Николь снова склонилась над чемоданом, вынимая подарки.

— Лиззи, посмотри, какая кукла — у нее башмачки на пуговках и глаза закрываются. А вот платья и юбка, но, боюсь, придется выпустить весь запас на подоле. А это я нашла во Флориде.

Открыв маленький кожаный футляр, Николь показала дочери нитку речного жемчуга.

— Тебе нравится, дорогая?

— Конечно, мама, — вежливо ответила Элизабет.

— Я думаю, жемчуг надо спрятать, пока ты не подрастешь немного, Лиззи, — сказал Дэвид.

— Хорошо, папа.

— Дэвид, что за строгости! — Николь поднялась на ноги. — Я носила украшения моей матери, когда мне было шесть лет! Помню, в Неаполе я надела мамину шелковую кофту вместо платья и жемчужное ожерелье. Я пела и танцевала, а Фейт ходила по кругу с шляпой, и мы собрали кучу денег…

— И все же я думаю, мы уберем на время это ожерелье, — повторил Дэвид.

Элизабет протянула футляр отцу.

— Пожалуй, ты прав, — заметила Николь. — Нитка может легко порваться, а нанизывать жемчужины обратно так утомительно. Но я куплю тебе что-нибудь взамен, дорогая. На следующей неделе мы с тобой поедем в Лондон, будем ходить на балет, в театры и по магазинам…

— На следующей неделе у Лиззи начнутся занятия в школе, — спокойно сказал Дэвид.

— Что такого, если она пропустит неделю или две?

— У меня теннисный матч, мама. — Элизабет взяла мать за руки. — Я бы с радостью поехала с тобой в Лондон, мама, но не могу пропустить матч. И потом, мне еще надо довязать одеяло.

— Какое одеяло?

— Для бедных детей в Индии. Надо связать много квадратов, а потом сшить их вместе. Это требует времени.

— Могу представить, дорогая, — пробормотала Николь.

Глядя на дочь, она гладила ее темные шелковистые волосы и думала о том, какой странный у нее ребенок. Ей уже не раз приходило в голову, что в этом чертовом роддоме перепутали детей и ей достался чужой младенец.

Но она тут же отбросила эту мысль. Элизабет явно была дочерью Дэвида. Она унаследовала от него темные волосы, уравновешенность и спокойствие. Николь коснулась рукой нежной щеки дочери.

— Лиззи, не пора ли задать корм Пэнси? — раздался голос Дэвида. — Беги скорее. А я предложу твоей маме что-нибудь выпить.

Девочка умчалась прочь. Николь тяжело вздохнула и опустилась в шезлонг.

— Дэвид, пожалуйста, большой стакан джина с тоником. А лед есть? Вы еще не обзавелись холодильником?

— Нет, — с улыбкой ответил он. — Но я держу тоник в погребе, так что он не должен быть слишком теплым.

Когда через пять минут он вернулся, держа в руках два стакана, Николь сказала:

— Тебе не кажется, что ты слишком опекаешь Элизабет?

Дэвид сел рядом с ней.

— Я хочу, чтобы она была счастлива. Хочу уберечь ее от ударов судьбы.

— Мне кажется, ты оберегаешь ее от меня.

— Мне жаль, если это выглядит так.

— Неважно. Я все понимаю. Ты не хочешь, чтобы она выросла похожей на меня.

— Я бы хотел, чтобы она обладала твоей красотой… твоей силой духа… твоей храбростью, — проговорил он, глядя на Николь.

— Не понимаю, почему я ушла от тебя, Дэвид. Я всегда буду обожать тебя.

— Ты ушла, потому что еще оставались страны, где ты не была, и люди, с которыми ты еще не подружилась, — без всякой обиды сказал Дэвид.

Они сидели в дружном молчании, наблюдая, как чернильные тени деревьев на лужайке становятся все длиннее.

— Расскажи, как у тебя дела, Николь, — попросил Дэвид. — Ты станешь знаменитой актрисой? Мы увидим твое имя в неоновых огнях на Пикадилли?

Она рассмеялась.

— Боюсь, что нет. Сниматься в кино — утомительное занятие. Ждешь часами, потом тебя, наконец, снимают, и получается минутный эпизод.

— Тогда чем же ты займешься?

— Чем? Буду петь. Мне это больше нравится. Я люблю видеть публику перед собой.

— Это звучит как-то… неопределенно.

— Определенность — не в моем характере, Дэвид, разве не так?

Их взгляды встретились, и он покачал головой.

— А как у тебя с деньгами?

— Все в порядке. Абсолютно в порядке. — Она заметила кожаные заплаты на рукавах его куртки.

— А ты, Дэвид? Все еще работаешь в Лондоне?

— Да, по-прежнему в министерстве иностранных дел. Я предпочел бы бросить службу и заняться фермерством, тогда Лиззи не пришлось бы учиться в интернате. Но это неразумно с практической точки зрения.

Николь коснулась его руки.

— У тебя усталый вид, дорогой.

— Мне сорок четыре, — с улыбкой сказал он. — Я старый и седой.

— Как и я.

— Нет, — сказал он. — Нет.

— Пойду отыщу Лиззи. Я уезжаю завтра утром.

— Так скоро?

— Да. Поэтому мне надо посекретничать с дочерью.

Лиззи была в конюшне. Некоторое время Николь незаметно наблюдала, как дочь расчесывает хвост пони, что-то негромко приговаривая. Было видно, что она любит его, так же как сама Николь когда-то в детстве любила своих осликов, собачек и котят. На мгновение Николь почувствовала невыносимую грусть, как будто потеряла что-то очень ценное и даже не сразу обнаружила пропажу.

Но на следующее утро, покидая Комптон-Деверол, она посмотрела через плечо на поблескивающие окна, которые когда-то пыталась сосчитать, и поняла, что не смогла бы поступить иначе, потому что только путешествия приносили ей радость.

Летом 1952 года, почти через год после открытия «Холли-Блю», магазинчик в первый раз принес прибыль в сто пятьдесят фунтов за одну неделю. Фейт и Кон отпраздновали это событие, взяв пиво в пабе напротив и устриц в гастрономе «Хэрродз».

— Конечно, следовало бы выпить шампанского, — сказала Кон, — но я всегда больше любила пиво.

Была половина восьмого. Они уже закрыли магазин, подсчитали выручку, подмели полы и поднялись на кухню к Фейт.

— Как ты думаешь, мы разбогатеем? — спросила Фейт.

— Непременно.

— Было бы неплохо нанять продавщицу.

— Или уборщицу.

— Или устроить выходной, — сказала Фейт, проглотив устрицу.

— Чтобы провести его со своим парнем?

Кон была единственной, кто знал о Гае. В ее словах был приятный для Фейт оттенок: получалось, будто Гай действительно принадлежал ей, и не только в те короткие часы, когда его не отвлекали ни семья, ни работа.

— Даже если у меня будет целый свободный день, у него — вряд ли.

— Расплата за грех, моя дорогая. — Кон открыла еще одну бутылку пива и наполнила стакан Фейт. — Но ты можешь взять несколько выходных, если хочешь. Поезжай навестить отца.

И правда, как хорошо было бы поехать в Херонсмид, побродить по берегу теплым летним днем.

— Кон, это было бы замечательно. Но как ты справишься?

— Я спрошу девушку, которая вышивает для нас бисером, не хочет ли она подработать. Она очень ответственная.

После того как Кон ушла домой, Фейт убрала со стола и принесла из магазина бухгалтерские книги. Занимаясь подсчетами, она почувствовала знакомую боль внизу живота, ту самую боль, которая появлялась каждый месяц с тех пор, как ей исполнилось четырнадцать лет. Ее охватило разочарование: после пятидневной задержки она надеялась…

«На что?» — сердито спросила она себя. Надеялась, что будет ребенок? Ребенок Гая? Неужели она полагала, что Гай, всегда такой осторожный, мог допустить оплошность?

Она налила себе чаю, выпила аспирин и свернулась под одеялом, приложив к животу бутылку с теплой водой. «Каждый месяц одни и те же фантазии!» — раздраженно думала она. Одни и те же глупые, нереальные мечты о том, что она родит ребенка от Гая. И еще более глупые и в высшей степени постыдные мысли: будто Гай бросит жену и сына и уедет вместе с ней в Норфолк. И они будут жить в том доме с заросшим садом и ставнями на окнах.

Оглядев свою квартиру, она попробовала представить, что здесь появятся детская кроватка, коляска и мокрые пеленки. «Я мечтаю, — с горечью подумала Фейт, — о жизни с мужчиной, за которого не могу выйти замуж, в доме, который не могу купить». Спустя некоторое время она встала и заставила себя закончить работу, сосредоточенно проверяя счета и квитанции.