— Хорошо.

— Так много английских суппортеров, — сказала Ингрид. — Они выглядят очень опасными, да? Не хотела бы я быть немецким хулиганом, дерущимся с англичанами, но полиция хорошо подготовилась, полицейские ничего не допустят.

Английские парни запели БОЖЕ, ХРАНИ КОРОЛЕВУ, и Гарри почувствовал, что его переполняет неудержимая гордость, что он англичанин и является частью хулиганского движения. Такое чувство силы ничто больше дать не может. Кое-что дает секс, но насилие дает больше. Оно дает тебе возможность на какое-то время стать Богом, типа ты можешь делать все, что хочешь, и никто не может с тобой справиться. Он положил руку на колено Ингрид и согласился с ней, что полиция знает, как вести себя с хулиганами.

Настоящее чудо, такие бывают только пару раз в жизни. Я лежу в постели, вспоминаю вчерашнюю ночь. Сейчас немногим больше десяти, но я все еще сплю, ленивый ублюдок. Пытаюсь соединить все отрывочные воспоминания. Хуй знает, во сколько мы вернулись, но Абдул уже не спал, пил свой кофе. Слушал ночной концерт, устроенный заселившими его отель сверху донизу пьяными англичанами. Последнее, что я помню, — как мы вышли из бара. Свернули за угол и увидели двух шлюх в нижнем белье. Там было темно, только из открытой двери вырывался луч света. Они стояли и курили. Наверное, у них был перерыв. Типичные бляди. Мне даже чуть плохо не стало. Жирные пузатые бабищи. На хуй надо. Я даже не сказал ничего остальным нашим, и мы пошли дальше. Следующее, что удается вспомнить, — это тот бункер.

Я вообще не знал, что такие вещи еще существуют. Думал, что коммунисты давно снесли все эти бункера. В кирпичной стене были видны следы пуль и осколков, а порог был сделан из дерева. Такого же, как крыльцо норманских церквей в старых английских селениях. Остальные ушли вперед, а мы с Марком остались, тупо глядя на эту хуйню.

Маленькая улица была абсолютно пуста. Марк подошел к двери и попытался открыть ее, но мешали висячий замок и толстые цепи. Дверь была старая, но прочная. Мы отошли и минут пять стояли и разглядывали площадь и дома вокруг. Эта находка прочистила мне мозги. Я стоял и думал о всяких пытках, которые происходили за этими стенами. Если гестаповцы затащат нас туда, это будет плохо. Я стоял на этой ебаной улице в этом ебаном Берлине и думал про камеры пыток и медицинскую технику. Про ебанутых пидоров в белых халатах, загоняющих людям под ногти иголки, в то время как какой-нибудь затянутый в черную кожу супермен спрашивает, где все будут завтра. Где будут собираться англичане. В конце концов мы плюнули на этот бункер, потому что нам предстояла долгая дорога в гостиницу, и я вообще понятия не имел, где мы находимся. Мы стали искать нигерийцев, но они давно уехали. Тогда мы поймали проезжавшее мимо такси, и водила высадил нас прямо у отеля.

А чудо состоит в том, что я не чувствую похмелья. Может быть, это ощущение приближающейся игры сказывается, и алкоголь с наркотиками не оказывают обычного действия. Я знаю, что сегодня будет отличный день. Я чувствую себя как ребенок, хоть мне уже и за тридцать, как ребенок, собирающийся на домашний матч «Челси». Только привлекают меня теперь больше другие вещи. Шанс поучаствовать в беспорядках, например. Посмотреть, что придумают немцы. Я знаю, что большинство наших ощущают то же самое. Прелюдии кончились. Сейчас мы все вместе, потому что у нас есть враг. А пока я полежу еще десяток минут, HOTOMV что прошлая ночь была слишком дикой, это нацисткое шествие кажется мне глюком, вот что значит смесь пива, наркотиков и газетных заголовков.

Сегодня все будет по-другому. Пришло время действовать самим. Воспоминание о той стрелке вызывает у меня смех. Хуй знает, зачем это было нужно. Вчера было достаточно безумных вещей. Вначале нацисты, потом бар и девчонки, с которыми мы там познакомились. Потом нам пришлось ехать сюда, так как они нас отшили. Наверное, сказали им что-то не то. Или им не понравилось, что Билли стал хватать одну из них за ляжки. Кажется, мы даже Гарри там видели, с какой-то приличной чиксой. Или это еще один глюк, потому что только мне показалось, что он там, как его уже и след простыл. И чикса, которая была с ним, слишком хороша для такого жирного пидора, как он.

— Сколько времени? — спрашивает Марк.

С голосом у него пиздец. Отвечаю ему «десять».

— Нормально. Рано еще.

Тишина. Я ворочаюсь.

— Помнишь тот бункер? — спрашивает он. — Мы же пытались залезть внутрь.

Да, Марк даже попытался порвать цепи, но это оказалось ему не по силам. Я говорю ему, что нам еще повезло, что мы мертвецов не разбудили. Или живых, что хуже. Им бы не понравилось, что мы хотели залезть в тот подвал, потому что в большинстве своем немцы хотят забыть прошлое. Они не хотят слушать, как мы поем про Две Мировые Войны и Один Кубок Мира.

— Я не думал, что такие места еще остались, — говорит Марк. — Русские, похоже, оставили все, как было. Смешно, но они уже не смогут вернуться, чтобы снести их.

— Наверное, оставили как назидание потомкам. А может, у них не было времени, или денег на бульдозеры. Вообще, здесь мало что напоминает о Третьем Рейхе, да?

— Потому что мы разбомбили этих подонков. Но никто ничего забыть не сможет, пока будет стоять этот ебаный бункер. Он же построен на века. Я еще видел дома в восточном Берлине с пулевыми отверстиями. Сколько лет прошло, а они еще стоят.

Он умолкает на какое-то время. Потом этот пидор вылезает из кровати, раздвигает шторы и говорит, чтобы я вставал, хуево мне, что ли? Потом начинает пиздить о том, что я, дескать, начал распускать язык в присутствии девчонок, и поэтому они съебались, но я ему напоминаю, что это из-за того, что Акула Брайт начал лапать их, и Марк соглашается. Помню ли я, как мы встретили Жирного Гарри с девушкой сомнительной репутации? Но это не так плохо, мы уже опасались худшего. Парень бегает за бабами все время, как только мы приехали в Европу; я вообще-то всегда считал, что это Картер — секс-машина. Может, он просто решил превзойти своего напарника. Иногда люди слишком серьезно относятся к женщинам. Конечно, без них нельзя, но бегать за ними все время тупо. Это как на войне, если ты видишь вокруг одну смерть, это может навести тебя на мысль обзавестись семьей и детьми. Может, Гарри просто размяк на старости лет, потому что, честно говоря, он мог бы тусовать с друзьями немного побольше.

Еще через полчаса мы идем на улицу завтракать. Картер сидит за столиком, перед ним еда на тарелке и английская газета, которую он надыбал где-то. Там все те же избитые статьи об ожидающихся в Берлине беспорядках. Комментарии различных поднятых людей. Живущих на ренту, ничего не делающих пидоров, с умным видом изрекающих ту же хуйню, которую изрекали еще их мамы и папы двадцать лет назад.

— Вы вчера много пропустили, — говорит Картер. — Мы сидели здесь до двух, пока полисы не начали закрывать бары. Так, ничего серьезного не было, просто оттягивались, но они чуть не спровоцировали беспорядки. Правда, они быстро поняли, что мы только этого и ждем, и съебались.

Он разрезает ножом толстую колбаску, и внезапно я ощущаю дикий голод. Это лучше, чем то говно, которое мы ели в Голландии. Больше похоже на английскую кухню. Нечто, дающее энергию. Старая добрая жратва. За соседним столиком сидит Кевин вместе с Крю, они кивают нам. Спрашивают, где мы были вчера вечером. Смеются, когда Марк рассказывает им про бункер.

— Гарри не видели? — спрашивает Картер. — Он не пришел ночевать в гостиницу.

— Мы встретили его в баре в восточном Берлине, — отвечает Марк, усаживаясь напротив и выдергивая пару страниц из середины. — Он был с какой-то чиксой. Охуительная щель. Я не думаю, что о нем стоит беспокоиться, так как они выглядели вполне счастливыми. Блядь, на ней была суперкороткая миниюбка, и буфера в лифчике еле помещались.

Картер даже есть перестает.

— Не знаю, что с ним случилось, — говорит он, изображая сильнейшее негодование подобным падением нравов. — Хуй знает, чем все это закончится. Только что Гарри здесь, а через минуту он уже на другом конце города. Это не в его стиле. Обычно он целыми днями бухает в баре.