Гай начал целовать ее. Сейчас его близость переполняла Фейт; она так долго представляла эти моменты в своем воображении, что реальное счастье было трудно вынести. Ей требовались время, тишина, одиночество, чтобы пережить этот перелом судьбы.

Фейт посмотрела на часы. Было почти одиннадцать.

— Тебе пора идти, Гай, — негромко сказала она. — Элеонора ждет тебя.

— Я не хочу уходить. — Он уткнулся лицом ей в плечо.

— Ты должен. — Она прикоснулась губами к шелковистым темным волосам.

Когда он, наконец, ушел, слова, образы, запомнившиеся ощущения заполнили ее сознание, рассыпаясь каскадом игральных карт из колоды. Свернувшись клубком на диване, закутавшись в одеяло, Фейт смотрела на огонь и вдыхала запах, еще сохранившийся на ее коже.

Они разработали правила. Не правила Мальгрейвов, другие. Свидания украдкой в музее или в парке — десять минут, которые наполняли обычный день радостью. Время от времени — час или два в номере гостиницы. Когда встретиться не удавалось, говорили по телефону, и ни один не хотел класть трубку первым. Никаких писем — письма могут выдать. «Если никто не будет знать, — говорили они себе, — никто не будет страдать».

Ему хотелось покупать ей подарки, но она отказывалась: «Твои деньги принадлежат Элеоноре», — говорила она. Однажды, когда и жена, и тесть Гая были в отъезде, они провели вместе целую ночь. Они не спали, пока холодный рассвет не окрасил лондонские крыши в серебристо-серый цвет.

Это была зима шестипенсовиков в стеклянной банке. Фейт никогда не была счастливее.

Джейк начал преподавать в Хитервудской подготовительной школе для мальчиков в середине весеннего семестра 1952 года. Он долго сопротивлялся идее, которую подал ему в прошлом году Гай Невилл, но в конце концов понял, что без работы станет таким же бродягой и бездельником, как Ральф, и откликнулся на объявление в газете. К его удивлению, директор, капитан Манди, прислал ответ, приглашая приехать немедленно.

Хитервуд-корт примостился на пустынном побережье северного Корнуолла. Школа занимала большой дом в эдвардианском стиле. Полы были застелены коричнево-серым линолеумом, а стены выкрашены в кремовый и светло-зеленый цвета. В первый день, наблюдая, как маленькие мальчики с тоской прощаются с родителями после весенних каникул, Джейк ужаснулся и произнес вслух:

— Они похожи на беженцев!

Преподаватель истории, немолодой человек по фамилии Стрикленд, повернулся к нему и сказал:

— Учиться здесь — привилегия, Мальгрейв. Не забывайте этого.

В голосе Стрикленда слышалась легкая насмешка.

Школьные правила совершенно сбивали Джейка с толку. Учителя и ученики ходили по разным лестницам; в некоторых помещениях, беспорядочно расположенных по всей школе, ученикам не разрешалось разговаривать. Каждую среду после обеда всех выгоняли на продуваемую ветрами площадку играть в спортивные игры, правила которых Джейк не смог выучить даже за месяц. Он был рад, когда из-за кашля его освободили от наблюдения за тренировками по регби. Школьная заведующая хозяйством, сердитая полька, сын которой учился в классе у Джейка, дала ему банку мази и посоветовала подышать свежим воздухом. Мазь Джейк выбросил, но совет насчет свежего воздуха принял и отправился на прогулку вдоль утесов.

Далеко внизу графитового цвета волны обвивались вокруг острых скал. Осторожно ступая по узкой тропинке, Джейк решил, что проработает в школе еще несколько недель и, если не станет легче, в конце семестра уволится. Он поедет за границу, например, в Италию. Он давно не был в Италии. Он поедет в Италию, напьется до смерти и, может быть, умрет счастливой смертью, чтобы не быть больше обузой для Фейт.

— Какого черта вы здесь делаете, Мальгрейв? — раздался голос позади.

Джейк вздрогнул и обернулся.

— Обдумываю свой конец, Стрикленд.

— Для этого здесь слишком холодно. К тому же вы распугаете бакланов.

В руках у Стрикленда был бинокль.

— Я не знал, что вы любитель наблюдать за птицами.

— Это мое прикрытие. По правде говоря, я бы сошел с ума, если бы не сбегал из школы раз в неделю. Моя нога, а точнее, ее отсутствие, избавляет меня от необходимости дежурить на спортплощадке. — Стрикленд получил ранение тридцать пять лет назад, в Первую мировую, во время битвы при Сомме. — А вы, Мальгрейв?

— Кашель.

— Вы обращались за помощью к этой страшной венгерке?

— Миссис Зелински — полька. И она не страшная. Наоборот, довольно симпатичная.

Посещая школьный лазарет, Джейк обратил внимание, что у миссис Зелински, которая выполняла и обязанности медсестры, черные волосы, голубовато-белая кожа и глаза, как осколки блестящего корнуолльского гранита.

— Не обольщайтесь, — язвительно сказал Стрикленд. — Все пытались. Денман… Лоулис… Кроме меня, конечно. Меня такие вещи уже не волнуют. Так вы к ней обращались?

— Миссис Зелински дала мне мазь и велела бросить курить.

Джейк протянул Стрикленду пачку сигарет и закурил сам.

Стрикленд достал из кармана плоскую фляжку.

— Хотите глоток?

Виски приятно согрело Джейка. Глядя на него, Стрикленд сказал:

— Могу предположить, что именно алкоголь — ваша слабость. — Они пошли по тропинке. — Мы все здесь ущербные. Так уж капитан Манди подбирает персонал. У меня — нога, Лоулис — игрок, Денмана выгнали из Кембриджа, а Линфилд… Линфилд просто садист.

Джейк рассмеялся.

— Я удивляюсь, как меня взяли. У меня нет диплома.

— Видите ли, наши недостатки позволяют капитану платить нам меньше. Благодаря этому он, скорее, раньше, чем позже, сможет удалиться на покой, обеспечив себе безбедное существование. Впрочем, ему повезло, что он взял вас, хотя вряд ли он это осознает.

Они вышли на мыс. Среди редких кустиков травы попадались мелкие розовые цветы. Джейк посмотрел на Стрикленда.

— Почему вы так говорите?

— Потому что вы — хороший учитель.

Джейк разразился взрывом хохота.

— Мне приходится преподавать латынь, хотя приглашали меня как учителя французского и немецкого. Так вот, я иду на один урок впереди учеников, Стрикленд. Читаю учебник накануне вечером.

— Вы любите этих маленьких негодников, — сказал Стрикленд.

— Учеников?

— Да. Понимаете, я их терпеть не могу. А вы их любите.

Порыв ветра ударил Джейка в лицо. Он моргнул.

— Да. Пожалуй, да.

— Все остальное не важно. Вы любите этих мальчишек, включая тупиц и нытиков, а потому вы хороший учитель.

Джейк бросил окурок в бьющиеся внизу волны. Вдалеке зазвонил колокол.

— Пора возвращаться в тюрьму, — мрачно сказал Стрикленд.

Спустя некоторое время Джейк осознал, что ему нравится деление дня на отдельные части: уроки, игры, перемены, обед и ужин. Ему нравилось, что не надо принимать решения, не надо искать смысл в своем существовании. Унылый серый корнуолльский пейзаж — суровый каменистый берег и вересковые пустоши — уже не вызывал в нем прежней неприязни. Он привык к своей холодной тесной комнатке с коричневым линолеумом на полу, служившей и спальней, и кабинетом. Развлечений было немного: раз в неделю выпивка в компании Стрикленда и Денмана, преподавателя английского, и легкий флирт с местной барменшей. В Хитервуде было мало женщин: внушающая ужас жена директора, толстая старая кухарка да пара забитых горничных, с которыми Джейк несмело заигрывал. И заведующая хозяйством школы, миссис Зелински, чей язычок был остр, как игла, которой она прокалывала нарывы.

Многое в Хитервуде по-прежнему приводило Джейка в замешательство. Больше всего его возмущало применение в школе физических наказаний. Даже в армии, думал Джейк, не бьют солдат кожаным ремнем. Ремень висел в школьном холле; провинившийся должен был принести его сам, и это делало наказание еще более унизительным. Джейк никогда не прибегал к ремню — один вид этого предмета вызывал у него приступ дурноты, но большинство других учителей применяли этот вид наказания. Особенно часто бил учеников мистер Линфилд, учитель математики. Джейк подозревал, что это доставляет ему удовольствие.