиться не просто от музея.
— Это в его силах?
— О да! Если он не подпишет новый договор, музей будет закрыт. Впрочем, я бы не стал волноваться. Кэролайн Дюпейн — женщина весьма решительная. Сомневаюсь, что Невил перед ней устоит. От него ведь не требуется ничего, кроме подписи.
Стоило Джеймсу произнести эти слова, как их идиотизм поразил его. Разве бывало так, чтобы написанное имя не имело значения? Благодаря подписи людей казнили или миловали. Подпись лишала наследства или давала его. Поставить ее или не поставить означало разницу между жизнью и смертью. Однако непохоже, чтобы это относилось к подписи Невила Дюпейна на новом соглашении. Неся поднос на кухню, Джеймс был рад, что не видит взволнованного лица Талли. Такой он не видел ее никогда. Он неожиданно осознал чудовищность того, что ее ждало. Этот коттедж, эта гостиная значили для нее так же много, как для него — его книга. А ей за шестьдесят. Ну, по нынешним временам ее не назовешь старой, но возраст не подходит для поиска новой работы и нового дома. Конечно, вакансий много: надежную экономку найти непросто. И все же данная работа, данное место подходили ей идеально.
Его охватила неловкая жалость, и на мгновение Джеймс ослабел. Все случилось так неожиданно, что ему пришлось быстро поставить поднос на стол и немного передохнуть. И одновременно его посетило желание сделать какой-нибудь величественный дар. Он же может положить его к ее ногам так, чтобы все стало хорошо. Калдер-Хейл немного поиграл этой нелепой мыслью. Он мог бы переписать завещание на нее. Джеймс понимал: такая экстравагантная щедрость не по его части. Вряд ли можно назвать этот поступок великодушным — ему-то деньги нужны не будут. Проценты он всегда тратил полностью, капитал же не трогал и завещал семье. Завещание лет пятнадцать назад составил семейный юрист. Наследство аккуратно распределялось между тремя племянниками. Странно. Его никогда особенно не заботило, что племянники о нем думают; и видел он их редко. Однако Джеймс чувствовал — ему не все равно, как они отнесутся к дяде после его смерти. Калдер-Хейл прожил свою жизнь в уюте и большей частью в безопасности. А что, если он найдет в себе силы для одной последней, великолепной выходки, разительно меняющей чью-то жизнь? Он услышал голос Талли:
— Что-то случилось, мистер Калдер-Хейл?
— Нет. Решительно ничего. Спасибо за кофе. И не переживайте из-за среды. У меня предчувствие, что все будет хорошо.
8
Половина одиннадцатого. Как и всегда, Талли убралась в музее еще до открытия. Теперь они с Мюрел Годбай должны были все проверить — перед тем, как музей в пять часов будет закрыт. Остальные обязательные дела сделаны, разве только ей самой чего-то захочется. Но в коттедже тоже все было в порядке, поэтому она посидела с мистером Калдер-Хейлом подольше. Мальчик Райан, помогавший с тяжестями при уборке и с работами в саду, приходил со своими бутербродами к часу дня.
С первыми осенними холодами Талли предложила ему съедать свой обед в коттедже. Летом она видела Райана прислонившимся спиной к одному из деревьев и рядом с ним пакет. Когда дни стали холоднее, он приспособился есть в сарае с газонокосилкой, сидя на перевернутом ящике. Такое пренебрежение удобствами казалось ее неправильным, но предложение она сделала в неопределенной форме, чтобы не заставлять его и не затруднять отказ. Однако Райан с готовностью согласился и начиная с того утра ровно в час приходил с бумажным пакетом и банкой кока-колы.
Талли не хотелось есть вместе с ним — это было бы вторжением в святая святых ее частной жизни, — поэтому она перекусывала в двенадцать, и к его приходу все было убрано. Если она готовила суп, то немного оставляла и парню, особенно в холодный день. Райану, кажется, это нравилось. Позже Талли научила его готовить кофе — настоящий кофе, а не гранулированный из банки, — и Райан его подавал. Он проводил здесь не больше часа, и каждые понедельник, среду и пятницу Талли привыкла слышать его шаги по дорожке. Она ни разу не пожалела о своем предложении. Однако по вторникам и четвергам чувствовала смешанное с чувством вины облегчение от того, что утро полностью принадлежит ей.
С первого дня после ее мягкой просьбы Райан стал на крыльце снимать рабочие сапоги, вешал куртку, в носках шел в ванную, мыл руки и только потом присоединялся к ней. Райан приносил с собой запах земли, травы и какой-то неуловимый мужской дух, нравящийся Талли. Ее изумляло, каким чистым он казался, каким хрупким. По-девичьи изящные кисти вступали в странное противоречие с загорелыми мускулистыми руками. Лицо — круглое, щекастое, курносое, с розоватой кожей, кажущейся замшевой на ощупь. Широко расставленные большие карие глаза. Тяжелые верхние веки. Подбородок, рассеченный вертикальной чертой. Коротко остриженные волосы. Круглая голова. Талли его лицо казалось детским, просто увеличившимся с годами, но без следов взрослого опыта. Впечатление нетронутости, невинности рассеивалось, стоило посмотреть в его глаза. Райан мог их широко распахнуть и уставиться на мир с обезоруживающей безмятежностью — и вдруг сбивал с толку быстрым взглядом, лукавым и осведомленным. Такая же двойственность была присуща и его познаниям. Случайные обрывки жизненного опыта, говорящие об искушенности, подобранные, будто мусор, сочетались с поразительным невежеством в обширных областях человеческого знания, которое ее поколение приобретало еще до окончания школы.
Талли нашла Райана, вывесив объявление на доске вакансий у местного газетного киоска. Миссис Фарадей, на общественных началах работающая в саду, дала понять, что сгребать листья, а также подрезать кусты и молодые деревья ей не под силу. Она и предложила повесить объявление, а не обращаться в местное агентство по трудоустройству. Талли дала телефонный номер коттеджа и никак не упомянула музей. Когда позвонил Райан, они с миссис Фарадей провели собеседование и решили взять парня пока на месяц, на испытательный срок. Перед его уходом Талли спросила о рекомендации:
— Райан, у тебя есть кто-нибудь, кто мог бы написать рекомендацию? Ну, тот, у кого ты работал раньше?
— Я работал у одного майора — чистил серебро и кое-что делал по дому. Я его попрошу.
Он больше ничего не сообщил, а через два дня пришло письмо.
Милостивая государыня!
Райан Арчер сообщил мне о вашем намерении взять его разнорабочим и помощником садовника. Он не особенно рукастый, но кое-какую работу по дому выполнял удовлетворительно и, если ему было интересно, выражал готовность к обучению. Насчет его способностей к садовничеству — если таковые имеются — не знаю, не сталкивался. Однако сомневаюсь, что он может отличить анютины глазки от петунии. Райан не всегда пунктуален, но, когда приходит, способен работать как следует (если за ним присматривать). Мой жизненный опыт подсказывает, что люди делятся на честных и бесчестных, и здесь мы в любом случае бессильны. Этот мальчик — честный.
Руководствуясь этой весьма сдержанной рекомендацией и заручившись одобрением миссис Фарадей, Талли взяла Райана на работу.
