Постепенно я стала осознавать, какие меня жду сложности.

– Хэл, я предвидела, что ты будешь в ужасе, что рассердишься, но думала, что в конце концов ты скажешь: «Это не то, чего я хотел, но мы справимся».

Это его уязвило; он сел на корточки рядом со мной.

– Я когда-нибудь тебе лгал? Я тебе что-нибудь обещал? – Он покачал головой. – Я не могу… я точно знаю, что не могу. Я из другого теста… мне нужно… Нет, я хочу продолжать работать, как и планировал. Жизнь коротка, и я хочу быть свободным, чтобы уделять ей все силы. Но мне очень жаль, Роуз, что так получилось.

Я посмотрела на него в упор.

– Мы несем ответственность за ребенка. У него никого больше нет.

– Только если я соглашусь взять эту ответственность на себя.

Перспектива остаться в одиночестве с ребенком на руках заставила меня запаниковать, и я услышала лепет невежественной, отчаявшейся незнакомки. Я спорила, что ребенок не изменит нашу жизнь; слова лились из меня потоком. Нам не надо ничего менять. Детей подвязывают на грудь и таскают с собой; оставляют в камерах хранения; оставляют на попечение другим людям. При желании рождение ребенка пройдет почти незаметно и никак не помешает нашей жизни.

Он молча слушал. И наконец пошевелился.

– Даже я лучше разбираюсь в воспитании детей.

Я опустила голову.

– Хорошо, больше мы об этом разговаривать не будем. Я сама обо всем позабочусь.

Очевидно, этому разговору предстояло продолжиться, но пока я больше не могла говорить. К тому же мне надо было подумать.

Хэл поднялся: ему нужно было проверить костер и что-то обсудить с проводником. Я осталась на месте. Вечер стоял душный, но внутри у меня было холодно.

Мы молча разошлись по гамакам. В ту ночь я слышала, как Хэл переворачивается и что-то бормочет во сне – тогда и во все следующие ночи, когда я лежала без сна и раздумывала о проблеме, с которой столкнулась лицом к лицу.

Мы держались вежливо и обходительно, почти как незнакомые люди. Мне стало лучше, меньше тошнило, и я сопровождала Хэла в запланированных поездках. Физически мы никогда не были ближе, но это была близость двух людей, которые предпочли находиться по разные стороны изгороди.

В понедельник, на третьей неделе, я очнулась от неспокойного сна и ощутила сильный спазм в пояснице. Я приняла аспирин и побрела к гамаку. В ту ночь, в отчаянии, я выпросила стакан бренди из бутылки, которая хранилась в аптечке в медицинских целях. Хэл пристально посмотрел на меня, но ни о чем расспрашивать не стал. Он лишь произнес:

– Завтра важный день. Надеюсь, тебе хватит сил. – Нам снова предстояло путешествие вверх по реке.

Я накинулась на него:

– Ты ведешь себя жестоко.

– Угу, – кивнул он, – так оно и есть.

– Хэл, мы совершили ошибку.

– Я понял. И это я веду себя плохо. Но мы приехали сюда заниматься другим делом. Так давай же делать то, что планировали. А потом подумаем. – Он немного смягчился. – Дай мне привыкнуть, Роуз.

Когда настало время уезжать, стало ясно, что я не в состоянии вылезти из гамака, не то что переправляться по реке.

Хэл наклонился надо мной – я лежала, с перекошенным от боли и неудобства лицом. Его акцент стал более отчетливым:

– Что ты хочешь, чтобы я сделал?

Я попыталась сесть, но безуспешно.

– Хэл, как думаешь, здесь можно где-нибудь нормально прилечь? Мне нужно чувствовать под собой твердую землю.

Он погладил меня по лицу, и всего на минуту-две снова стал прежним.

– Посмотрим, что можно сделать. А потом надо будет увезти тебя отсюда.

– Вдруг я потеряю ребенка? – пролепетала я. – Но я не хочу, Хэл. У него есть право жить.

Он промолчал.

Вдвоем с проводником они соорудили примитивное ложе и перенесли меня туда. Хэл попытался послать радиограмму в Кецель, но в результате тропического шторма, бушующего поблизости, прием был невозможен, и к тому времени, когда ему удалось наладить связь, все свободные самолеты уже были откомандированы. Ему удалось проконсультироваться с доктором, который сказал, что если я отдохну, возможный выкидыш удастся остановить. Он снабдил Хэла основными инструкциями и посоветовал ему как можно скорее доставить меня в Кецель. Что беременная женщина вообще делает в тропическом лесу, спросил он Хэла. Хуже всего, что он запретил мне принимать аспирин.

Хэл наклонился над моей кроватью. Я поежилась и почувствовала струйку пота, стекающую по ногам на кроваво-алый глиняный пол.

– Тебе лучше?

– Хуже.

– Бедняжка Роуз.

У меня возникло странное ощущение, как будто мое тело гниет.

– От меня пахнет?

– Нет. – Его губы коснулись моей мокрой щеки. – Ты прекрасна.

– Здесь плохое освещение, – проговорила я.

Хэл отложил долговременную поездку вверх по реке, но я убедила его пойти в альтернативный дневной поход и проверить достоверность сообщений о следах индейцев. Надо отдать Хэлу должное, он согласился с неохотой, но я заставила его уйти.

– Я пока не могу двигаться, но я в безопасности, так что уходи.

Он взял мою руку.

– Прости меня, – сказал он. Сердиться и быть холодной казалось глупым.

– Ты моя радость, Хэл. – Я слышала, как у него перехватило дыхание. – С тобой я испытываю самую глубокую радость, острейшие, нежнейшие эмоции и иногда… мне кажется, что мы неотделимы друг от друга. Хочу, чтобы ты это знал.

Он долго смотрел на меня сверху вниз. Потом, поставив рядом со мной еду и воду, он проинструктировал носильщика, который остался дежурить. Через брешь в хижине я наблюдала, как он грузит вещи и трогается.

Тянулся день. Я сосредоточила взгляд на дереве, что вырисовывалось в дверном проеме. У него были перепончатые блестящие листья, а ствол изрыт дырочками, обнажавшими древесину цвета сырого мяса. Дерево напомнило мне мертвеца из реки.

Я изучила карту. Был почти полдень, и Хэл должен был прибыть на место, где река изгибалась и поворачивала обратно; в два часа он должен повернуть назад. Но в тропическом лесу никогда нельзя быть уверенным в том, что все пройдет гладко. Карта упала на пол.

Носильщик заглянул в хижину и ушел. Как будто по расписанию на опушку обрушился тропический ливень, и так же быстро кончился. Листья задымились от влаги, и из пара на опушку вышли фигуры поющих, танцующих яномами: их ступни сбивали лесную землю в кроваво-алую глину. Я очнулась. Это был сон. Я перевернулась на другой бок.

Через несколько часов боль возобновилась с удушающей силой, а потом все было кончено.

В наступающей темноте я боролась со своим телом, которое не поддавалось моему контролю. Здесь не было ни ангелов, ни горящих свечей.

Должно быть, я закричала, потому что в хижину украдкой заглянул носильщик. Он посмотрел на меня и вернулся с питьем. У напитка был отвратительный вкус, но мне уже было безразлично.

Становилось все темнее, и я то засыпала, то просыпалась. Я взмокла от пота и пропиталась кровью. Моим скользким рукам было не за что, не за кого ухватиться: вокруг не было ничего, кроме моей утраты. Ничего, кроме темного, пульсирующего сердца джунглей.

Хэл был моей сокровенной радостью, но этого оказалось недостаточно. В жизни есть и другие важные вещи. Мне хотелось ответственности, которая Хэлу была не нужна. И больше, всего мне хотелось иметь право оставить ребенка. В этом была моя свобода – пусть сомнительная, ограниченная, но все же возможная. Мой выбор был так же прост, как и выбор Хэла; только он был другим.

Переделывать Хэла было бессмысленно – сейчас или когда-либо в будущем. Он твердо стоял на своем пути, и я не собиралась всю жизнь любить и ждать, а потом, по прошествии времени, просто ждать. У моего тела был один недостаток биологического свойства, и я не могла бродить по тропам в джунглях и сплавляться по рекам, зная о нем. Я неверно выбрала время. Вздрогнув, я очнулась; в хижину вошел Хэл и принес миску с водой. Он был очень возбужден.

– Роуз! Мы их видели! Они задержались достаточно долго и вступили с нами в контакт. Я сделал потрясающие фотографии. Это отличная поездка, лучшая поездка. Нужно заклеить мозоли на ногах, но сперва я тебя вымою. Я ничего подобного в жизни не делал, это было… – Он откинул мой спальный мешок. Наши глаза встретились.